Пушка 'Братство'

Прения в Комитете закончились, выходит Ранвье, с секунду он смотрит на нас, не понимая, что это мы, еще секjшду старается понять, какого черта мы торчим здесь... Вьшимает часы.

-- Опять опоздаю в Коммуну.

Коммуна заседает дважды в день. B два часа дня и вечером, порой до рассвета. Эти заседания прерываются только для того, чтобы наспех перекусить. Пока избранники народа находятся в Ратуше, они стараются воспользоваться этим, чтобы поработать в комиссиях, членами которых они являются и на которые взвалено бремя задач и забот настоящих министерств. Ранвье -- член Военной комиссии.

-- Скажите-ка, ребятки, вам не трудно вернуться в Бельвиль и предупредить Совет легиона, что я постараюсь заглянуть к ним часов в пять?

Он такой высокий и такой худой, такой бледный и сутулый. По-видимому, два часа перепалки в Комитете

изматывают его больше, чем инспектирование бойцов прямо под огнем. Выдалась в этот день одна-единственная минута, когда он перевел дух, посветлел лицом. Это было в Сен-Себастьенской школе.

-- Дождитесь меня в Бельвиле. Чтобы не скакать лишний раз взад и вперед.

Флуранс был Сидом. Ранвье -- Дон-Кихот. Не так уяс надумано это сравнение: посмотрите только, как он тянется длшшющими руками, ухватывая гриву своего Россинанта.

ДО САМЫХ ПОТEMOK]

Габриэль Ранвье провел вторую половину дня, закончил день и начал следующий на одном дыхании. И без нас.

Отрывки разговоров при выходе из Совета XX легиона, где Ранвье председательствовал, не меньше, чем его запавшие щеки и усталость, говорили о жестокой словесной схватке, разыгравшейся там. Мстители, в частности Фалль, поначалу были в восторге, оттого что функции Совета расширятся, что в его обязанность входит теперь следить за "проведением мер, долженствующих обеспечить защиту Коммуны от поползновений реакции, развить свою революционную активность, включая сюда и административные дела".

Значительно холоднее было встречено сообщение о том, что отныне роты национальных гвардейцев будут стоять в казарме Лобо в связи с pеорганизацией. Казенныв здания на улице Риволи -- это далековато. Убедить наших оторваться от ихнего тупика, от Бельвиля, шокинуть родное гнездо" было делом нелегким. Предстояло еще встретиться лицом к лицу с их женами.

Бледный уже гнал коня во весь опор, торопясь попасть на второe заседание Коммуны.

-- Мне кажется, он теперь не так кашляет, верно, Марта?

-- Просто некогда ему кашлять.

Вечером Ранвье вручил нам послание для доставки в бывшую полицейскую префектуру.

-- A сюда возвращаться не надо. Отправляйтесь прямо спать.

B префектуре мы наткнулись на моего кузена Жюля и Пассаласа. Оба были углублены в работу.

-- Забудьте, что я вам скажу, ребята, но если вдуматься, то вашего старика Белэ кто-то водит за HOC... Не исключено, что Французский банк, который в виде милостыньки бросает нам, когда ему заблагорaссудится, миллион-другой, тишком переправляет сотни миллионов версальцам... Вот если бы поймать их с поличным!

На обратном пути Марта выразила желание взглянуть на заставу Сен-Дени. Мы проехали Центральный рынок меж двумя рядами роскошных цветов, одурявших нас своими aроматами, и оказались в самой гуще праздничной толпы ярко освещенных Больших бульваров. Мягкий ночной воздух. Очереди y входа в театры. Под сводом газетных киосков целый водоворот каскеток и шляп. Этот весенний ветер вызвал на улицу зевак: одних из предместий, других из богатых кварталов. Тут оии встречались.

-- Трудятся с одной лишь целью -- разбогатеть! Честолюбцы. Вот вам и все!

-- Им уже недолго сидеть в Ратуше, и они это прекрасно знают... Уж вы мне поверьте! Вот и стараются устроить свои делишки и набить карманы!

Ударив каблуками в бока Феба, я вырвался из толпы. Марта, чьи руки кольцом сжимали мою талию, так же, как и я, чувствовала в этом галопе, зигзагом прорезавшем вереницу карет, огни бульвара, саму ночь, что мы были прекрасны, мы трое: неистовый конь, смуглая девушка и я -- долговязый бумагомаратель из предместья Бельвиль.

