Пушка 'Братство'

За моей спиной обычные шумы Бельвиля. Шиньон в компании кумушек обсуждает полет "Нептуна". B ту пятницу летательный аппарат бесстрашного господина Дюруфа поднялся в воздух, имея на борту, кроме него самого, сто двадцать пять килограммов почты, и благополучно приземлился в окрестностях Эвре, так что шел уже серьезный разговор о создании овоздушной почты".

У окна второго этажа ЛIляши Нога", где была квартира Пуня, красовался сам почтенный хозяин кабачка, a Леон с улицы бережно принимал из рук Пуня старые матрасы, не слишком надежный заслон от бомб для его питейного заведения. B последних номерax газет сообщаются расстояния главных пунктов столицы от прусских пушек, чей радиус действия всем известен...

Я по-прежнему с увлечением следил за неистовой борьбой железа в союзе с огнем против железа... Теперь голова кузнеца была уже не похожа на розовое яйцо, a казалась древним куском гранита на верыrане горы в эпоху неолита, унаследованным нами от наших далеких предков.

Бессмысленный брус металла становился разумным... Вот уже видны зубья, скоро вилы насадят на прочную ясеневую рукоятку.

Кузнец вовсе не дикарь какой-нибудь, совсем наоборот, он владеет самым древним и самым тонким искусствомнашей цивилизации, он умелец... Интересно, научился ли он ремеслу до того, как стал глухонемым? Впрочем, если хорошенько вдуматься, то и все прочие обитатели вашего тупика для меня натуры не менее загадочные, даже самые близкие, которых я свободно могу расспрашивать. Они с удивлением слушают мои даже самые, казалось бы, простые вопросы, явно считая их дурацкими.

-- Скажи-ка, Пружинный Чуб, каков твой идеал?

-- Что? Что ты сказал? Идив...

-- Hy, что ты видишь в своих мечтах?

-- Это ты про сны, что ли? Проснусь -- и ничего не помню.

-- Да ты послушай, ну что ты хотел бы иметь в жизни?

-- Я-то? Хочу всегда, каждый раз, когда голоден, брюхо хорошенько набить да выпить вволю. Как по воскресеньям жрут. Вот как те, с улицы Мишель.

-- A еще чего-нибудь? Hy, скажем, чего-нибудь получше?

-- Ясно, по праздникам побаловаться малость не откажусь.

-- Ты это о чем?

-- Не соображаешь, что ли?

Обеими руками он очертил в воздухе формы роскошного женского тела во вкусе Рубенса.

-- A как же любовь?

-- Это жениться, что ли? Мне, милок, торопиться некуда, успею еще тыщу раз.

-- Нет, не обязательно жениться, просто любить до безумия, обожать девушку...

-- Это как в песнях поется, что ли? Песни-то я любить люблю, но только в башке слова никак не держатся.

Высокие мечты в нашем тупике реют довольно-таки низковато. Любой из наших, кого ни возьми -- Бастико, Матирас, Нищебрат, Вормье, Пливар,-- когда y них затуманится взор, a голос зазвучит томно, приступают, rлубоко вздохнув, к одной из любимых своих тем: напиться, нажраться, спать с бабой. Похоже даже, что все прочее -- только фокусы или же выдумки писак. Когда революционеры в клубах воспевают, наряду с будущим

рабочего класса прогресс цивилизации, счастье Человечества, наши из Бельвиля наверняка понимают это только так: напиться, нажраться, спать с бабой.

Bo всем этом легко, даже, пожалуй, приятно понежиться, как в ванне, и одна из главных причин, по какой я цепляюсь за свои дневник,-- это желание ускользнуть от заразы отупения.

Даже с Мартой мои философские изыскания длились недолго. Ee идеал?

-- Спать на простынях.

-- И все?

-- Да погоди ты! Каждый день. И на чистых.

-- A любовь, Марта?

-- Чего-чего?

-- Hy, скажем, какой должен быть мужчина, с которым ты хотела бы связать свою жизнь?

-- Пусть не пьет.

-- To есть как это?

-- Пусть бывает под хмельком только раз в неделю. Hy и, конечно, по праздникам.

-- И все?

-- A чего тебе еще надо?

-- Hy a если он тебя бить будет?

-- Это уж зависит за что бить.

Дни мои заполнены разнообразными, часто нелепыми делами, о существовании коих я и не подозревал еще полторa месяца назад, да и сейчас их подспудный смысл, их реальная ценность порой мне просто непонятны. Hac кружит не доступный глазу необоримый поток, мы стараемся приукрасить его отвратительными неологизмами -- только на то нашего лексикона и хватает. Мы глухие, немые, слепые игрушки неведомых сил.

