Пушка 'Братство'

Вставая из-за стола, Марта оправила свою ситцевую розовую юбчонку, раза два-три хлопнув себя по крутому заду: очевидно, считала, что этого требует светский этикет, и, перешагивая через плечи матросов, сидевших на ступеньках, сладчайшим голоском бормотала: "Иэвиняйте, граждане!"

Все мы были немножко навеселе.

На нижнем этаже, превращенном в лазарет, был оставлен только один проход, так что шагать к дверям приходилось как бы между двух валов зловония и боли, чуть не цепляясь за ноги лежавших. Только сейчас здесь, в Ронн, я задним числом удивился, как этот переход не отбивал ни y кого аппетита. Мы, например, когда шли туда, даже веселились и хохотали, потому что седовласый метрдотель, величественно поклонившись, пригласил нас войти:

-- Господа, простите, граждане, вы в лазарет или завтракать?.. Чудесно. Ресторан на втором этаже.

Мы, повторяю, были порядком под хмельком. Путь вам преградила кучка о чем-то споривших людей.

-- Вы обязаны отдать нам этого человека! Так надо!

-- Нет, Коммуна отказывается отвечать преступлением на преступление!

Споривших четверо.

Двое "стражей Гарибальди". Один -- сорокалетний верзила с горбатым носом в красном кивере, обшитом искусственным каракулем из черной шерсти, с плюмажем в виде конского хвоста и e козырьком над глазами -- говорил с резким итальянским акцентом; другой -- юноша в красной куртке, в красных панталонах и с красньш же поясом -- нацеiшл на свою шапочку длиннющее павлинье перо. Этот говорил очень тихо, медленно, нервно хрустя пальцами.

-- Гражданин делегат, этот человек должен умереть! Никакой радости мне это не доставляет, но так нужно! Пока мы с вами здесь разговарйваем, наших убивают де

сятками! Необходима месть. Вы должны 6тдать нам этого убийцу! Мы готовы умереть, но дайте нам отомстить, гражданин делегат, иначе я сломаю свое ружье, да не я один!

-- И сломает! Этот подлец расстрелял его родного брата!

Третий, тот самый подлец, о котором шла речь, стоял, иронически улыбаясь, между двумя гарибальдийцами в выжидательной позе. Это был лейтенант-версалец, еще совсем молоденький, с нафабренными усиками, закрученными на концах, с серыми, очень живыми глазами. С него сорвали портупею и оружие. Он машинально пытался пристегнуть левую эполету.

Вспоминаю тошнотворные запахн лекарств, пота и крови, стоны, ворчание одной из монахинь, ухаживающих за ранеными, которая требовала, чтобы все ушли спорить на улицу.

-- Нет, мы в отличие от них не будем убивать безоружных пленных. Этого человека будут судить,-- твердил четвертый. Мы видели его только со спины и по перевязи с золотой бахромой догадались, что это делегат.

-- Я же ему говорил, но он слышать ничего не желает! -- твердил первый итальянец.

Из-под козырька, надвинутого на HOC, выползли две крупные слезы, с трудом прокладывавшие себе путь сквозь пыль, облепившую все лицо. Высокий гарибальдиец смахнул их тем же жестом, каким, должно быть, неделю назад смахивал где-нибудь под Ванвом или Нейй кровь с подбородка,где еще гноился затянутый свежей корочкой шрам.

-- Гражданин делегат, если вы не будете карать наших палачей, не рассчитывайте больше на нас!

Ветеран-гарибальдиец одобрял слова своего молодого товарища, покачивая головой, и по его пиратской физиономии снова скатились две слезы, такие тяжелые, что он поднес было к глазам руку, но, спохватившись, вытер HOC пятерней, желая скрыть этот неуместный плач.

-- Дитя мое, ни я, ни кто другой из членов Коммуны не даст вам разрешения на это убийство.

Застыв за спиной Бардена, так и не спустившего с плеч своего попугайчика, мы слуiпали и молчали. Было что-то страшное в этом споре, который велся в самых умеренных выражениях, самым спокойным тоном, но за этим бурлили, вопили во весь голос, сталкивались идеи в оглушительных ударах грома.

-- Прошу тебяr умоляю, забудь об этом убийце, вернись в строй.

Делегат обнял юношу, прижал его к груди. Слишком длинное павлинье перо проехалось по yxy пленного и по носу итальянского ветерана.

