Багрянец

Возле устья трещины Мэтт включил фонарик на смартфоне и посветил им в расщелину, снова задумавшись, когда же свет последний раз падал в эту пещеру – а это была именно пещера!

Перед ним открывался сырой туннель с низким потолком и красноватым полом, тоже усыпанным костями; в свете фонарика стало видно, что потолок упирался в завал из камней. Пространство оказалось закрытым, и Мэтту совершенно не хотелось туда лезть: при одной мысли его грудная клетка сжалась.

Вместо этого он сунул в отверстие всю руку по плечо и достал еще одну кость странной формы.

Присев на пятки и подставив ее под свет, Мэтт осторожно провел по бокам находки большим пальцем. «И правда, кость!» В ней кто-то вырезал статуэтку, и там, где должны быть ноги, виднелся отломанный край: кость оказалась частью конечности.

Судя по торсу статуэтки, она изображала женщину с большой грудью и широкими бедрами. Выделялась одна вырезанная рука, верхняя часть оказалась повреждена, но, кажется, там была чья-то голова – скорее всего, животного. «Собаки», – подумал Мэтт, различая квадратную морду, будто у гончей. Изображение оказалось настолько сложным, что имело даже крошечные прорези для глаз. Это определенно сделали человеческие руки.

Мэтт перевел взгляд обратно во тьму трещины, поглощенный восторгом от очередной находки в руках.

За его плечами море снова ударилось о гальку, а потом с шелестом откатилось по каменистому берегу – точь-в-точь как делало десятки тысяч лет до этого момента.

Когда его позже спрашивали, Мэтт с трудом мог описать, что чувствовал, держа в руках существо с головой собаки. Все, что он мог сказать, излагая эту историю другим, – никогда в жизни он не чувствовал себя таким незначительным – свидетелем и не более, крошечной пылинкой в огромном потоке времени, без остановки движущемся вперед. Этот же поток погасит все, чем был Мэтт, точно искру, за мгновение, которое космосу покажется меньше секунды, – точно так же, как много-много лет назад погас разум в черепе, что лежал в рюкзаке.

3

Две недели спустя

Шелли не знала, есть ли в месте, где они разбили лагерь, хоть что-то хорошее.

Местность полностью соответствовала описанию Грега: открытая, дикая, необитаемая, кругом только крутые склоны долин и безграничные просторы неба и моря. Когда-то земля здесь, наверное, была поприветливее, и леса росли – до того, как их полностью вырубили: по словам Грега, много лет назад здесь активно добывали руду. Однако, невзирая на ущерб, нанесенный человеком, природа совсем не казалась ручной – здесь все оставалось таким же устрашающим и диким, как в доисторические времена, только (в глазах Шелли) не в хорошем смысле диким, а заброшенным, угнетающим.

На второй день их путешествия давящая усталость от похода и бессонной ночи в палатке лишь возросла от странного настойчивого, будто шепот, беспокойства. Чем-то это напоминало ощущение от проникновения на запретную территорию с самоуверенными друзьями – слабое головокружение, опасение и потаенное сожаление о сделанном.

Может быть, ее беспокоила странная пустота земли или бедность цветов, складывающихся в бесконечную палитру, которая у Шелли ассоциировалась с камуфляжем. Так или иначе, она совершенно не могла ни ориентироваться на местности, ни акклиматизироваться.

Наверное, Шелли слишком далеко оказалась от всего знакомого: в голову сами собой лезли мысли о вечном, не посещавшие ее с детства. Здесь все слишком ясно напоминало, что она – просто блоха на огромном камне, миллиарды лет назад сформировавшемся где-то далеко в космосе в результате ряда монументальных столкновений и процессов. Ощущение бескрайней пустоты над безучастной землей и бесконечная плоскость воды, уходящая за горизонт, еще сильнее навевали на Шелли одиночество и загадочный страх.

Однако было и другое чувство, даже более жуткое: будто это место и эта планета – часть некоего божественного плана, и собственная ничтожность, которую она чувствовала здесь, не только входила в этот план, но и служила Шелли наказанием.

