Страница 9 из 44
5
- Что там? - вскинулся Фотинка. - Верно, разбойника Наливайку умиряют,- ответил Огарий, прислушиваясь. Однако больше ничего не было слышно. Светало. Сверху из оконца лился холодный синеватый свет. Почему-то Фотинке стало зябко. Он передернул плечами и, нагребая на себя солому, звякнул цепью. - Почали лютовати - не отступят,- сокрушаясь, рассудил бывалый Огарий.- Яз хоть курицей с воеводского двора поживился, будет за что муки Припяти, а ты, милай, безвинно пострадаешь. Вчера Огарий на что-то надеялся, сам бодрился и Фотинку утешал, а теперь, после бессонной ночи, притих, скукожился, лицо в хламидку прятал, будто, поведав о подлости человеческой, вконец разуверился в милосердии божьих разумных тварей. - Не бывати тому! - осердился Фотинка, не изведавший покорства судьбе, и с ожесточением брякнул цепью. Допекли его оковы. Напрягшись, он так рванул цепь, что кольцо вместе с толстенным витым штырем выскочило из стены и сам Фотинка, не удержавшись, растянулся на полу. Огарий аж подскочил, по-нетопырьи взмахнув руками. Вытаращенными глазами он смотрел, как поднявшийся Фотинка подтягивает к себе штырь и в недоумении перекладывает с ладони на ладонь. - Батюшки-матушки! - чуть не задохнувшись, сдавленным голосом произнес Огарий.- Доводилось ли узрети кому подобное чудо? Ну, милай, твоя всюду возьмет! Был у нас в Сергиевой обители преславный муж из даточных людей, по прозванью Суета, что единым махом пятерых поваляхом, так и он бы те подивился. - Сунься кто теперя! - махнув штырем, пригрозил Фотинка. Он схоронился позади окованной двери. Огарий комочком вжался в угол возле него. Долго они ждали. Фотинка уже снова стал задремывать, как послышались шаги. Загремел ключ в замке, и дверь, заскрежетав, распахнулась. Но как только в проеме показалась голова, Фотинка с маху ударил по ней штырем. Подхватив цепь, перешагнул через упавшего и оказался лицом к лицу с другим стражником с горящим факелом в руках. От неожиданности стражник попятился, тыча в Фотинку огнем. Детина, не дав ему опомниться, страшным ударом сбил и его с ног. Пыхнул и погас факел, накрытый обмякшим телом. - Огарий, тута ты? - громким шепотом спросил Фотинка, испугавшись своих подвигов и подслеповато озираясь в полумраке. - Тута, - бодренько отозвался Огарий и мышью прошмыгнул мимо Фотинки.Ступай за мною. Сторожась, он чуть приоткрыл хлябкую входную дверь. На дворе было пусто. Крупными хлопьями валил снег. Беглецы в обход заторопились к воротам, прижимаясь к острожной стене. Несмотря на то что Фотинка натягивал цепь, она предательски погромыхивала и не давала ускорить шаг. - Не пропадем! - угрюмо приговаривал он, когда Огарий обертывался. - Еще бы пропали! - усмехался повеселевший бродяжка. Миновав ворота, они огляделись. По улице в открытую пройти было никак нельзя, да и стража скоро поднимет тревогу - надобно как-то изловчиться. Вдруг Огарий приметил впереди у крытого с резными боковинами крыльца двух лошаденок, впряженных в легкие санки с расписной спинкой-козырем, кивнул Фотинке на них. Тихо подобрались к санкам, и только Огарий успел отвязать прикрученные к столбу вожжи, как хлопнула дверь, на крыльцо опарой выплыла толстая, расплывшаяся туша - старший Хоненов. - Пошли, соколы! - свирепо закричал Огарий, резко дергая вожжи. Настоявшиеся лошади разом рванули с места. - Держи! - задохнулся от изумления и гнева Семен, неловко срыгивая с крыльца и падая. За ним выскочили еще два брата, побежали вдогон, завертели длинными рукавами охабней, слезно запричитали: - Ох, держи татей!.. Ох, поруха!.. Ох, помоги-и-итя!.. Но, к счастью для беглецов, на всей улице не было ни души. Резвые лошаденки мчались по скату, неостановимо неслись под уклон, птицами взлетали на пригорки. Огарий гнал и гнал их. Грязная серая пена с потных лошадиных боков шлепала ему по лицу, залепляла