Страница 2 из 6
Для постановки выбрали классическую русскую сказку про Ивана-дурака (Петя), который ищет свою Василису Прекрасную (Машу), но ему мешают Баба-Яга (я) и Кощей Бессмертный (Женя). Хотя роль Кощея наверняка бы досталась Киму, просто тот как раз улетел с родителями в отпуск на месяц.
Представьте: вам семь лет, ваши одноклассницы играют принцесс и фей, а вы – Бабу-Ягу. Когда в интервью меня спросят: «Какое самое большое разочарование было в вашей жизни?» – я скажу: «Когда я поняла, что Деда Мороза не существует, и когда играла Бабу-Ягу».
Мы долго репетировали, отрабатывая каждую фразу. «Телевизор» же едет! Я наблюдала за тем, как девочкам шили наряды, как выбирали платье для Маши – светло-голубое с кружевами или белое с камешками? Наблюдала и молчала. А момент Х приближался.
За два дня до приезда Первого канала мы репетировали в костюмах. В наш красивый, отделанный деревом актовый зал, в котором стоял большой рояль, вошла директриса, села посередине пустых рядов и два раза хлопнула в ладоши. Можно было начинать.
Вышла Маша, спела грустную песню, помахивая платком, затем появился Петя, потом – все остальные. Мои сцены начинались ближе к концу, поэтому я спокойно сидела в коридоре на полу и читала наконец вышедшего «Гарри Поттера», пока не услышала громкий шепот: «Кальницкая! Пора выходить». Пора так пора. Аккуратно заложив страницу и убрав книгу в сумку, я выбежала на сцену со словами: «Что ищешь тут, принц расчудесный?»
Знаете, у всех в жизни случаются моменты давящей тишины, когда слышно, как шумит вода в батарее или муха жужжит в соседнем кабинете, а на первом этаже зовут на полдник.
Когда я выбежала на сцену, заставленную декорациями и заполненную героями в ярких костюмах и гриме, в джинсовом комбинезоне и футболке, директриса схватилась за сердце. Возможно, потому, что я оказалась слишком красивой для Бабы-Яги? Скорее всего, нет. Я точно так не думаю.
– Ка-а-альницкая! – начала она шепотом, который постепенно превратился в сердитый рык. – Два дня! Осталось всего два дня! Где твой костюм?!
– Костюм? – удивленно переспросила я.
– Костюм, – повторила директриса.
Разговор слепого с глухим.
– Но у меня его нет.
– Найди!
Примерно таким образом из простой девочки со сросшимися бровями я превратилась в девочку, отлично усвоившую первый в жизни мотивационный урок: «Хочешь – сделай». Все просто под луной.
Красная, с трясущимися губами я вылетела из актового зала. Я не помню, как добежала до лестницы, ведущей в подвал, и спряталась под ней. Мы часто сидели здесь с Кимом, играя в только нам понятные игры. Даже тогда, будучи ребенком, я четко осознавала необходимость подобного уголка – моего места силы.
Плакать прилюдно я не хотела. Мне казалось, что если показываешь другим свои слезы, выдаешь им свою болевую точку, на которую они смогут надавить при первом же удобном случае. И не важно, когда он представится, – сейчас или через тысячу лет. В любой момент. Ты сам даешь людям в руки козырь, а потом обижаешься, что они его используют.
Не делай так. Держи силу в себе, даже если очень больно, даже если невыносимо обидно. Это исключительно твои собственные эмоции и проекции, мир в них не виноват.
Но тогда, прячась в темном, неуютном холодном закутке под лестницей, я думала совсем о другом. Я не могла заплакать на глазах красивых принцесс и принцев и показать «высшему свету», как мне казалось, еще одну слабость помимо той, что я недостаточно мила для главной роли.
Слезы злости, они ведь самые стимулирующие, да? Обревевшись до красных щек, я сильно сжала кулаки, так, чтобы ногти больно впились в ладошки, и вышла.
Да, я не была самой красивой девочкой в классе, самой высокой и милой. Мне не помогали носить портфель мальчики, и монобровь уже становилась проблемой. Меня не одевали модно и дорого, не покупали мне геймбоя, я до сих пор носила странные высокие хвосты и широкую челку, которая, закрывая маленький лоб, сама становилась одной сплошной бровью.