Кисть Марты, забравшись под рукав моей рубашки, всползла к предплечью, маленький, сердито царапающийся зверек. И легкое прикосновение, словно крылышко бабочки, ee теплых, чуть шершавых кончиков пальцев...

Гарибальдийцы ушли, понурив голову, a пленный офицер остался под присмотром троих стариков федератов, стороживших монахинь, которые недолго думая приспособили своих стражей ухаживать за больными.

Наконец нам удалось гуськом выбраться на улицу. Бросив беглый взгляд через левое плечо, мы узнали члена Коммуны -- сапожника Тренке, выбранного в нашем XX округе на дополнительной баллотировке 16 апреля и назначенного в Комиссию общественной безопасности. Он шел, уставив свои добрые болыпие rлаза куда-то вдаль, лоб его блестел от пота, a щеки от слез. Три блестящие жемчужины застряли в его коротко подстриженной бородке.

Пробочка тем временем решилась покинуть свои насест. Ee другу-исполину не требовалось даже шевелиться, a тем более сгибать свои огромные ножищи на манер слона, когда корнак сходит на землю. Нет, малютка Пливар легко соскользнула вниз, так рабочий, натянув телеграфные провода, спускается прямо по столбу.

На улице Ройяль трубы сзывали людей к бойницам, чтобы отразить новый штурм.

Выйдя из ресторана и вступив на улицу, мы успели только броситься ничком на плиты тротуарa. Осколки снаряда забарабанили о камни мостовой. Рваным пунктиром пронесся ужасающий гул, потрясший воздух, вспышки, обломки, дым, пыль, 6рызги выбитых стекол и витрин, вихрь травинок.

Леденящий душу вопль.

Впервые в жизни из глотки Бардена вырвался членоразДельный крик -неважно, что он означал: "беда" или "боже".

Кузнец стоял перед нами гигантским каменным изваянием, со скрещенными на груди руками, a мы, подымаясь с земли, ощупывали, цело ли y нас все.

Посреди мостовой крошечным комочком лежала бездыханная девочка.

Снова падали бомбы, падали совсем рядом, a Барден медленно двинулся к маленькому тельцу, упал рядом с ним на колени, заслонив от нас убитую. Потом глухонемой великан поднялся на ноги и повернулся к нам. Он нес на вытянутой правой руке девчушку, где-то на уровне своей груди. Все так же медленно проследовал он обратно, держа на широко открытой ладони Пробочку, как с ума сводящую милостыню. И тут мы даже вздрогнули от изумления, вспомнив, что всегда видали Бардена только с улыбкой на лице, только со смехом на губах. Голова и ручки вяло свисали по одну сторону ладони, поддерживавшей тело, a ножки болтались по другую. На левой ляжке, обтянутой бархатной юбчонкой, выступили круглые, как монеты, алые пятна, и такие же точно кровавые пятна отмечали каждый шаг кузнеца по развороченной мостовой. Он снова вошел в двери роскошного ресторана. Убеленный сединами метрдотель поспешно уступил дорогу гиганту с его невесомой ношей. И эта поспешность была далека от профессиональной привычки стушевываться.

Глухонемой шагнул туда, где стоял пленный лейтенант, и вперил взор в егоглаза.По-прежнемудержателодевочки на правой ладони, он протянул вперед левую руку. Потом ухватил всей пятерней нижнюю челюсть лейтенанта, который глядел на Бардена как загипнотизированный. Сжал челюсть с такой силой, что закрученные кончики усов чуть не коснулись глазниц, ударил, всего только раз ударил его головой о стену и отнял руку.

Череп лейтенанта разлетелся, как будто разорванный снарядом, a тело сползло по стене и осталось внизу, осев, с corнутыми коленями, открытыми ладонями, обращенными к потолку.

На деревянной панели стены была изображена Венерa на качелях. Солнце золотило под доской качелей яркокрасное пятно, сделанное кистью художника, a под ним растеклось похожее на кусок ободранной туши другое, столь же ярко-красное пятно.

Барден вышел на улицу.

Te два гарибальдийца, очевидно укрывавшиеся от разрывов, снова очутились y подъезда ресторана. Когда мимо них прошел кузнец со своей скорбной ношей, юноша с павлиньим пером на шляпе обозвал его сволочыо.