глаза, а он, смахивая ее, только смеялся. Остановились далеко за городом, въехав в березовую рощицу. На запаленных лошаденок страшно было смотреть, и Огарий распряг их. Когда он снова подошел к саням, то услышал сдавленные рыдания Фотинки: спрятав лицо в ладони, детина пытался сдержать судороги и не мог. Ничего не спрашивая, Огарий стал поглаживать его своей маленькой, будто беличья лапка, ладонью по разлохмаченным и сыпучим русым- волосам. Почувствовав, что Фотинке легчает, ласково сказал: - Не убивайся, милай, греха нет на твоей душе! Не людей ты порешил ворогов своих, злыдней наших. А каково бы они тя? Обаче мы с тобой, глянь-ка, средь березок очутилися, небушко сине, снег мочеными яблоками пахнет. Волюшка - наш дом. Волюшка! Слаще ее ничего нету. - Куды дальше-то? - Куды! За кудыкины горы. Чай, тятьку-то еще не сыскал?! Вот в Тушино и припожалуем, в самое воровское пекло. Тут уж за мя держися, не след нам, отчаянным ребятам, сызнова на рогатки напарыватися... Аль раздумал? - Нет, не убоюся,- отерев грязным рукавом лицо, протяжливо сказал Фотинка.
6
Новый Дмитрий-самозванец объявился года за два до побега Фотинки с Огарием из Владимира. Слухи о вторичном чудесном спасении младшего сына Грозного пошли по Руси чуть ли не на другую седмицу после того, как мятежная толпа, растерзав польского ставленника, с ревом и свистом таскала его труп по Москве и в конце концов пригвоздила колом во рву за городом. Однако все это ведомо было только москвичам, да и они пребывали в смятении, верно ли в пылу расправы ими был убит самозванный царь, а не кто иной. И хоть Шуйский принародно божился, что подлинного Дмитрия давно нет в живых, даже мощи его повелел привезти из Углича на глядение,- веры ему не было: сам-то он спехом примерился к царскому венцу, короновался без патриарха. Кипела Москва, бунтовали окраины, повсюду рассылал улестные письма отчаянный атаман Ивашка Болотников, собравший вокруг себя тьму-тьмущую недовольных под знаменем еще нигде тогда не явленного нового Дмитрия. Уже загрохотала пальбой затинных и ручных пищалей, окуталась дымами, засверкала копьями и саблями новая война, подвигаясь из Путивля и Астрахани к Москве, уже сотни ратных людей замертво пали на осадах и в поле, а того, ради которого истово дрались и умирали, никто еще не видел в глаза. Слишком велики были жертвы, ожидания, надежды, чтобы он наконец не предстал въяве. Любая самая невероятная весть о нем слепо принималась на веру. В мутной водице хорошо рыбка ловится. Случай для догадливых был подобающий. Загулявшие шляхтичи пан Меховецкий и пан Зеретинский, поспешая под вечер по могилевским улочкам с одной попойки на другую, натолкнулись на убогого человечишку, робко прижавшегося к плетню. Был он низкоросл и смугл, в облезлой бараньей шапке и затасканном кожушке. Желая потешиться, праздные гуляки снизошли до внимания к невзрачному меща-.нину. Схватив его, дрожащего то ли от холода, то ли от страха, за кожушок, пан Меховецкий стал допытываться: - Кым естеш?7 Лазутник Шуйского? - Якый он лазутник? - покачиваясь, вмешался пан Зеретинский. - Самый лядащий жид! - Помилуйте, вельможные Панове,- заверещал бедняга, падая на колени.- Что вам с меня, нищего? - Эге, да он ензык ма?8 - как бы удивился пан Меховецкий, поднимая брови. - Тогда отповядай, лайдак, коль тебе шкура дорога! - Повинуюсь, повинуюсь, высокородные рыцари,- еще больше задрожал несчастный, надеясь, видно, найти себе защиту в полном смирении. - Перед вами всего-навсего ничтожная божья тварь: деток грамоте учу и тем скудный хлеб себе добываю. - Ах писарчик! - презрительно скривился пан Меховецкий. - От мы зараз из тебя все чернила выпустим. Куда шел? - Куда глаза глядят, пане. Нет у меня пристанища. Ютился я у попа Федора да не угодил ему, прогнал он меня. - Нечисто дело, - глубокомысленно заметил, продолжая