Пушка 'Братство'

Какой-то мужчина лет пятидесяти, в рединтоте, с красной кокардой в петлнце, похожий на Валлеса, когда тот еще носил бороду, взгромоздился на стол и вещал что-то, подняв хрустальную чашу к пурпурным облакам дыма, прошитым золотыми и серебряными блестками, беспорядочно кружившимися в небе.

-- Я высоко оцениваю этот поджог, как акт абсолютно моральный, заметьте это, граждане. Мы видим, как уносится в клубах дыма твердыня монархии, этот ненавистный символ подлого прошлого, этот зловещий дворец, откуда шли приказы убивать народ, где все это замышля

яось, где славословили преступления, ыаправленные против общества! Я готов плясать от радости, видя, как он пылает, словно ветошь! Слава вам, граждане, вам, которые мужественно взяли на себя инициативу и совершили акт высшей морали, высшей народной справедливости!

Под радостные клики людей, обсевших все скамьи и балюстрады, толпа двигалась в направлении обстреливаемого картечью берега, чтобы полюбоваться на пожар Дворца Почетного легиона.

Бенуа Декам, бывший кровелыцик, a ныне зачисленный в личную охрану Эда, рассказывал нам, как все произошло. Участыики этоvo дела облили керосином не только проклятый дворец, но и частные особняки на улице Лилль. Женщины не поскупились на горючее. Когда все было готово, Эд с развевающейся по ветру бородой въехал на середину улицы, выпятил грудь, взмахнул саблей, дав сигнал к началу операции. Грохнул револьверный выстрел, поджегший ручеек керосина -- и бах!..

Ужин пришел к концу. Гости Бержере остались свдеть за столом и, задрав головы, багроволицые, с трепещущими ноздрями, принюхивались; бороды и шевелюры их пронизывал свет, и все они молиа глядели на алые потоки, на круговорот огненного наводнения, превращавшего эту майскую ночь в ту самую, первую, что создал Творец.

Bo дворе казармы Лувра полковник Бено сцепился со стариком, хранителем Тюильри, остававшиися на своем посту и при Республике, и при Коммуне.

-- Господин полковник, напрасно вы разрешили ввезти во двор артиллерийские зарядные ящики. Музей может взорваться! A там собраны бесценные сокровища!

Полковник Бено кликнул двух федератов:

-- Выньте-ка револьверы и отведите этого холуя на площадь Наполеона. Пусть оттуда любуется, как горит дворец его хозяев!

От дыхания пламени взлетали черные мотыльки, сыпались дождем раскаленные угли. Шагая взад и вперед среди искр и алых отсветов, генерал Бержере, прижав левую руку к сердцу, a правую с вытянутым указательным пальцем воздев к небу, полузадушенному беспорядочно мятущимся дымом, диктовал депешу, предназначенную Коммуне:

"Только что исчезли последние остатки королевской "власти. Я желал бы, чтобы такая же участь постигла все памятники Парижа".

Диктовку прервал какой-то запыхавшийся мальчишка, который от имени Брюнеля -- и своего собственноro тоже -- принялся крыть всех и вся: дует восточный ветер и из-за пожара Тюильри еще действующие батареи фактически прекратили стрельбу, более того, им отрезан путь к отступлению.

Это оказался наш Торопыга.

-- Хрен с ним, с отступлением,-- сказал он нам,-- a вот Пружинного Чуба сейчас убили.

Дантова ночь. Весь левый берег полыхает, как костер.

(Горели: сорок домов на улице Лилль и на улице Бак, Дворец Почемного легиона, Государсмвенный совем, Монемный двор, дома на углу улицы. Kpya-Руж; на правом берегу -- Пале-Ройяль, Тюилъри, дома на улице Ройялъ и минисмерсмво финансов --это последнее загоралось дважды.)

Целую неделю стояла адова жара, и памятники вспыхивали, как спички. Ослепительный свет, свет Апокалипсиса заливал весь Париж. Восточный ветер усилился. Он подгонял атакующих, накрыл богатые кварталы зыблющимся темным тюфяком дыма, но от Тюильри слал он также раскаленные угли прямо в спину последних артиллеристов Брюнеля.

Шквальный порыв прибивал кземлетучи искр, рыжий пар, густой дым, от которого задыхались бельвильские ребята, из последних сил старавшиеся под командованием маркитаятки Машю втащить на лафет огромную пушку, которая валялась среди обломков pухнувшей балюстрады.

-- Где Пружинный Чуб? -- взвизгнула Марта.-- Где он?

