Жестянка

А вот стреляет как бог.

Ну а с таким чётким стволом… На километр никому не посоветую подходить, если старик начнёт, то сразу выкусит из списка живущих, если захочет.

– Сейчас они включатся! – доложила Ирка.

– Отлично, – автоматически отметился я.

– Слышь, Денис, ты, по-моему, зацепил там кого-то!

– Да ладно…

Что, действительно попал, не? Леща, похоже, мне кидает, льстит.

А? Точно! Орут вроде, ругаются, подлецы, угрожают!

– Ты молодец!

Мой верный «колчак» стреляет весьма неплохо, ствол у него не изношен, кучный мне попался «винт». На триста метров им можно работать вполне уверенно. Как, сталкеры, вы меня поняли или ещё нет? Нет, похоже, опять зашевелились. Значит, ещё поотгоняем. На шестой обойме я взмок. Прихваченная из дому куртка, похоже, оказалось лишней, можно бы и снять. Тепло сегодня с утра, даже жарко, и это только начало дня. Оставшись в быстро высыхающей футболке, я почувствовал себя гораздо лучше.

Со стороны посёлка с вышки редко и размеренно застучала «мосинка» Игоря. Больших надежд на такую «отгонную» стрельбу мы не возлагаем. Хотя стрелок и старается вовсю, само качество оружия таково, что на большой дистанции впору говорить уже не о рассеивании, а о перенаправлении. Ну, пусть хоть так попугает.

Вы, часом, не подумали чего-нибудь лишнего, не очень для нас актуального? Про гуманизм там всякий, про добрососедство разумных людей, терпимость к неразумным да заблудшим, про необходимость делиться добытым? Ну и хорошо, что не подумали. Потому что вольный сталкер, чёртов вольняшка, он хуже бешеного койота, запомните это. Они могут только потреблять награбленное или сдавать притыренное торгашам в Переделкино. Сволочная публика. И неорганизованная – они, в отличие от других сталкерских общин, даже свою деревню в степи поставить не могут, анархисты. Сами себя вольняшки называют «свободовцами» и требуют этого же от других. Но ближним соседям эти понты до лампочки, потакать им в детских мечтаниях об утраченном мире компьютерной игры нормальные сталки не хотят.

Нет, открыто мы с вольняшками пока не воюем. Есть гласная, путь и устная, но твёрдая договорённость, что баррели с людьми они никогда не трогают. Вот только сплошь и рядом этот пакт нарушается – к вольным сталкерам подтягиваются молодые шакалята, борзые, рисковые, жизнью ещё не учёные.

Если мы с Иркой или ребята из второй группы прозеваем момент приземления голубенького людского барреля или не успеем вовремя попасть к месту посадки пассажирской бочки, то дело плохо. Наглые и тупые вольняшки никогда не станут заниматься людьми из баррелей, даже если те выжили при посадке.

Во-первых, у сталкеров для этого просто нет даже средненькой медицины и личной квалификации. А чудом выживший после спуска по баллистической траектории несчастный обыватель, ни разу не тренировавшийся на космонавта, сам по себе по степной полянке бодрячком не забегает. Игорь вон, на что уж здоровый парняга, и то целых три недели в больничке отлёживался. И это под присмотром Святой Магдалины, нашей легендарной врачихи, весьма и весьма высококлассного специалиста.

Во-вторых, живые люди сталкерам просто не нужны. Не интересны. Им нужен лишь материальный ресурс, или, как они сами называют, хабар, вот же паскудное словечко придумали… Разденут, снимут обувь и бросят умирать на жаре прямо в открытом отсеке, остальное сделают койоты.

В-третьих…

Как говорится, а теперь о главном.

Дело в том, что каждый из свалившихся с небес на Жестянку человек – чистый лист. Лишь спустя какое-то время люди начинают что-то вспоминать. Сложнейший момент, скажу я вам. Здесь особая забота требуется, а том числе и психологическая, опыт. Впрочем, слишком много из хроники своей прошлой жизни никому вспомнить не дано, всё лишь краем: обрывки воспоминаний, детальки, зарисовки. Магда чего только не пробовала делать, использовала разные методики, пилюли всякие, тренинги, однако полностью память не вернулась ни к одному из выживших.