покачиваться, пан Зеретинский. - Как можно покровителю не угодить? Писаришка замялся. Посеревшее личико его завлажнело от пота, мутная капля выкатилась из ноздри, черные глазенки воровато забегали. - Отповядай! - гаркнул пан Меховецкий, берясь за рукоять сабли. - Со... Согрешил я с попадьей, да на беду батюшка застиг нас, - пролепетал несчастный. Представив любовные утехи этого заморыша с неохватной попадьей, пан Меховецкий и пан Зеретинский, преглянувшись, разом захохотали. Тучный и важный пан Меховецкий смеялся басовито и всхрапывая, словно в груди у него были кузнечные мехи; пухлые щеки его побагровели, глаза слезились. А пан Зеретинский скуляще подвывал ему, крысиные жесткие усы над бесцветным тонкогубым ртом растопорщились, и все его долговязое тело содрогалось, как в лихорадке. Несчастный тоже угодливо пытался выдавить из себя улыбку, не понимая, что в нем могло так развеселить суровых поляков. - Да ты зух!9 - отсмеявшись и утирая слезы, уже добродушно сказал пан Меховецкий.- Пожалуй, возьму тебя в пахолики. - Не пристало такому доблестному воину пахоликом быть, он велькшей чести достоин,- все еще давясь смехом, молвил пан Зеретинский.- Гетманом его можно ставить. - Езус Мария! - хлопнул себя по лбу от неожиданно пришедшей мысли пан Меховецкий, вглядываясь в съежившегося бродяжку.- Вот так фортуна! То ж сам царик Дмитриус москальский! - Не може быть! - разыграл настоящее изумление пан Зеретинский. - Он, Езус Мария, он! Мои очи меня не обманут! - вскричал, подмигивая приятелю, пан Меховецкий и тут же церемонно обратился к найденышу: Пшепрашам10, ваша милость, не признал. Доверьтесь шляхетской чести, а мы уж поможем вам рассчитаться с москалями за все ваши обиды. - Что вы, что вы, Панове,- отчаянно замахал руками чело-вечишка. - Как можно! Какой я царик? - Нет уж, нас не омылич,11 - сильно покачнувшись, погрозил ему пальцем пан Зеретинский. И, подхватив сомлевшего от испуга бедолагу, лукавые паны двинулись дальше, еще не предполагая, чем обернется их шутка. Они так ловко продолжили свою игру в кругу стоящей на зимних квартирах в Могилеве наемной шляхты, что им поверили. Тем более многие здесь знали о близком знакомстве пана Меховецкого с самозванцем и даже помыслить не могли о подвохе. А пан Меховецкий, опрокидывая чарку за чаркой, со все большим жаром разглагольствовал о сказочных богатствах, которые ему довелось видеть в московском кремле, и этим распалял безденежное рыцарство, готовое тут же отправиться в новый поход за якобы неправедно свергнутым, случайно избежавшим лютой смерти и потому вынужденным скрываться Дмит-риусом. Новоявленный самозванец теперь постоянно сидел в шумных застольях обочь пана Меховецкого - молчаливый, смурной и неприкаянный. Под непрерывный звон чарок и воинственные клики ему единожды только удалось улизнуть от разгулявшихся шляхтичей, но быстро спохватившийся пан Меховецкий настиг его и, поколотив, снова понудил играть тяготившую роль. Учителишка окончательно смирился со своей участью и вскоре, переодетый в парчовые одеяния, освоился и стал принимать почести как должное. Трусы, известно, самые ловкие лицедеи и пройдохи. Молва о вновь обретенном Дмитрии мгновенно распространилась окрест, и в Могилев валом повалили казаки и крестьяне. В короткий срок собралось целое войско. Чуя поживу, заволновались магнаты, недавно поддерживавшие Отрепьева. Из Польши и Литвы спешили на поддержку возникшему, как Феникс из пепла, царику посланные ими и не раз испытанные в набегах конные хоругви. С великим трудом одолев Болотникова, Шуйский в полной растерянности оказался перед еще большей опасностью. И хоть первые стычки закончились поражением самозванца, его растущее войско упорно продвигалось к Москве. Встав в Тушине с помощью алчного панства, самозванец привлек на свою сторону уже десятки русских городов.