И пусть я была именно такой, но существовало кое-что еще – я не собиралась проигрывать.
Наплевав на дополнительные занятия, я молча оделась и ушла домой, хотя родители наверняка еще не вернулись с работы, а ключей у меня не было. Но оставаться там, где меня не приняли, отчитали при всех, я физически не могла.
Сейчас я назвала бы свои действия протестом, самоуважением и другими умными словами. Но тогда я чувствовала себя брошенной девочкой, почему-то виноватой в том, что выглядела не так, как кому-то представлялось, виноватой, потому что для нее не сделали костюм, а, возможно, вообще забыли про ее существование.
Спустя пару часов на пустой площадке около дома меня нашла мама, рассерженная, нервная и сильно встревоженная. Видимо, подобное характерно для нас, женщин. Мы настолько сильно любим и переживаем, что, когда все заканчивается хорошо и, например, ребенок находится, мы не только радуемся, но и всю свою скопившуюся злость вываливаем на него.
В тот вечер мы очень долго разговаривали, лежа вдвоем в кровати. Мама пыталась объяснить своей любимой дочке, почему в мире так много значат внешность и чужое мнение и почему взрослые могут так поступать с детьми. Это оказалось не так-то просто, поэтому мама выбрала другой метод. Она предоставила мне выбор: идти путем, на который укажут другие люди, позволив им решать за тебя, надеяться на них и перекладывать ответственность за случившееся, или делать все самой.
В день премьеры нервничали все. Особенно директриса, которая сначала усаживала гостей, потом позвонила моей маме узнать, где это мы и приедем ли вообще. Она говорила, что «у нас ведь такое событие», а костюма у меня нет, что если мы сорвем спектакль, меня отчислят, и еще что-то про ответственность и «взрослые ведь люди». Учителя тоже волновались и, размещая телевизионщиков, на всякий случай предупреждали, что возможна «альтернативная версия» спектакля и они удивятся. А я, сидя под той самой лестницей, которая ведет в подвал, сжимала кулаки так сильно, что на ладошках оставался след от ногтей.
За пять минут до начала мы с мамой зашли в комнату рядом с актовым залом, где все красились и репетировали роли. Я уже была загримирована и одета в абсолютно ужасно-страшный костюм настоящей Бабы-Яги, который мы сделали из всего, что нашлось в доме. А мои сжатые губы отчетливо давали понять, что повторять свои слова я точно сейчас не буду. Я приготовилась и точно не собиралась проигрывать.
Начался спектакль, ребята постепенно выходили на сцену, и чем меньше оставалось в комнате человек, тем сильнее становился мой страх. Пропадал голос, лицо побледнело так, что тени на нем смотрелись ужасающе, а в одном месте на ладошке даже проступила кровь. И тут в комнату вбежал Ким.
Я не знаю, как точно устроены дети, но определенно лучше и продуманнее взрослых. Никаких громких слов и пафосных напутствий. Он просто меня крепко-крепко обнял. Вот и все.
Когда пишу эти строки, я плачу. Мне так хочется, чтобы каждый хотя бы раз в жизни в момент такого страха ощутил, как его обнимает человек, который верит в вас безусловно, ради которого не нужно выигрывать.
P. S. Спектакль прошел отлично. Нам громко хлопали и даже дарили цветы, а через две недели на Первом канале вышел сюжет про наш сад-школу и спектакль. И единственным персонажем, которого показали, оказалась Баба-Яга. Не потому, что сыграла она лучше всех, а потому что для нее одной это был не просто спектакль.
МНЕ ТАК ХОЧЕТСЯ, ЧТОБЫ КАЖДЫЙ ХОТЯ БЫ РАЗ В ЖИЗНИ В МОМЕНТ ТАКОГО СТРАХА ОЩУТИЛ, КАК ЕГО ОБНИМАЕТ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ВЕРИТ В ВАС БЕЗУСЛОВНО, РАДИ КОТОРОГО НЕ НУЖНО
История вторая
Про ЛЮБОВЬ, без которой нет любви
Мне кажется, что наши детские комплексы постоянно живут с нами. Но мы боимся не барабашек под кроватью, не темноты и не шорохов. На самом деле наш самый большой страх, который пробирает нас до самого нутра, – это проснуться в постели с человеком, который нас не любит. Но которого любим мы.