Страница 21 из 31
На улице было тихо, только со дворов доносились звуки обычной сельской жизни: скрип колодцев и дверей сараев, лязганье вёдер, кудахтанье кур. Нина мельком, исподлобья, посмотрела на ряд заборов. За ближайшим из них дрогнул вишнёвый куст.
«Отследили. Сейчас шухернут. Надо бежать, может, успею».
Она рванула что есть мочи.
«Своя улица – гуляй, чужая улица – беги, – колотилось в голове. – Только бы успеть. Не до драки мне сейчас, некогда».
Вдруг из-за одного из заборов раздался свист, потом – из-за другого.
«Уже видно дедов дом, быстрее», – Нина мчалась со всех ног, но она явно не успевала. Из-за всех заборов, словно по мановению волшебной палочки, на дорогу стали выскакивать мальчишки. Кто-то ещё совсем шкет, кто-то постарше, но в основном – такие же, как она, лет двенадцати-тринадцати. Дело было плохо. Круг сужался, Нина перешла на шаг. Вскоре идти стало некуда, кольцо сомкнулось. Она остановилась, всё так же глядя в землю на свои босые грязныеноги.
– Оба-на! Гли-ко, кого поймали: главный драчун улицы Октября! – начал один, в шортах и кепке.
– Кажется, кто-то не в свой район зашёл, – продолжил другой, повыше, в штанах на лямках.
– Когда кажется, тогда крестятся, а она, вишь, не крестится, значит, думает, что у себя дома.
– Ой, кто-то сейчас больно-больно упадёт.
– Ах, а потом ещё раз упадёт.
Нина молчала.
«Кто из них главный? В кепке или без? Сил и времени хватит только на одного. Потом начнут бить всей кодлой. Надо бить быстро, сразу и главаря».
Нина подняла голову и сказала:
– Не трогайте меня, а то вам же хуже будет.
– Ой, ой, смотри, как мы испугались, – и пацан в кепке сделал вид, что убегает. Остальные мальчишки загоготали. – А что нам будет? Ты ударишь меня своим маленьким кулачком? – теперь уже вся шайка смеялась, пихая друг друга, чтобы получше видеть смятение пришлой девочки.
– Маленький, да удаленький. Сказала – дай пройти. Мне по делу надо.
– Ишь ты, деловая! – воскликнул он и посмотрел на остальных. – По делу ей! А у нас свои дела, между прочим. И другие улицы свои дела тут не решают без нашего ведома. Так я говорю, пацаны? – и он вопросительно посмотрел на остальных.
– Точно, без нас – никак, – поддакивали мальчишки, подступая к Нине ближе и ближе.
«Эх, была бы наша ватага здесь, я б им показала», – думала она.
Мальчишки окружили Нину вплотную, и кто-то ударил её кулаком в плечо. Нина пошатнулась, вытянула руки вперёд для равновесия и задела главаря шайки.
– Ой, гли-ко, она меня толкнула, – возмутился тот. – Девочка, а девочка, это нехорошо – толкаться! А то я ведь тоже могу, – и теперь он пихнул её в плечо. – И мой друг может толкаться, правда?
Один из пацанов ударил Нину в другое плечо.
Нина что есть мочи закричала:
– Са-а-аш-ка-а!
В этот момент чей-то кулак ударил ей по челюсти, солёный вкус крови тут же наполнил рот. Она со всей силы закатила главарю в глаз, тот охнул, схватился за лицо и сел на корточки.
Пацаны тут же закричали:
– Бей её! – и накинулись на Нину со всех сторон, колотя по спине, груди, животу, плечам. Нина дралась отчаянно, раздавая удары налево и направо, но силы были неравны. Вдруг глухой тычок в лоб вывел её из равновесия, всё поплыло вокруг, на мгновение замедлилось, на глаз закапала кровь, тело стало ватным. Нина с удивлением посмотрела на красные капли, падающие на подол платья: «Эх, платье… Гальке же донашивать…»
Она почувствовала ещё толчок и, падая, успела услышать: «А ну, сволочи, не трожь!».
6
Они проснулись от гусиного гогота.
– Кто ещё там пожаловал, – проворчал Олег и выглянул из палатки. – Варь, солнце-то уже высоко. Долго мы проспали, однако, – он взял свои штаны и вылез наружу. – Поспи, пока я нам обед сварганю.
Она потянулась и заложила руки за голову. За натянутым брезентом раздался плеск воды. Варя слышала, как в ведре забилась рыба, бряцнул котелок, хрустнули сучья, а потом затрещал и костерок.
