Боярыня Матвеева

Глава 3

Осторожно сообщив свекрови новости и отдав распоряжения по дому, Мэри одела шубку, спрятала под ней оружие, уселась на лошадь и отправилась «наводить справки». В первую очередь она посетила Басманную слободу, где в ту пору часто селились выкресты, и навестила своего дядю, двоюродного брата отца, Григория Петровича Гамильтона, которого на русский манер называли «Хомутовым». Дядя был дома; он обрадовался приходу племянницы.

Родственники разговаривали на шотландском диалекте английского.

Старик задумался.

– По закону всё верно: бездетная вдова ничего не получает, кроме своего приданного. С другой стороны, твоя свекровь не бездетна – но её сын умер слишком рано… А вообще я слышал про какую-то боярыню, которая подавала челобитную царю, и ей отдали наследство мужа, несмотря на возмущение его родственников…

Мэри встрепенулась и потребовала подробностей: какая боярыня, что за наследство, почему для неё сделали исключение из правил? Григорий Петрович честно старался помочь, но получалось плохо. Призвали всю семью: жену его Минодору Гавриловну, невестку Евдокию Степановну, старшую внучку Евдокию Петровну. Сын старика, Петр Григорьевич, находился на службе. Евдокия Степановна сообразила, что речь шла о княгине Лобановой-Ростовской, а благоволенье государя основывалось на том, что княгиня была внучкой его «мамки» – Ульяны Степановны Собакиной.

Молодая женщина огорчилась и одновременно обрадовалась: огорчилась потому, что не имела в родне близких царю лиц, а обрадовалась потому, что перед ней засияла путеводная звезда, пусть далёкая, но несущая надежду.

Посудачив ещё некоторое время с родственниками и заверив их в своей к ним привязанности, она отправилась в дальнейший путь, размышляя при этом о своей неблагодарности и о том, что она так редко навещает своих родных. Однако сожаления постепенно отошли на второй план перед изысканием средств борьбы с Паулем. Напряжённая, словно кошка на охоте, с воинственно блестящими глазами, Мэри делано-беззаботно болтала, льстила, осторожно расспрашивала – но за первой удачей потянулся шлейф неудач. Был уже вечер, когда она почти в отчаянии подъехала к некоему дому. Обитатели этого дома были бы наиболее соблазнительными объектами для её планов, но почти два года назад они исчезли неведомо куда. Дом стоял пустой; только немой садовник ухаживал за садом, да барская барыня – экономка изредка приходила проведать палаты. Однажды, случайно встретившись с нею, Мэри и узнала про отъезд хозяев, а куда они направились и надолго ли, экономка объяснить не смогла или не захотела.

Но бог или судьба – судите как хотите – решили вознаградить молодую женщину: ворота были распахнуты, во дворе стояло несколько повозок, из сарая доносилось ржание. Мэри сошла с лошади, привязала её к коновязи, у выскочившего слуги спросила, дома ли хозяева.

– Хозяин утром уехал, а хозяйка здесь.

– Можно её видеть?

Слуга заглянул в дом и поговорил с горничной, горничная побежала внутрь, вернулась с согласием. Вскоре Мэри уже поднималась по лестнице в терем[4], вспоминая хозяйку дома.

Кристина Беггров, приятельница Флоры Краузе, состояла в браке с соотечественником-коммерсантом, который ради выгоды принял православие. Кристине пришлось последовать его примеру и превратиться в Соломонию Егоровну. Муж Кристины-Соломонии вел дела со знаменитым Борисом Ивановичем Морозовым, и после смерти Беггрова боярин решил позаботиться о его вдове и устроить ей новый брак – тоже со своим приспешником, неким господином Харитоновым. Бывшая Кристина вовсе не хотела менять спокойную жизнь обеспеченной вдовы на заботы о безразличном ей человеке; но она не посмела спорить с могущественным Морозовым и обратилась за помощью к его жене Анне Ильиничне, сестре царицы.

Анна Ильинична очень разгневалась:

– Как?! Борис Иванович заботится о тебе, словно отец, а ты неблагодарна!

Пришлось Соломонии Егоровне выходить замуж.

