Страница 10 из 11
– А что я с ним сделаю? Если прапорщику верёвка не пригодиться, то отдайте её мне. Я ею сапог подвяжу.
– Это не поможет, – сказал Абрамов.
– А что поможет?
– Отставить о сапогах, господа! – скомандовал Боровский. – Что Лавру Георгиевичу ответим?
– Что наказали, – ответил Глебов.
– Как?
– Гауптвахтой, – подсказал Мазарович. – Десять суток. Запрём в сарае, натаскаем сена. Барышня хотя бы отоспится в тепле.
– Какие десять суток, штабс-капитан? Мы послезавтра выступаем.
– Хорошо, сутки. Но написать-то мы можем десять. Бумага всё стерпит.
– Да и в походе, можно считать, что она под арестом, – сказал Глебов.
– Правильно, – согласился с ним сотник. – Софья Николаевна, а как вы в седле держитесь.
– Ещё недавно думала, что хорошо, – улыбаясь, сказала Софья, – а прошлым летом упала с седла, сломала ногу.
– Пустое. Бывает. Гершельман просил ему ординарца подыскать. Я замолвлю словечко.
– Очень вам буду благодарна, Андрей Николаевич, – улыбнулась баронесса.
– Сочтёмся, Софья Николаевна.
– Господа, да холодно ей в сарае-то будет, – сказал Петровский. – Дождь вон идёт. Сыро и холодно.
– А у нас в Урюпинской наверное снег валит, – вздохнул сотник Абрамов.
– Тогда в бане, – сказал Зимин. – Натопим баню. Она там помоется, отоспится в тепле. Давно не были в бане, Софья Николаевна?
– Давно, – кивнул прапорщик.
– Женщине в бане одной нельзя, – хмуро сказал сотник, – банник может обидится и навредить как-нибудь.
– Неужели вы верите в эти суеверия, сотник? – удивился Зимин. – Домовой, банник. К тому же она не по своей воле, баннику всё можно объяснить. Он поймёт.
– Можно, конечно, – согласился Абрамов.
– Что ж, прекрасно, – обрадовано сказал Боровский, – если все согласны, то так и напишем.
Все согласились, стали расходиться.
– А петух-то улетел, – вдруг сообщила Соня.
– Как улетел? – удивился Боровский.
– Как? – пожала плечами Софья. – Взял и улетел.
– Значить зря вы, подполковник, – сказал Боровский Глебову, – свой портсигар этому мужику отдали.
– Да ладно вам, Александр Александрович, – отмахнулся Глебов, – наверняка его кто-нибудь из наших поймал и съел. Что мне портсигар, что ли жалко для снабжения армии? Алексеев вон своих денег не жалеет и то ничего.
– Это правда, – сказал Зимин, – если жизни не жалеем, что о портсигаре горевать?
– Пойдём в сотню, Виктор Витальевич, – сказал Абрамов, – подкуём тебя.
– Что я лошадь что ли?
– Не важно, а сапог твой починим.
Прапорщика де Боде отвели в баню. Баню истопили, баронессу накормили, она помылась, привела себя в порядок и проспала в тепле целый день. А вокруг бани под дождём одиноко бродил Петя Тулупов, умоляя часового пустить его к арестованной хотя бы на секундочку.
3
В станице Петропавловской большой митинг у станичного правления. Приехали представители большевиков агитировать станичников вступать в ряды красной армии. Вначале они зачитали декрет-обращение Совета Народных Комиссаров РФ «Ко всему трудовому казачеству» от 9(22) декабря 1917 г.
Властью революционных рабочих и крестьян Совет Народных Комиссаров объявляет всему трудовому казачеству Дона, Кубани, Урала и Сибири, что Рабочее и Крестьянское правительство ставит своей ближайшей задачей разрешение земельного вопроса в казачьих областях в интересах трудового казачества и всех трудящихся на основе советской программы и принимая во внимание все местные и бытовые условия и в согласии с голосом трудового казачества на местах.
В настоящее время Совет Народных Комиссаров постановляет:
1) Отменить обязательную военную повинность казаков и заменить постоянную службу краткосрочным обучением при станицах.
2) Принять на счет государства обмундирование и снаряжение казаков, призванных на военную службу.
