Страница 8 из 24
Как ни странно, оба родителя Гринспена поддерживали его столь резкие смены увлечений. Если ему хватило самодостаточности, чтобы отделиться от культуры джазбанды, и уверенности в себе, чтобы поверить в возможный успех в иной сфере, то всем этим он, несомненно, был обязан поддержке своей любящей матери, с которой продолжал жить, когда группа не гастролировала46. Однако своей тягой к финансам и необходимыми для работы с ними математическими способностями он был обязан отцу, хотя и редко видел этого человека и не испытывал к нему благодарности. Так получилось, что Гринспену пришлось изгнать отца из своей судьбы прежде, чем он смог разделить его интересы. Присоединившись к джазовой группе, юноша последовал за увлечением матери; но освободившись от него, он открыл для себя финансы и пошел, таким образом, по пути отца47. Летом 1945 года Гринспен покинул группу Генри Джерома, чтобы подготовиться к получению степени бакалавра в Нью-Йоркском университете.
Глава 2
Не-кейнсианец
14 августа 1945 года полмиллиона жителей Нью-Йорка собрались на Таймс-сквер, прямо у ресторана Childs, где Гринспен выступал с оркестром Генри Джерома. Взгляды всех были прикованы к электрическому табло с бегущими строчками на здании New York Times, и в 7:03 вечера они услышали ожидаемую новость: «Официально – Трумэн объявляет о капитуляции Японии».
Последовал незамедлительный взрыв ликования. Люди на улицах подкидывали вверх шляпы и размахивали в воздухе флагами; офисные работники рискованно высовывались из окон и разбрасывали конфетти и серпантин, которые падали на головы прохожим; и повсюду передавали новости. В Гарлеме пары танцевали джайв на улицах, и автомобили не могли проехать, пока поливальные машины не разогнали пешеходов. В итальянских местечках Бруклина ликующие семьи устанавливали столы на улицах и предлагали прохожим еду, вино и ликеры. В Гарментском округе яркие ткани, перья и шляпки были усыпаны летавшим в воздухе конфетти. На кривых улочках китайского квартала мужчины, женщины и дети забирались на пожарные лестницы, бегали и размахивали американскими и китайскими флагами, а также приветствовали толпу ритуальными драконами, танцевавшими на пути по Мотт-стрит и Дойерс-стрит. Гудящие грузовики, заполненные радостными людьми, медленно двигались через плотный людской океан на Таймс-сквер. Мужчины и женщины обнимались. «Вчера в Нью-Йорке не было незнакомых людей», – констатировала New York Times1.
Тем не менее в атмосфере всеобщего ликования присутствовала и тревожная нота. Президент Трумэн, появившись на газоне перед Белым домом вместе со своей женой Бесс, отметил, что наступил «тот день, которого мы все ждали», однако затем предупредил: «Перед нами стоит величайшая задача… и нам понадобится помощь каждого из вас, чтобы решить ее»2. Страна была выведена из Депрессии благодаря военным потребностям, причем половина из них финансировалась в долг; это был, по словам историка Джеймса Паттерсона, «самый крупный проект общественных работ в истории страны»3. Но капитуляция Японии ознаменовала конец оборонного бума, и теперь США столкнулись с проблемой демобилизации 12 млн военнослужащих. Многие опасались, что вернувшиеся военные останутся не у дел, и очереди разочарованной, безработной молодежи будут предвестниками возвращения Депрессии4. Опросы общественного мнения показывали, что семь из десяти американцев ожидали ухудшения ситуации и сокращения их увеличившейся вдвое зарплаты, которой они наслаждались во время войны. Писатель Бернард Де Вото диагностировал у нации «страх, который кажется совершенно новым чувством… Это, возможно, самое ужасающее проявление войны – боязнь наступления мира»5.
Большинство американцев справились с этим чувством, положившись на правительство. Опыт военных лет показал, насколько эффективным может быть федеральное супергосударство; правительственные плановые институты решали, что́ должен выпускать каждый завод, и это способствовало успешному завершению войны6. В 1944 году Конгресс отреагировал на настроение нации, проведя законопроект GI – «солдатский билль о правах», предложив щедрые стипендии возвращающимся военнослужащим, которые хотели купить дом или поступить в университет. Той осенью в ходе президентской кампании Рузвельт поднял ставку, пообещав больше больниц, больше авиаперевозок и 60 млн новых рабочих мест; он выиграл выборы, одержав внушительную победу. К 1945 году общий объем федеральных расходов достиг $ 95 млрд по сравнению с $ 9 млрд в 1939 году; расходы в течение военных лет были вдвое больше, чем за предыдущие 150 лет истории США7. Внезапная смерть Рузвельта от кровоизлияния в мозг в апреле 1945 года не снизила энтузиазм страны в отношении его активистского подхода. После капитуляции Японии Трумэн обещал бороться за новый закон, гарантирующий полную занятость.
