Страница 7 из 12
Теперь было нужно понять, как добираться до школы. Если бы я пользовался городским автобусом, то получалась прямая линия – 4,2 мили по бульвару Санта-Моника, но проблема была в том, что RTA бастовали. Мой же отец определился со своим режимом: вставать поздно, ложиться поздно, быть под кайфом большую часть времени, круглосуточно развлекать женщин – он не собирался становиться мамочкой и отвозить и забирать меня. Зато каждый день он оставлял на кухонном столе пятидолларовую купюру на такси в одну сторону. Возвращение домой было уже моей задачей. Чтобы помочь с этим, он купил мне скейт Black Knight. Итак, я ездил на скейте или автостопом или шел четыре мили до дома, исследуя Вествуд, Беверли-Хиллз и Западный Голливуд.
Практически за весь первый день в «Эмерсон» я так ни с кем и не подружился и был серьезно обеспокоен этим. Все казалось новым и пугающим. Перейдя из маленькой школы на Среднем Западе, я не очень-то преуспевал в предметах. Но в конце дня был урок искусства, и там же обнаружился первый друг – Шон, чернокожий парнишка с ясными глазами и широкой улыбкой. Это был один из тех моментов, когда ты просто подходишь к кому-нибудь и говоришь: «Хочешь быть моим другом?». «Да, я буду твоим другом». Бум, и вы друзья.
Походы в гости к Шону стали приключением. Его отец был музыкантом, и это оказалось для меня в новинку – отец, который ходит в гараж, чтобы репетировать с друзьями.
Мама Шона была настолько заботливой и любящей, насколько можно себе представить. Она всегда приглашала меня зайти и угощала разной экзотической едой. Я же вышел из мира, где никто не интересовался кухней и не разбирался в ней. Мое кулинарное бытие состояло из белого хлеба, «Велвиты»[4] и говяжего фарша. А они ели йогурты и пили странную жидкость под названием кефир. Там, откуда я родом, пили «Танг» и «Кул-Эйд»[5].
Но дружба – это улица с двухсторонним движением. Я научил Шона новому воровскому методу, который изобрел в том семестре и назвал «столкновением». Я выбирал жертву, шел ей навстречу и сталкивался, стараясь силой удара прийтись на нужный мне предмет. Это могли быть бумажник или расческа, всякая всячина, обычно не дороже нескольких долларов, то, что было у большинства детей.
Мое недружелюбное поведение никуда не исчезло и в «Эмерсон». Любой, кто пытался мне противостоять любым способом, даже просто попросив уйти с дороги, в ту же секунду получал по морде. Я был некрупным парнем, но обладал хорошей реакцией, поэтому скоро стал известен как чувак, с которым лучше не связываться. К тому же у меня всегда имелась хорошая история, чтобы избежать исключения за драку.
Наверное, я так упорно не хотел исключения, чтобы не разочаровать человека, бывшего для меня тогда одним из немногих положительных примеров для подражания, – Сонни Боно. Сонни и Конни стали для меня вторыми родителями. «Шоу Сонни и Шер» было тогда самой популярной передачей на телеке, и Сонни был щедр на обещания того, что я получу любую подработку, какую только захочу. В его особняке на Холмбай-Хиллз всегда была готова комната для меня, а также был внимательный персонал, готовящий любые блюда, какие мне только взбредали в голову. Он заваливал меня подарками – например, подарил новомодные лыжи с ботинками, палками и костюмом, и той зимой я смог поехать кататься на лыжах с ним, Конни и Честити, дочкой Сонни и Шер. Мы могли сидеть в креслах-качалках, и он рассказывал о своих приоритетах в жизни, которые отличались от приоритетов моего отца и даже от приоритетов Конни. Он был за прямоту и равенство. Помню, он учил меня, что единственная неприемлемая вещь – вранье. И неважно, буду ли я совершать ошибки или капитально лажать на пути, – я всегда должен быть честен с ним.
