Горький вкус соли

– В кого, в кого! Сказала – пойду, значит, пойду.

– Добро, вместе пойдём, – не выдержал Сашка и дёрнул куртку, висевшую на спинке стула. Куртка зацепилась, Саша рванул сильнее, и стул с грохотом упал. – Бесполезно же с тобой спорить.

– Ага, давно бы пора! – Нина накинула кофту и двинулась к двери. – Сидим тут как две тетери.

– А ты не каркай! Кто в нашем леспромхозе на неё нападёт? Здесь все друг друга знают, – Сашка последовал за Ниной.

Не успели они открыть дверь, как с улицы раздался лай соседских собак. Ребята вместе подбежали к окну.

Мать шла по улице с каким-то темноволосым молодым мужчиной. Без косынки, в накинутой на плечи чужой телогрейке.

– Кто это? – спросил Сашка.

– Сама не знаю, – Нина пожала плечами.

Парочка подошла к берёзе, что росла рядом с калиткой. Мужчина обнял их маму. Сашка отвернулся и отошёл от окна.

– Хахаль у неё, что ли?! А нам ничего не сказала! Пойду разберусь! – он направился к двери.

– Далёко это ты лыжи навострил? – Нина схватила брата за рукав. – Вот ещё! Не твоё это дело. Ишь, ты что, муж ей, что ли?

Нина прильнула к окну.

Мужчина открыл калитку, мама прошла вперёд по тропинке к дому. Что-то в ней казалось странным, будто это была вовсе не их мама – уставшая, с потухшим взглядом, ссутулившаяся, а молоденькая девушка, с прямой осанкой, лёгкой походкой. У этой, другой, мамы локоны задорно выбивались из стянутого на затылке узла, она улыбалась и даже сумку свою, обычно тяжёлую от мелочи, несла не на плече, привычно поднимая его, а в руке, легко, будто там и не было тяжеленных медных пятаков, будто там…

«А может, в сумке и нет выручки?» – Нина, заподозрив неладное, нахмурилась.

– Что там? – спросил брат.

– Сам смотри.

Сашка приблизился к соседнему окну и слегка отодвинул занавеску.

Мужчина аккуратно прикрыл за собой калитку и пошёл по дорожке вслед за их мамой. Сашка сразу оценил, что даже отец, который был хорошо сложен, не шёл ни в какое сравнение с этим человеком. Высокий, широкоплечий, здоровый, он ступал по тропинке твёрдыми и спокойными шагами, словно шёл по своей земле. Вдруг он остановился и внимательно посмотрел на окна избы. Саша отпрянул вглубь комнаты, занавеска дёрнулась.

«Зачем ей этот мужик? Почему мне раньше не сказала? А я? Как же я? – лихорадочные мысли жужжали как навозные мухи, он не мог сосредоточиться на какой-то одной. – Как она могла? Предала меня! Она ещё хуже, чем отец!».

Старое глухое чувство ненависти и одновременно стыда заполнило его голову кровью, будто тяжёлым свинцом. Щёки покраснели, в висках застучало, он шагнул к печи и со всей силы ударил по ней кулаком. Посыпалась штукатурка, Нина обернулась.

– Ты чего это?

Сашка молчал, наблюдая за каплями крови, выступающими на костяшках пальцев. Сестра подошла к нему, посмотрела на кулак, затем на печь.

– Ты чего это, совсем дурак? От опехтюй, – сказала она совсем по-взрослому, по-женски, и стала собирать штукатурку с пола. – А если мама увидит?

– А мне без разницы, – ответил Сашка. – Пусть видит! Пусть вообще делает, что хочет! Живёт, с кем хочет! Только не со мной!

– Ты чего это? Всерьёз? – покрутила пальцем у виска Нина. – Она тебе что – жена?

Сашка молчал.

– Нет, – продолжала Нина, – не жена. Мама, понимаешь, мама. И одинокая женщина. И это, между прочим, папка её бросил шесть лет назад, а не она его. Она что, всю жизнь одна должна быть? – Нина взяла газету и смела на неё ладонью куски штукатурки. – Завтра замажем. У нас этой глины в огороде тьма-тьмущая, потому и не растёт ничего, так хоть какой-то толк будет, – проворчала она и посмотрела на брата.

Сашкино лицо она знала лучше, чем своё, по нему и сейчас можно было читать его мысли, словно в открытой книге. И он злился, очень злился. На его широком, обычно добродушном лице, желваки ходили ходуном. Он смотрел куда-то вдаль, острым взглядом пытаясь просверлить пространство поверх Нининой головы.