Таков был интеллектуальный климат, когда Алан Гринспен поступил в Школу торговли и финансов в Нью-Йоркском университете. Вера в государственное регулирование находилась на пике, а идеи laissez-faire (свободного предпринимательства) были отложены в сторону. «В 1945 году в Соединенных Штатах не существовало четкой, скоординированной, самосознательной консервативной интеллектуальной силы, – заявил Джордж Нэш, великий историк консервативного движения. – Раздавались, самое большее, разрозненные голоса протеста»8.
Приехав в университетский городок Нью-Йоркского университета застенчивым 19-летним юношей, Гринспен вряд ли мог не почувствовать эти интеллектуальные течения. После ухода из группы Генри Джерома он провел лето, курсируя между публичной библиотекой и квартирой своей матери. Гринспен усердно читал учебники, которые ему предстояло изучать в первый год своего экономического образования. Он хотел извлечь максимальную пользу из занятий, оплачиваемых его музыкальными заработками, и был настроен преодолеть стоявшее перед ним препятствие – двухлетний перерыв, проведенный вне учебного класса. Когда в сентябре университет открылся, молодой Гринспен ездил взад-вперед от Вашингтон-Хайтс до кампуса в Гринвич-Виллидж, где здания факультета окружали нелепую мраморную арку на Вашингтон-сквер, построенную в самоуверенном подражании Триумфальной арке в Париже. Там молодой Гринспен ощутил социальный климат, где доминировали легионы вернувшихся сержантов, отдыхавших вокруг богато украшенного фонтана в парке на Вашингтон-сквер. Они симпатизировали правительству, как и любая студенческая когорта – государство платило за их образование.
Преобладавший в стране прогрессивизм «Нового курса» не повлиял на формирование Гринспена: достигнув совершеннолетия в эпоху кейнсианского мышления, он оказался не-кейнсианцем. Заманчиво объяснить этот парадокс с точки зрения интеллектуального микроклимата, в котором жил Гринспен, поскольку Школа торговли в Нью-Йоркском университете по крайней мере частично противоречила более широкому национальному духу. Во-первых, у школы имелась строго практическая миссия – недаром ее прозвали фабрикой по производству множества бухгалтеров, страховых агентов, менеджеров по недвижимости и т. д. Серьезные молодые люди, обучавшиеся по данным специальностям, ходили по кампусу в форменных рубашках и галстуках, заранее отвечавших дресс-коду тех профессий, освоить которые они стремились9. Кроме того, эти специальности не всегда были дружественными по отношению к Новому курсу. В 1945 году Ира Мошер, лидер Национальной ассоциации производителей, осудила «беспрецедентную войну, которая в течение десятилетия велась против свободной конкурентной системы предприятий»10. Возможно, часть подобных настроений просочилась в Школу торговли, несмотря на общую проправительственную направленность поколения Гринспена.
Кроме того, университетские экономические факультеты в некотором роде пострадали от деформации времени. К 1945 году идеи Джона Мейнарда Кейнса были восприняты новыми дилерами в Вашингтоне, но еще не доминировали в учебной программе бакалавриата так, как после 1948 года, когда Пол Самуэльсон, самоотрекомендовавшийся как «наглый начинающий предприимчивый делец» в Массачусетском технологическом институте, опубликовал свой классический вводный учебник «Экономика»11. Текст Самуэльсона закрепил в умах студентов базу для смешанной экономики, и если бы Гринспен подвергся этому воздействию в начале своих исследований, не исключено, что он мог бы развиваться по-другому. «Современный человек уже не способен поверить, «что чем меньше правительство управляет, тем лучше», – уверенно заявил Самуэльсон в своем учебнике; и его глубокое влияние на учеников на несколько лет моложе Гринспена можно оценить по тому, что консерваторы осудили его12. В книге «Бог и человек в Йеле» (God and Man at Yale), опубликованной в 1951 году, Уильям Ф. Бакли-младший сокрушался, что ровно треть класса Йельского университета подверглась воздействию сочинений Самуэльсона и что «собственно влияние экономики Йельского университета» было «полностью коллективистским»13.