-- Скажи-ка мне, мужичок глиняный бок, много ли наш Бледный зарабатывает?

Она знала это не хуже меня...

Первого aпреля Коммуна, учимывая, что овысокие посмы не должны предосмавлямься или быть предметом npимяваний как исмочник выгоды", ограничила шесмъю мысячами франков максимум годового оклада своих функционеров. B Версале члены правимельсмва Тьерa назначили себе пямидесямимысячный оклад.

Под барабанную дробь Мстители Флуранса углублялись во мрак предместья Тампль. Они шли в форт Исси.

Перед аркой высилась чудовищная громада пушки "Братство", казавшейся какой-то глуповато-неуклюжей.

Едва мы прибыли в тупик, Марта устроила мне невыносимую сцену. Как всегда, она выговаривает мне за мой высокий рост, бесхарактерность, за то, что я из Рони... Я ничего не мог понять в ee упреках, только то, что силы ee и нервы сдавали. Этот злобный взрыв приходит к обычному концу: моя смуглянка бросает меня и отправляется ночевать бог весть куда. Уходит она, как-то странно выпрямившись, со сжатыми кулаками, потряхивая своей гривой. Походке ee недостает величавости. У Марты болят ягодицы. Я мог бы, конечно, завести седло, но тогда обязательно украдут Феба.

Было это не то 10, не то 11 или 12 апреля 1871 года. Я забыл сразу поставить число, a память на даты y меня слабая. Впрочем, так ли уж это важно. Дня Бледного следуют друг за другом неотличимые: вчерa ли, сегодня...

Кажется, я не сказал, что каждый из этих дней сплошь, от зари до ночи, сохранял тепло и ясность.

Смроки из версальских газем:

--Ле Голуа*: *Париж смал адом, напоминающим о пещерax легендарных разбойников*.

"Журналь Оффисъелы: "Самьш цивилизованный, самый блесмящий, самый приямный город в мире смал логовищем зачумленных, омкуда всякий помышляем бежамь*.

Скончался Бастико.

Когда мы пришли, y изголовья койки стоял с потрясенным лицом начальник лазарета, наш добряк ПажеЛюсипен.

-- Никак не могу привыкнуть, хотя присутствую при этом ежедневно, даже no нескольку раз в день. Каждый раз даю себе слово, что в следующий раз не пойду. Ho ничто не может меня удержать, мое место здесь, Коммуна меня поставила сюда также и ради этого...

Нашей тройке -- Марте, Фебу и мне -- было поручено известить Мстителей Флуранса, находившихся в форте Исси. Люди потребовали смены: не могут они не присутствовать на последнем прощании с товарищем.

-- Даже и не думайте,-- отрезал Фалль после разговорa со штабом Исси. Матирас взорвался:

-- Как это?-- Чтобы он не мог проводить в последний путь своего старого товарища по заводуl Посмотрим,

найдется ли кто, чтобы стать ему на дороге, a он не поколеблется начинить такому смельчаку кишки свинцом. Слово медника... Hy, знаете, если это и есть Коммуна!.. Фалль обратился к Гифесу:

-- Объясни ему ты.

-- Гражданин Бастико умер ради нее, гражданин Матирас. A ты предлагаешь почтить его память уходом со своего поста, прежде чем нас сменят. Это ведь значит сделать брешь в укреплениях перед лицом врага,-- объясНил типограф.

-- Если тебе нужно кому-нибудь набить свинцом кишки, я к твоим услугам,-- добавил новый командир бельвильских стрелков, про себя признав увещевания своего предшественника правильными, но не слишкоя убедительными.

Другие, в том числе Шиньон, Пливар и Нищебрат, хотя сами сперва вознегодовали не меньше Матирасa, старались теперь осадить огнебородого медника, удерживая его за плечи. Впрочем, был и еще немалый аргумент: версальские снаряды, которые сыпались дождем прямо на брустверы, господствовавшие над парижскими фортификациями на уровне Пуэн-дю-5Kyp. Матирасова буря в конце концов улеглась, no крайней мере на поверхности. Левая кустистая бровь нервными судорогами сжимала глаз, отчего еще свирепее, еще круглее сверкал правый. Кто-нибудь заплатит за смерть Бастико, уж об этом он позаботится!

Так получилось, что похоронами пришлось заняться женщинам. Tpусеттка потребовала, чтобы тело было немедленно перевезено из лазарета в Бельвиль, где оно будет выставлено для прощания.