«Не помню, когда и высыпалась в последний раз», – подумала она, и воспоминания хлынули мощным потоком.
Последние шесть лет – без просвету на работе, в горьком бабьем одиночестве. Сколько ночей она проплакала в подушку, один бог ведает. Да и не только в подушку.
Муж бросил, ушёл к другой, помоложе, постатней. Нет, не плакала она тогда. Белугой выла. Любила она Стёпку, ох как любила! Полгода не прошло с их развода, как та, молодая, ему ребёночка родила. Вот позору-то было. Значило это, что Степан девку-то обрюхатил, пока ещё на Варе женат был, когда сама она с их Тишкой в животе ходила. Все глаза Варя тогда выплакала. Как никого в магазине нет, уйдет на склад и успокоиться не может. Наревётся, холодной водой с колонки умоется – и домой.
А дома – ещё хуже, тоска вьюгой душу выметает, не оставляя никакой радости. Четверо детей, мал мала меньше. Придёшь – сил нет после двенадцати часов на ногах, падаешь от усталости – а младшие уже спят. Зайдёшь только в светёлки посмотреть на них, покрестишь, поцелуешь – вот и вся материнская любовь. Только старшие, Сашка да Нинка, её дожидаются, супу нальют, про младших расскажут. А у неё, Вари, и слова нет ласкового сказать – утром опять спозаранку вставать. Без рук, без ног упадёт она в кровать – и словно в яму провалится. И так каждый день. Без праздников, без выходных, без отпусков. Утром встаёт – выручка пересчитана, детским почерком ровные стопочки и мешочки подписаны, узелок с едой на работу собран. Сашка вместе с ней просыпался, с петухами. Воды натаскает, печь затопит. Как Варя с мужем разошлись, у Сашки-то детство и закончилось. Для младших он тогда и отцом, и матерью стал, и детишек взял на себя, и хозяйство. Сколько ему было, когда они развелись? Девять, а Нинке – шесть. Так та в восемь лет готовила уже на всю семью, одна с печью управлялась.
У других, в полных семьях, хозяйство: корова, тело́к, свиньи, гуси. А у неё дети – вечно впроголодь. И что тут поделаешь? Работа – по десять-двенадцать часов каждый день. Хозяйством не обзавестись, никакой животинки у них, кроме кошки одной. Зато хоть детей по детдомам не растаскали, хотя уже не раз в школе ей намекали, чтобы согласилась отдать.
«Там им лучше будет, у государства-то за пазухой. Всегда сыты, обуты. А у вас, Варвара Николаевна, сами видите, дети разве что не в лаптях ходят. Растите безотцовщину, а государству потом отвечать! По-хорошему вам предлагаем, Варвара Николаевна. Вам же хуже будет, если откажетесь», – выговаривал ей социальный педагог, не раз приезжавший из города.
Варя всегда молчала, утыкалась взглядом в свои коленки. В конце таких разговоров она через застрявший в горле ком тихо говорила, не поднимая глаз: «Спасибо вам за заботу. Вы уж не утруждайте себя боле, не приезжайте. Справимся мы. Обувка, одёжка есть у ребятни. А случится чего со мной – вот тогда и приезжайте. А покамест обойдёмся. Хоть в лаптях, да не по миру ишшо».
Вот она и корпела на работе в две смены за двоих. Без её работы им было бы не выжить, а желающих на её место – хоть отбавляй. Как же, в селе всего-то десять рабочих мест для женщин, а для таких, как она, с шестью классами, и того меньше: магазин, почта да пекарня. А на лесоповал идти – последнее дело, того и гляди – пришибёт.
Варя села, стала потихоньку одеваться.
Когда она плакать-то перестала? Год, поди, слёзы лила. Думала, что ничего хуже и быть не может. Да только не так всё было: отревелась – и стало ещё хуже. Слёзы высохли, и будто сама она вся высохла. Ни слезинки не осталось, ничего. Одна пустота. Будто и души не осталось. Чёрная дыра тоски навалилась и засасывала, засасывала каждый день. И конца, и края той тоски видать не было. Сил не хватало ни жить, ни работать. Опостылело всё так, хоть руки на себя накладывай. Ежели бы не дети, наложила бы. А дети есть – деваться некуда. Хочешь не хочешь, а живи.
В палатку просочилась тонкая струйка дыма, неся с собой вкусный запах ухи. Варя уже заплетала косу, когда в проёме показался Олег.