И, возможно, от этих чувств Шелли все время казалось, будто с вершин крутой долины за их лагерем следили.

Краем глаза она замечала среди деревьев силуэты, которые замирали, стоило посмотреть на них, а если отвернуться, то начинали двигаться. Причина, конечно, крылась в странной перспективе – Шелли смотрела снизу вверх и сама двигалась, – однако игнорировать игру воображения было не так просто.

Труднее всего ей давалось определять расстояния вокруг палатки: вершина долины казалась недалекой, однако Шелли на собственной шкуре прочувствовала, как долго длился спуск только по одной стороне. В ее памяти та же прибрежная тропа, по которой они сюда шли, уже слилась с серым туманом, проглотившим знакомый им мир. Да, перспектива здесь становилась очень странной, а от энтузиазма, с которым Грег стремился в эту долину, Шелли лишь чувствовала себя здесь еще более чужой.

Только для того, чтобы оказаться в Слэгкомбе, им пришлось пересечь два пляжа, похожих на тот, за которым сейчас стояла палатка. Все три этих пляжа образовались из камней, что тысячелетиями приносили воды, стекавшие вниз по долинам; песок на каждом пляже был темным, как наждачная бумага. Первые два пляжа не имели ни парковок, ни дорог, которые бы к ним вели, зато хотя бы лежали близко к Диллмуту. Шелли вслух спросила, зачем вообще идти дальше – первые два побережья были достаточно пустыми для них.

Но Грег считал их «слишком популярными» – он видел пару раз, как там сидели малочисленные рыбаки. А теперь, когда кто-то из местных кое-что нашел в расщелине скалы близ Слэгкомба, даже те места скоро «огородят», и туда «набегут дебилы».

Пока они здесь находились, Грег собирался найти трещину, про которую писали в газетах.

Впереди, между ними и Брикбером, лежали широкие просторы таких же галечных пляжей, которые в воображении Шелли все походили друг на друга: грубые и негостеприимные.

Как следствие, первую ночь они с Грегом провели за одиннадцать или больше километров от бухты Диллмута. О себе, подобных им, тут не напоминало ничего, за исключением ворчанья далеких мотоциклов или ярко-оранжевых флагов парапланеристов, плывущих в небе. Две ночи они провели в полном одиночестве, в палатке у пляжа под открытым небом.

С моря снова подул холодный ветер, спутав волосы Шелли и пустив мурашки по ее бледному дряблому телу. С самого момента прибытия она, сжавшись в клубок под трехслойной курткой с овечьей шерстью, сидела на единственном складном стуле, который Грег притащил на своем горбу из самого́ Диллмута.

По крайней мере ей обещали – и уже выполняли! – большой костер, чтобы добавить в их поход тепла и цвета, которых ей так не хватало. Грег разводил его у подножия долины, на границе между болотом и каменистым берегом: на огне он хотел приготовить консервированные сосиски и вложить их в булки. Шелли смотрела, как ее добытчик трудится по ту сторону неестественно плоской поверхности болота, блестящей, словно огромное разбитое оконное стекло. Почти всю ее скрывали под собой камыши цвета пшеницы, а над палаткой то и дело летали яркие утки.

А теперь вернулись и они – вонючие черные бараны, чье дерьмо лежало повсюду. Бесформенные черные комки шерсти спускались в долину и направлялись к палатке.

Вчера, стоило им с Грегом появиться, как вскоре овцы спустились и оккупировали траву вокруг палатки, словно приветственная делегация. Они ограничивались тем, что смотрели и гадили, и поначалу Шелли с Грегом смеялись, находя овец веселым приложением к их авантюрной вылазке на природу в выходные. Но очень скоро непрерывный взгляд множества янтарных глаз, разрезанных горизонтальной черной щелкой зрачка, начал нервировать Шелли. Они невозмутимо несли свой дозор, словно подчеркивая их с Грегом уязвимость, а взгляд ничего не выражающих глаз усиливали подозрения Шелли, что за ними так же пристально наблюдают и другие глаза – с вершин склонов.