– Уйду я.

– Зачем ты уходить собрался-то? – Она не помнила, чтобы когда-нибудь видела его таким злым и одновременно раздавленным.

– Не могут два мужика быть главными в одной семье – что тут непонятного! Или я, или он! Кого выберет, пусть с тем и живёт!

– Да ты чего это? Белены объелся? Зачем выбирать-то? Почему нельзя вместе?

– А-а, отстань! – оборвал её брат. – Замолчи! Не хочу ничего слышать, не хочу! – вскричал вдруг он, зажимая руками уши. – Сказал – не буду жить с ним! Слышишь, не буду!

Нина растерянно смотрела на брата. Она не знала, что делать, что сказать.

«Лишь бы они не зашли, лишь бы не зашли», – твердила она про себя. Ни с того ни с сего вспомнился тот старый случай, когда отец заявил, что Сашка на него шёл с топором. Брат никогда не объяснял ей, что на самом деле случилось в тот день, но Нина всегда догадывалась, что это было не просто совпадение: падая, удариться об обух топора. Топоры не стоят где попало, и люди на них не падают. И сейчас брат её пугал. Он редко бывал злым, поди, и не был никогда. Даже с мальчишками дрался спокойно, без злости. А сейчас она нутром чуяла, будто в нём кипело, разрасталось что-то страшное, опасное… что могло привести брата к чему-нибудь… непоправимому, после чего назад дороги нет.

– Может, это просто знакомый, что ты разбушевался-то?

– Знакомый? Ты что, за дурака меня держишь? Знакомый будет свою телогрейку давать, к берёзке прижимать? А? Сама знаешь, что не будет!

– Телогрейку – даст. Что здесь такого?

– Ты дуру из себя-то тоже не строй! И видишь – не идут! Почему, знаешь? А? Спрятались за угол дома, думают, мы тут дураки все. Или, может, ещё хуже, на сеновал уже залезли?

Нина молчала, не зная, что и ответить. Брат был, конечно, прав. Никакой это был не знакомый, а явно ухажёр. Однако Нина не могла никак понять, почему Сашка так взбесился.

– А-а-а, не могу, не могу больше здесь стоять, убью! – выпалил Сашка и рывком открыл дверь на кухню.

Нина мгновенно выскочила в проход.

– Не пущу.

– Что? Да ты, пигалица! – возмутился брат, пытаясь вытолкнуть сестру из прохода. Но она крепко ухватилась за косяк.

– Да ты чего это? Тоже против меня?

– Не против тебя, а за мамку.

– Это одно и то же! – задыхаясь, проговорил Саша.

– Ты хочешь ей всю жизнь испоганить, да? Может, она любит его? А ты вот так вот: с кулаками да с топором на них? Как тогда, на отца? Думаешь, я не догадалась? И что потом? Что? Грохнешь его, а её сделаешь вдвойне несчастной: и тебя в тюрьму посадят, и его не будет! Кому это нужно?

Сашка перестал её отталкивать. Они замолчали. Только мерный стук настенных часов нарушал тишину.

– Пусти.

– Нет.

– По-хорошему говорю, тебе же хуже будет.

– Сказала – нет.

Сашка смотрел на сестру. Маленькая, худенькая, как две капли воды похожая на него и характером, и даже взглядом – таким же резким, пронзительным. Нина твёрдо смотрела на него, вцепившись в косяк. Он знал, что она не побоится ни ссоры, ни удара, ни драки. Да он и не смог бы её ударить.

В этот момент они услышали звук открывающейся на веранде двери.

– Эх ты! Предательница! – бросил Сашка, метнулся к окну и выпрыгнул в палисадник. Нина побежала за ним, крикнула вслед:

– Куда? Ночью!

Брат даже не обернулся, только махнул рукой и зашагал к калитке.

Нина закусила губу от обиды и вскочила на подоконник. Надо было догнать его, а то, сердцем чуяла, натворит он дел. Вдруг она услышала, как открылась дверь в горницу. Нина оглянулась – на пороге стояла мама.

– Ты пошто на окно-то забралась? Али забыла что тамотко?

Нина нехотя спрыгнула назад:

– Дак я это… Кошку чужую в палисаднике увидела, так прогнать хотела… – Нина почувствовала, как краска стыда заливает лицо, она отвернулась, перевесилась с подоконника на улицу, помахала рукой над цветами и громко шикнула: – Кыш, кыш!

– Оставь её, пусть бегает, мышей меньше будет. – Мама опустила свою тяжёлую сумку на половик. – Вы хоть ели?