Муравейник

Конечно, я любила и уважала своих родителей, ведь родственников не выбирают. Так что деваться было некуда. Да простят меня мои предки, но, если бы потребовалось описать их парой слов, получилось бы следующее: «Папа – рукастый алкоголик, мама – эгоистичная истеричка».

Как и большинство детей 60–70-х годов, сами они стали родителями рано. Ну чему можно научить ребенка, если ты и сам еще дитя? Нагулялись бы сначала, выучились, разобрались в себе… А так – «тяп-ляп», как получалось, так и воспитали.

Хотя, надо сказать, мои родители очень старались выполнять роль образцово-показательной семьи. Особенно если мы принимали дома гостей или сами выбирались на какой-нибудь праздник.

Мой отчим всегда производил на окружающих впечатление умного, спокойного и уравновешенного человека: читал, играл в шахматы, работал на заводе, мог починить что угодно, а многое вообще делал своими руками, пока в его жизни не появился алкоголь. Он пристрастился к нему так, что потерял почти все.

Огромным минусом было и то, что со временем запои папы стали затяжными. Я перестала чувствовать от отца заинтересованность в своей жизни – не получала должного внимания, которое было мне так нужно. Да что уж говорить, папа даже не знал, сколько мне лет, и постоянно задавал глупые вопросы, вроде: «Ты что, уже в школу ходишь? А читать умеешь?» Я всегда с грустью вспоминала, как мы раньше просто гуляли с ним на детской площадке и раз в неделю выбирались на природу всей семьей. Со временем мне стало казаться, что все это было так давно.

Мама была красивой и общительной, прилежно училась в школе, обожала цветы и музыку. Но в семейной жизни она часто орала, злилась и закатывала скандалы. Кроме того, считала себя самой умной и правильной. Если, общаясь с ней, вы не знали бы чего-то из того, что знает она, – клеймо самого тупого человека в мире вам было бы обеспечено. И совершенно неважно, играли ли вы когда-либо на пианино, читали ли ту или иную книгу, изучали ли иностранные языки. Все, в чем она являлась спецом, априори должно было быть знакомо и вам. В противном случае пиши «про-па-ло». Возможно, ей доставляло удовольствие самоутверждаться за счет других, публично их унижая? Не знаю. Но то, что мне – ребенку, непосильно было стоять с ней на одном уровне, очевидно любому. Так что роль полнейшей дуры в ее глазах была моей с рождения.

Мало того, любые мои успехи и достижения воспринимались обоими родителями примерно так:

– Получила пятерку? Задание было легким.

– Справилась только ты? Оказывается, все твои одноклассники – тупицы.

– Выиграла соревнование? Повезло.

Неудивительно, что к моим семи годам мы превратились в сожителей. Доверие между нами пропало, как и мое желание что-то рассказывать родителям о себе.

Но самым удручающим был даже не город и не разваливающиеся семейные отношения, а район, в котором находился наш дом. Наркоманы, алкоголики, маньяки и педофилы встречались тут на каждом шагу. Гуляешь себе такой спокойненько в парке, навстречу идет мужчина в плаще и шляпе, подходит ближе, и вот наши глаза встречаются, плащ распахивается, а там – его обнаженные гениталии во всей красе. Похожие истории случались со мной настолько часто, что я даже перестала им удивляться, пугаться их и просто обращать на них внимание.

Здесь я пошла в школу. Учиться было не сложно, так как писала прописью я благодаря папе, а считать и читать стала после мучительных уроков с мамой. Никогда не забуду разбросанные по полу деревянные кубики с буквами, море своих слез, а также крики и фразы матери, вроде:

– Ты же не тупая! Эти два слога любой дурак сложить может! МА-МА, ПА-ПА – что сложного?!

В середине первого школьного года у меня появилась подруга. До зимы Надя лежала в больнице с желтухой, так что в класс пришла значительно позже остальных детей. Отставая в учебе сама, она еще умудрялась отвлекать других: постоянно болтала и кидала в одноклассников разными записочками. Но было в ней что-то такое простое, дерзкое, открытое и настоящее, что притягивало мое внимание. Наверное, ее смелость, вера в себя и победу добра над злом в мире. К тому же с Надей мы сидели за одной партой. Сама судьба подталкивала нас к дружбе.