Барден отрывается от работы лишь затем, чтобы послать улыбку наверх, Пробочке, которая мурлычет себе мотивчик, a слова знают только они двое. Девчушка играет на той самой балке, откуда она свалилась прямо лицом в пылающие угли. Правда, теперь над горном приделана металлическая сетка.

Жесты искусного молотобойца, запахи угля и раскаленного металла, звон наковальни, всполохи горна и алое свечение железа в полутьме кузницы -- все это словно бы создано, чтобы дополнять друг друга. Именно в этой их объединенности -- какое-то древнее нерушимое спо

койствие. Свист рубанка, срезающего стружку, пыль и запахи обрабатываемого дерева в темной мастерской столяра Коша тоже несут успокоение.

Кузня да столярная мастерская -- единственные на весь этот ншций Бельвиль лоскутья вечности. По словам Предка, извечно еще и другое: Митральеза, Дерновка, кабачок, нищий Меде, наш Бижу... Ho дядюшка Бенуа повсюду видит нечто исконное: это свойственно его возрасту. Ho ни шлюхи, ни вино не способны так умерить мою тоску, как вот это зрелище: Кош или Барден за работой.

Захватив концами клещей великолепные, еще дымящиеся вилы для уборки навоза, кузнец размахивает ими в воздухе. Любуется ими с минуту. Пробочка прервала свое мурлыканье. Человек создал орудие. Точным движением, даже не глядя в ту сторону, глухонемой швыряет свое творение в лохань, за целые четыре метра швыряет, и вилы с удивленным стоном, испустив последний вздох, погружаются в воду.

Оказывается, рядом со мной Марта. Давно ли? Сколько я ни напрягаюсь, ни разу мне не удалось подстеречь ни ee появления, ни ee ухода.

-- Флоран, двух коров и теленка не хватает. И тут же тянет меня за рукав.

-- Ты куда?

-- К мэрии, будем ругаться, чтобы Национальной гвардии обувку выдали.

Истому как рукой сняло, я уже несусь вслед за нашей гуленой, я, осмеливающийся ворчать,-- игрушка на сей раз не столь уж непонятных сил.

Два, a может, и три батальона с офицерами и барабанщиками во главе стоят в строю, все босоногие, засучив штанины и растопырив пальцы веером; хорошенькие, розовые, как лепестки цветка, и уродливые, грязные, заскорузлые ступни, приплясывающие на месте под окнами мэра,-- ради такого зрелища не жаль покинуть насиженное местечко. Впрочем, очень редко я раскаиваюсь задним числом, что увязался за моей смуглянкой.

У мэра и его подручных единственный способ отделаться от этой осатаневшей голытьбы -- обуть их хоть кое-как. До позднего вечерa национальные гвардейцы бродят, прыгая на одной ноге от двери к двери, в надежде найти ботинки под пару.

Среда, 28 сентября. Утро.

Дозорный тупик не намерен терять своего боевого обличья.

Нищебрат и Вормье ходят взад и вперед в полной военной форме. Под завистливыми взглядами ребятни Шиньон на подоконнике разбирает ружье: надо же его почистить и смазать маслом! A Пунь повесил свое на стену в зальце "Пляши Нога". Впрочем, во всех квартирах оружие висит на самом почетном месте. Мелюзга, проглотив наспех ложку супа, замирает в восторженном любовании и столь же восторженно глазеет на главу семьи; мужчинам не надоедает на ходу поласкать ладонью свое ружьецо, a сколько идет разговоров о том, какой прием сподручнее для стрельбы! Матирас опускается на одно колено, Пливар ложится плашмя прямо на булыжник, оба старательно разыгрывают сцену стрельбы, отдачи, да еще громко орут "бах!". К стене y входа в трактир прибиты "Правила обращения с ружьем*.

Пришлось аптекарю Диссанвье скрепя сердце отправиться на поклон к своим покупателям, ему никак не удавалось привести в порядок ружье. Напрасно он держал совет со своим дружком мясником Бальфисом. Тот тоже ничего в таких делах не смыслил. Особенно унижало нашего аптекаря, что ему, человеку с дипломом фармацевта, надо разбирать свое ружьишко перед громко ржущими Бастико и Ншцебратом, учиться y них. Ему, который сумел добиться лейтенантских нашивок во время выборов офицеров.