Владимир Викторович недавно рассказывал такое: «У меня всего лишь одна картинка из детства осталась, и я догадываюсь, почему. Пошёл я как-то с друзьями зимой на городской каток. Помню, как пришёл туда, как вместе с корешами переоделся. А следующее, что осталось в памяти – я уже в школе, через четыре дня. Друзья рассказывали, что в меня на полной скорости врезался какой-то лихой конькобежец, взрослый дядька, снёс как пушинку. И упал я жёстко, прямо затылком на лёд. Полежал, пришёл в себя, после чего сел, постонал, да и сообщил ребятам, что иду домой.

Мать с отцом рассказали, что пришёл я вполне нормальным, адекватным. Большая шишка на затылке, эка невидаль для мальчишки, и не очень сильная головная боль. Вроде как легко отделался… А четыре дня вырезало как ножом! Словно и не было их в моей жизни! Здесь, на Жестянке, с людьми происходит нечто подобное, только в ином масштабе – из памяти безвозвратно стираются не дни, а годы и не одна ситуация, а множество.

Последние же годы своей жизни не вспоминает почти никто, однако люди знают, что какое-то количество лет долгосрочной памяти у них необъяснимым образом сгорело. Остаются только фрагменты былого, странные, часто не связанные картинки. Клятую Чехию я хорошо помню, а Енисей-Батюшку, откуда родом – почти никак, один туманный вид на огромную студёную реку, даже не понимаю, с берега я смотрю или с корабля.

Интересно то, что память у прибывающих теряется очень фрагментарно, в основном личные воспоминания засланцев об их прежней жизни. Знания вообще, моторные навыки практически не страдают, сленг. Хотя с последним бывают проблемы. Знаю людей, которым слово «сталкер» было незнакомо в его игровом значении, хотя судя по возрасту, должны были играть. С другой стороны, кое-какие словечки, известные большинству, я подцепил уже здесь. Однако у всех остался словарный запас и знание литературы, полученные некогда знания и навыки.

Вот только с пробуждением последних могут возникнуть проблемы. Спросят тебя, например: «Знаком с ремонтом двигателей внутреннего сгорания?». В ответ лишь плечами пожмёшь… А потом окажешься случайно возле поднятого капота, и руки внезапно сами вспомнят, что нужно делать. Вот только состыковать эти навыки с конкретными воспоминаниями не получится. Где приобрёл, при каких обстоятельствах? То есть, как образно выразился Дед, «у нас стёрто резюме».

Ни карьеры своей никто не знает, ни конкретного места работы, ни специальностей. Я припоминаю, что какое-то время служил контрактником где-то за границей, где-то на юге, в жарких странах. Тут без подробностей, я их и сам не знаю. В каких войсках служил? Д а чёрт его знает, без понятия. Владимир Викторович утверждает, что здесь некогда стояли дивизион зенитных систем С-200. Даже не попробую оспорить это утверждение. Названия всякие слышал: «Бук», «Тор», «Триумф», но я точно не зенитчик. А вот в «стрелковке», например, кое-что соображаю. И что мне это даёт?

Ни-че-го.

Есть ощущение, что какое-то время учился в региональном вузе или университете, причём на гуманитарке, прорывается нечто соответствующее в лексиконе, имеются странности словарного запаса…

Ладно, мне немного проще, контрактная служба в армии хоть что-то объясняет. А вот каково Ирке Кретовой, с какого бы пуркуа она такой профессиональный боец-рукопашник всем на зависть, а? Видели, небось, как женщины на истерике друг с другом дерутся? Даже если в симметричной схватке сталкиваются любительницы помахать руками, удары у них всё равно идут по другой траектории, чисто по-женски. Даже в профессиональном женском боксе это порой заметно. У Кретовой же удар совершенно мужской, крепкий кулак летит по оптимальной траектории, безупречная техника. Профи!

А личико при этом целое, заметьте, хрящи не сломаны, скулы не расшатаны, брови не биты, голова без шрамов и шишек. Стреляет отлично, тактику действия малых групп знает на пятёрку. И как же всё это объясняет она сама? Помнит, как училась на воспитателя детского сада, во как! Ирка-воспиталка, ёлки!