3) Отменить еженедельные дежурства казаков при станичных правлениях, зимние занятия, смотры и лагери.
4) Установить полную свободу передвижения казаков.
5) Вменить в обязанность соответствующим органам при народном комиссаре по военным делам по всем перечисленным пунктам представить подробные законопроекты на утверждение Совета Народных Комиссаров.
Председатель Совета Народных Комиссаров
В. Ульянов (Ленин).
Народный комиссар по военным делам
Н. Подвойский.
Управляющий делами Совета Народных Комиссаров
В. Бонч-Бруевич.
Секретарь Совета Народных Комиссаров Н. Горбунов.
Закончив читать, агитатор обратился к станичникам:
– Всякий трудовой казак, который сбросит с себя иго калединых, корниловых и дутовых, будет встречен братски и найдет необходимую поддержку со стороны Советской власти. Советская власть стои́т и стоять будет за трудовое казачество. Советская власть – это ваша власть, товарищи. Неужели вы против Советской власти, товарищи?
– Мы не против, – отвечали из толпы. – А землю вы нашу не тронете? А то ходят слухи, что отбирают её. Не вами дадена, не вам и отбирать.
– Да зачем Советской власти отбирать вашу землю? Разве мало земли у помещиков и коннозаводчиков? Вот эти земли и надо отдать малоимущим казакам и крестьянам.
– Это иногородним что ли?
– А что же они не люди, по-вашему? Земли на всех хватит.
– Так помещики и коннозаводчики тоже вроде как казаки.
– Казаки. Но, прежде всего, они классовые враги трудового казачества.
– Если у коннозаводчиков земли отобрать, то казаки без лошадей останутся.
– Не останутся, Советская власть не позволит. И скоро грядёт Мировая революция. Всех буржуев скинем и мирно заживём. Не будет войн, товарищи! А землю тракторами пахать будем, а не лошадьми.
– Так мы землю на волах пашем.
– Это не важно – будите на тракторах.
В толпе казаков стоял бывший военный фельдшер, а ныне бывший подъесаул Кубанского Третьего Линейного казачьего войска Иван Лукич Сорокин. Рядом с ним стояли и слушали агитаторов его отец Лука Илларионович, брат Григорий, жена брата, мать Дарья Фёдоровна и жена Лидия. Сорокин стоял, слушал, перекатываясь с носка на пятку и теребя пышные усы что-то обдумывая.
– Что ж, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Или лоб разобью или на всю Россию загремлю.
Сорокин пробирался сквозь толпу в своей чёрной черкеске с малиновой обшивкой, в чёрной папахе, при оружие, как будто только что вернулся с фронта.
– Станичники! Неужели мы позволим опять офицерью над собой изгаляться? Опять будем терпеть унижения или как?
– Ты же сам офицер, Иван. Подъесаул.
– Так что? Я эти погоны кровью добыл. А какой-нибудь прапорщик-мальчишка будет мне тыкать, что я не так делаю, он, видите ли, белая кость, дворянин, я простой казак.
В этом станичники засомневались: уж чего-чего, а помыкать собой Сорокин не позволит. Но так, по существу он прав.
– Короче, – продолжал Сорокин, – я считаю, что нужно поддержать Советскую власть. Слышали? Немцы идут на Дон, а кадеты на Кубань. Неужели мы это позволим? Я прямо сейчас начинаю формировать красных революционных казаков, под своим командованием. Тот, кто мне верит, прошу записываться. Но записываться лишь только тех, кто имеет строевого коня и может экипироваться для походной боевой жизни.
Сорокина его земляки знали хорошо, ему верили. Знали как он, офицер, не зазнался, а помогал своим. Когда летом 1917 года полк перебросили в Финляндию, а двое казаков по ранению находились в Петропавловской, так Сорокин добился, что бы им перечислили причитавшееся им денежное содержание.
После обеда у Сорокиных разгорелся спор или дебаты, как выразился Иван. Споры эти вспыхивали от случая к случаю с тех пор, как Иван бежал из Новочеркасска от власти Каледина в родную станицу, а в Армавире, где Григорий служил жандармским офицером, установилась Советская власть и жандармов упразднили, чем вынудили его с семьёй переселиться к родителям.