Подруга моя была смуглой девчонкой со светло-зелеными глазами, напоминающими мятные леденцы, и прямыми черными волосами, подстриженными под каре, словно по линейке. Такой же ровной была и ее челка, но пряди той не лежали на месте и все время торчали в разные стороны. Одевалась Надя бедно и не всегда опрятно. Иногда на ее одежде можно было заметить жирные пятна, катышки или дырки. Но в самые плохие дни от подруги пахло кошачьей мочой. Ее мама не могла пройти мимо бездомных животных, и всегда забирала бедолаг на ночлежку, а те, бывало, справляли нужду на Надину одежду.

Как и все дети, мы с подругой часто ссорились и тут же мирились, гуляли дни напролет и попадали в разные передряги. Один раз вообще сдали в милицию педофила – так достал нас мужик, ежедневно выходивший на балкон своей квартиры в обнаженном виде и манящий нас пальчиком к себе в гости. Мы будто бы приняли одно из его приглашений и направились в сторону подъезда. Но перед этим вызвали милицию, которая и встретила голого мужика на лестничной площадке. Ой, сколько шума было, когда его забирали в участок.

Еще хорошо помню, как зимой по дороге в школу на снегу я заметила связку ключей и обгоревшую перчатку у приоткрытого люка. Весь день думала: «Кто изловчился потерять столько ключей? Почему прожженная перчатка лежит без пары?» Когда возвращалась обратно, ужаснулась: то место было оцеплено и окружено милиционерами. А из толпы зевак доносились обрывки фраз, которые я быстро соединила в одно предложение: «Прошлой ночью убили ребенка с отцом, сожгли их тела и выбросили в канализационный люк». Я тогда так испугалась, что стояла как вкопанная у того места еще пару минут и боялась пошевелиться.

«Это все глупые сплетни, ночной кошмар, вымысел… – то и дело крутилось в моей голове. – Не хочу даже слышать об этом, знать предысторию…» – чувства ужаса, страха и отвращения переполняли меня, а глаза метались из стороны в сторону в поисках спасения. Так и не найдя ничего, на что можно было переключить внимание, я ринулась домой.

В техническом подвале моего подъезда дверь часто была распахнутой настежь, как и в тот день. Какие-то бомжы или наркоманы занимались там своими грязными делишками: совокуплялись, матерились и выясняли отношения. В семь лет я не только знала значение каждого из этих действий, но и видела их своими глазами.

В добавок ко всему, на третьем этаже жил псих с неадекватными замашками. На самом деле я не знала, состоял ли он на учете в психиатрическом диспансере, но его поступки – прогулки с кухонным ножом вокруг дома и прятки с холодным оружием в подъезде – к нормальным точно отнести было нельзя. Этого человека боялись многие дети.

Перед тем как войти в подъезд, я всегда заранее готовила ключ от замка квартиры, делала глубокий вдох, рывком руки распахивала дверь и пролетала несколько этажей по лестницам со скоростью метеора, не оглядываясь, так как знала, что в это время невменяемый сосед всегда прячется между входными дверями подъезда и ждет того, кого можно хорошенько напугать. Мне казалось, что когда-нибудь он точно схватит меня и затолкает в подвал. Картинки того, что тогда со мной будет, часто всплывали у меня перед глазами. Но я старалась гнать от себя эти мысли прочь.

Тоже я сделала и тогда: вспомнила улыбающееся лицо бабушки, набрала полные легкие воздуха, закусила губу, со всей силы дернула ручку двери подъезда и пулей полетела вверх по лестнице.

– Мне совсем не страш-но, мне совсем не страш-но, мне совсем не страш-но… Это даже ве-се-ло… – такую песню я напевала себе под нос каждый раз, пока бежала до квартиры.

В этот раз кошмар на этом не закончился.

– А-а-а! – заорала я во все горло. – А-а-а! Папа…

Кто-то щелкнул дверным замком. Дверь квартиры распахнулась, и из нее высунулась голова пьяного отца.