Блуждающие огоньки перебегали по развалинам фонтанов, фонарям и статуям площади Согласия. Рухнувшая среди двух трупов статуя города Лилля, хоть и обезглавленная, гордо вздергивала подбородок, отказываясь принимать случившееся.

-- Его перенесли в морское министерство,-- вмешался Шарле-горбун.-- Ho вам-то зачем туда идти? Вас тоже ухлопают.

Он возился y пушки, и от усилий даже горб его подрагивал.

На улице Ройяль над какой-то потерной болталась на удавке крыса, a над ней прицепили надпись: "Смерть Тьеру, Мак-Магону и Дюкро -- пожирателям народа*.

Было уже за полночь.

Лазарет устроили в морском министерстве. Доктор Маэ, стоя в дверях, преграждал дорогу носильщикам, тащившим бутыли с горючим.

-- Вы не смеете, не должны. Некоторых раненых нельзя транспортировать.

Брюнель, отказавшийся подчиняться многочисленным пркказам Коммуны об отступлении, только что получил от Комитета общественного спасения грозный приказ очистить позиции, но предварительно зажечь и взорвать морское министерство.

-- Что ж, доктор, мы-то еще можем прибегнуть и к нным мерам, a вот когда версальцы нагрянут, ваши больные живехонько выздоровеют!

Потом начался кошмар, да еще Марта чуть нас не свела с ума. Пружинный Чуб был лучшим ee другом, ee единственной семьей, и она решила во что бы то ни стало разыскать его тело, перещагивала через раненых, умирающих, переворачивала, передвигала трупы. Я хотел было ee утихомирить -- куда там, она отбивалась, царапала меня, чертыхалась, но глаза y нее были сухие. Пришлось оглушить ee ударом кулака по голове и взвалить себе на плечи, как куль с мукой.

Когда мы снова нашли Торопыгу, он дернул меня за сумку:

-- Живо! Жарьте отсюда, очумели, что ли, дьяволы! Беспорядочно метавшаяся толпа вынесла нас на улицу Риволи, но разрыв картечи остановил наше бегство.

-- У-y, черт! -- вдруг завопил Торопыга.

-- 4 его это ты?

-- По-моему, маслина мне прямо в брюхо угодила.

-- Залезай сюда!-- крикнула Марта, спрыгивая с моих плеч.

Пробив стены, версальцы с Вандомской площади проследовали через отель Рэн и обошли сзади баррикаду, преграждавшую улицу Кастильоне. Они обстреливали нас изо всех окон, словно в тире, a мы тем временем пытались перелезть через ограду Тюильри.

Торопыга, которого я нес на плече, лишь слабо стонал, хотя его и здорово трясло, ко рубашка моя стала липкой от крови. Я быстро перебросил свою сумку с бока на зкивот.

Марта плелась позади. Сотни людей бежали по набережным правого берега в густейшем дыму, под ливнем пуль и искр.

Само небо, казалось, вспорото багровым рубцом. Справа от нас струилась дымящаяся огненная река. Зажатые между двумя потоками -- крови иогня,-бежали куда-то люди, отплевываясь, кашляя, задыхаясь, не вытирая слезящихся гневных глаз.

Феба мы обнаружили y решетки мэрии, чему немало удивились. Кругом толклись федераты, батальоны Бурсье, которые подожгли Пале-Ройяль и теперь отошли.

Я попытался было пристроить потерявшего сознание Торопыгу на сшray Феба, но конь слишком горячился. Пришлось Марте вести его под уздцы, a мы, то есть Филибер Родюк, Шарле-горбун и я, несли на шинели нашего Торопыгу, нашего продавца газет.

-- A где дочка мясника? -- спросила вдруг Марта.

-- Ортанс все время была с Пружинным Чубом, при ней ему и пуля в голову попала,-- пояснила Адель Бастико.-- Когда его тело перенесли в морское министерство, она за ним пошла, и с тех пор ee никто не видел.

Сейчас не время было пускаться в подробности, надо было бежать бегом, тащить раненого, который становился все тяжелее, вести под уздцы лошадь, которая не желала нас слушаться, среди раскаленного дыма, проникавшего в ноздри, в рот и обжигавшего нам нутро.

Пожарище отражалось в багровых водах Сены и отбрасывало на весь фасад Ратуши огромное белесоватое пятно. Баррикада скверa Сен-Жак была укреплена стволами только что срубленных деревьев. Она, баррикада, была как чудище какое, и на ней, высоко подняв факелы, торчали часовые и орали вслед каждому: "Проходи!" A позади нее, вокруг бивуачных огней, спали люди, словно живым ковром укрывшие всю мостовую.