Однажды я был в его особняке на Бел-Эйр во время голливудской звездной вечеринки. Мне не было никакого дела до Тони Кертиса, поэтому я начал ездить туда-обратно на старинном резном деревянном лифте. Вдруг я застрял между этажами, и мне пришлось воспользоваться гигантским пожарным топором, чтобы освободиться. Я знал, что влип по-крупному, но Сонни не кричал и не унижал меня перед всеми теми взрослыми, которые наблюдали за спасением. Он просто тихонько отчитал меня и потребовал, чтобы я уважал собственность других людей и не играл с вещами, которые для этого не предназначены.
Мне всегда не нравилось, что существуют какие-то нормы поведения, которые я должен соблюдать. Я был двенадцатилетним пацаном, созданным для непослушания и нарушения правил.
Позже в тот же год, пока мы бродили вокруг дома, Сонни и Конни попросили меня приготовить им кофе.
– А почему бы вам, ребята, самим не сделать себе кофе?
Я ответил немного дерзко, хотя для меня не составляло никакого труда приготовить им кофе. Однако мне стало казаться, что мной помыкают. Тогда Конни отвела меня в сторону.
– Это недопустимое поведение, – сказала она. – Каждый раз, когда что-то такое будет повторяться, я буду просто говорить «недопустимо», и это будет означать, что тебе нужно пойти и подумать над тем, что сделал.
Да пошла она. Там, откуда я пришел, я мог делать все, что захочу. Я и отец превосходно ладили именно потому, что не было никаких правил и инструкций. Он не просил меня делать ему кофе, и я его об этом не просил. Существовало только одно правило – заботься о себе сам.
Я взрослел быстро, и это определенно было не по душе Сонни. Все чаще и чаще я был под кайфом, тусовался с друзьями, катался на скейте и совершал мелкие преступления. Все, что мне запрещалось, моментально становилось целью номер один. Я стремился из всего получать выгоду, и это, как я уже сказал, крайне не нравилось Сонни. Поэтому мы отдалились друг от друга, но меня это устраивало.
А вот моя связь с отцом все крепла. Как только я переехал к нему, он стал для меня образцом подражания, моим героем, поэтому моей миссией было поддерживать нашу сплоченность. Как, впрочем, и его. Мы были командой. Естественно, в первую очередь нас связывала контрабанда марихуаны. Я стал его прикрытием для таких поездок.
Мы брали семь огромных чемоданов «Самсонайт» и заполняли травой. В аэропорту переходили от одной авиалинии к другой, регистрируя эти сумки, – в то время они даже не смотрели, летишь ли ты сам этим рейсом. Мы приземлялись в нужном аэропорту, собирали все сумки и ехали в места типа Кеноши, штат Висконсин.
В Кеноши мы селились в мотеле, потому что папина сделка требовала времени. Я настаивал на том, чтобы пойти на сходку с ним, но тогда он имел дело с опасными байкерами, поэтому вместо этого отправил меня в кино, где крутили новый фильм о Джеймсе Бонде – «Живи и дай умереть».
Один раз сделка заняла больше трех дней, так что я ходил на этот фильм каждый день, и меня это, надо сказать, устраивало.
Обратно в Лос-Анджелес мы возвращались с тридцатью тысячами наличными. Отец сказал, что деньги перевозить буду я, так как если они возьмут парня вроде него с такой суммой, то арестуют наверняка. Но это и было круто, я хотел участвовать в действии, а не вечно сидеть на скамейке запасных. В общем, мы взяли пояс, деньги и приклеили все это дело скотчем к моему животу. Папа инструктировал: «Если меня попытаются арестовать, просто исчезни. Сделай вид, что знать меня не знаешь и иди себе дальше».
Мы вернулись в Лос-Анджелес, а позже я узнал, что отец получил всего каких-то двести баксов за эту поездку, доставляя траву по поручению его друзей, Уивера и Башары. А еще я обнаружил, что он дополнял свой неубедительный доход куда более интересными суммами от растущего кокаинового бизнеса.
В 1974-м кокаин стал серьезным «игроком», особенно в Лос-Анджелесе. Папа наладил связи со старым американским экспортом, поставлявшим кокс из Мексики. Отец покупал кокаин, делил его и продавал клиентам. Он не торговал унциями или килограммами, только граммами и маленькими дозами по 500 и 250 мг. Но буквально за несколько дней бизнес начал разрастаться.
4
Прим. ред. Velveeta – сырный продукт.
5
Прим. ред. Растворимые напитки вроде «Юпи».