– Она ей просто завидует, – с хихиканьем говорила Мэри мужу и свёкрам. – Анну Ильиничну муж постоянно избивает, а Кристина ходит не битая и живёт в своё удовольствие.

Интимную жизнь боярской четы обсуждала «вся Москва»: Борис Иванович ловко устроил брак молодого царя с дочерью своего сторонника Милославского, ловко породнился с царём, женившись на его свояченице, ловко привязал к себе царского тестя… Да то не ловко вышло, что Анна Ильинична была молода и темпераментна, и старый муж не мог её ублажить. И тогда, как писал современник, «вместо детей родилась у них ревность, и повлекла за собой ременную плеть толщиной в палец».

Кристина – Соломония – полная белотелая дама – возлежала на лавке под зелёным атласным одеялом, подбитым соболями. И это были такие соболя, что на них просто нельзя было не обратить внимание. Рядом с лавкой стояла прикрытая кисеей зыбка – Мэри невольно удивилась; печь пылала жаром, но чувствовалось, что комната долго выстуживалась и ещё не прогрелась; вокруг лавки с хозяйкой в беспорядке валялись предметы одежды, полотенца, тюки, корзины – приметы долгого отсутствия и недавнего возвращения.

– Я совершенно измучена после дороги, – сразу после приветствий начала рассказывать хозяйка, – хотя мы специально дожидались зимы, чтобы ехать плавно, в санях.

Оказалось, что Борис Иванович услал своего прихвостня в Яренск, «наводить порядок в делах» (подробности этих дел Мэри спрашивать не стала). С делами пришлось повозиться, а потом неожиданно оказалось, что Соломония беременна.

– Кто бы мог такое подумать, в моём-то возрасте и при таком дохляке-муже, – язвительно заметила госпожа Харитонова, – но хоть какой-то есть прок от этого варвара – моя Варвара.

Мэри испугалась, что слуги могут передать столь непочтительный отзыв хозяйки хозяину – но потом сообразила, что они говорят на немецком, которого слуги наверняка не знают.

Варвара была немедленно показана гостье. Мэри быстро изобразила на лице восторг, который полагается изображать женщине при виде младенца, даже если младенец ей безразличен – но девочка и впрямь оказалась мила: толстенькая, беленькая, щекастая, мирно посапывающая во сне.

– Какие у неё глазки? – шепотом спросила Мэри. – Голубые, зелёные, карие?

– Темные, – счастливо ответила мать. – Meine Rose!

И затем, по-русски:

– Касатушка!

Затем, перескакивая с одной темы на другую и безбожно путая слушательницу, начала рассказывать про Яренск, соболей, короткое лето, мошкару, скуку, первого местного богача и его супругу.

– Представляешь, он вёл дела с голландскими и английскими купцами и заинтересовался европейской одеждой. Итог таков: знакомые купцы привозят ему и его жене камзолы, платья, шляпы, трости – и гуляют они по улицам Яренска в таковом виде, даже в церковь ходят только так. Местный поп пытался возражать, но потом смирился. Я покорила его жену тем, что научила её пользоваться некоторыми деталями одежды и дала пару советов. Кстати, а ты-то почему в европейском платье?

Пришлось объяснить Соломонии, что за время её отсутствия в Москве произошли большие перемены: по распоряжению патриарха Никона, который имеет неограниченное влияние на царя, всем иноземцам предписано срочно переселиться в специально отведённую часть города – так называемую «Немецкую слободу», и носить одежду европейского образца – «немецкое платье».

– Меня, – говорила Мэри, – более всего поразила причина: оказывается, иностранец в русской одежде может зайти в церковь, а священник может его нечаянно благословить – а православные священники не должны благословлять басурман!

– Что за дичь, – возмутилась хозяйка дома, – христиане должны помогать друг другу! Я помню, как мы с родителями ехали в Россию, через Псков и Новгород, по дороге заблудились и приехали к монастырю. Нас приютили на ночь, покормили, настоятель любезно с нами побеседовал…

– Скажи это Никону, – посоветовала Мэри, – но имей в виду, его считают мстительным.

4

Терем – верхний этаж в богатом доме, предназначенный для женской части семьи.