Дура

Навеки застывшее лицо в траурной рамке волос удивительно спокойно. Бледная кожа разгладилась, исчезли горькие складки у уголков плотно сжатого рта. Последний директор Хогвартса выглядит так, словно ненадолго прилёг отдохнуть, наконец-то завершив многочисленные и утомительные дневные дела.

Мне хочется поправить подушку под темноволосой головой, накрыть дорогого человека тёплым пледом, а потом на цыпочках выйти из комнаты, чтобы не мешать его крепкому, умиротворённому сну. Но остатки здравого смысла встряхивают меня, удерживая от нового проваливания в опасное для психики состояние, и настойчиво втолковывают: «Что же ты делаешь, глупая?! Он больше никогда не проснётся».

Никогда.

Самое страшное слово на свете, отрицающее возможность что-либо изменить и исправить.

Я больше никогда не увижу тебя, Северус… Никогда не смогу поговорить или помолчать с тобой… Никогда не сумею обнять... И никогда уже не скажу тебе тех слов, какие должна была произнести уже давно…

Мне только предстоит привыкнуть к этому связанному с тобой «никогда». Постепенно оно войдёт в мою жизнь, как и осознание сокрушительной потери.

Но не сейчас. Не сейчас…

Мы неразрывно связаны с тобой — с момента, когда ты принял от меня дар жизни и чуть дольше задержался на этой земле. Совсем скоро ты исчезнешь, но всё равно останешься со мной. И с этим ты уже ничего не сможешь поделать. После всего, что я увидела и испытала у грани, к которой подобралась слишком близко, у меня словно заново открылись глаза.

Поэтому, пока ещё есть время, я буду смотреть на тебя. Запоминать, мысленно беседовать с тобой. Стану беречь твой тихий, вечный сон. Гладить твои руки…

Я сделаю всё, что только потребуется, Северус. Не тревожься ни о чём.

…Когда в комнате вновь появляется Гарри, он, неловко переминаясь с ноги на ногу и пряча глаза, отдаёт мне недостающую часть колдографии.

— В воспоминаниях профессора я видел, где он её… оставил.

Я кладу на колени две части разорванного почти два десятка лет назад снимка, беру волшебную палочку Северуса. Резная рукоять уверенно и спокойно ложится в мою ладонь, словно подтверждая правильность принятого мною решения.

Пусть последним заклинанием, которое выполнит палочка, принадлежащая такому сильному волшебнику, как Северус Снейп, станет простейшее «Репаро», знакомое любому первокласснику. Мирная магия, направленная на созидание. Восстанавливающая разрушенное, разорванное, сломанное, разбитое… И иногда позволяющая, пусть и с огромным опозданием, исправить ошибки прошлого.

Я знаю, что ты одобрил бы мой поступок, Северус. Потому что ты обязательно должен погасить этот старый долг перед Лили и её семьёй.

С кончика палочки срывается сноп золотистых искр, и через мгновение когда-то разлучённые части колдографии опять сливаются воедино.

Гарри кусает губы и едва сдерживает слёзы, глядя на то, как снимок вновь обретает жизнь. Как смеётся, чуть запрокидывая голову, его мать, с нежностью глядя на улыбающегося Джеймса Поттера, держащего на руках черноволосого малыша… Безмятежные мгновения любящих друг друга людей, уверенных в своём будущем. Да и что могло случиться с ними плохого, если они были так счастливы вместе?

— Я думал, если колдографию разорвать, изображение на ней уже больше не сможет двигаться даже после восстанавливающих чар, — сдавленным голосом произносит Гарри.

— Здесь твоя семья. Вы трое связаны узами, крепче которых нет. Поэтому колдография снова ожила. Возьми её, Гарри. Она твоя.

— Но вы же сами сказали, что её нужно вернуть настоящему хозяину?

— Я говорила о тебе. Уверена, профессор Снейп хотел, чтобы я сделала именно так.

— Но ведь она столько лет была с ним!

Славный, добрый Гарри, унаследовавший от матери не только пронзительную зелень глаз, но и отзывчивость сердца. Юноша, который, сложись обстоятельства чуть иначе, мог бы стать сыном Северуса.

Я порывисто встаю и обнимаю его в ответ на искреннее желание отдать единственную семейную реликвию человеку, к которому до недавних времен он относился, как к врагу. Материнским жестом приглаживаю тёмные непослушные вихры на его голове. Он вздрагивает от непривычной ласки и неловко обнимает меня в ответ. Я чувствую, как его лицо утыкается мне в плечо.

Мы оба изломаны своими потерями. Но ему приходится ещё сложнее, чем мне. Больно и страшно взрослеть так быстро, как это выпало ему. Терять самых близких и дорогих людей одного за другим, нести на себе проклятый груз «избранности», лишивший его семьи.

— Я знаю, что нужно делать, Гарри. А теперь, если позволишь, я хотела бы ещё немного побыть здесь одна.

— Конечно. Спасибо вам, миссис Макдональд.

Глаза Гарри искрятся теплотой и признательностью. Прижав колдографию к груди, как величайшую ценность, он выходит из комнаты и плотно закрывает за собой дверь. Я провожаю его взглядом, а потом из верхнего ящика бабушкиного комода вынимаю потёртый альбом.

«У меня тоже есть свои реликвии, Гарри».

Я достаю две колдографии. На одной из карточек запечатлены бабушка и мой настоящий дед, имени которого уже не узнать… Но сейчас мне нужна не она. Я беру в руки старый снимок, сделанный на третьем курсе, когда меня приехала навестить мама и взяла с собой в Хогсмид.

На улице, перед входом в «Сладкое королевство», я стою рядом с Лили. Мы с ней по-дружески пытаемся поставить друг другу «рожки», а потом обнимаемся и весело хохочем. Но кроме нас в кадр, сам того не желая, попадает ещё один ученик.

Снейп стоит позади Лили и, наблюдая за ней, улыбается открыто и радостно. От этого его обычно серьёзное лицо совершенно преображается. Уходит зажатость, исчезает угрюмость. Всего лишь мальчик. Большеглазый, симпатичный, стеснительный, ранимый. Безоглядно влюблённый в свою одноклассницу…

Золотая пора — детство. Всё ещё впереди, всё ещё возможно. Короткий, безоблачный период жизни, в котором отсутствует непоправимое «никогда».

Северус, ты так хотел, чтобы у тебя осталась память о любимой! Ради этого ты похитил и разорвал семейную колдографию Поттеров, где взрослая Лили уже тебе не принадлежала. Но я добровольно отдам тебе снимок, где ты вместе с ней, и тебе ещё не приходится делить свою Лили ни с кем другим.

Я беру ножницы. Поколебавшись мгновение, одним уверенным, точным движением отрезаю себя. Скомкав свой лишённый движения портрет, без сожалений отправляю его в корзину. Но происходит необъяснимое: изображение на оставшейся части колдографии всё ещё двигается. Магия подтверждает: связь между вами существует, она не разорвана, а значит, снимок будет жить — до тех самых пор, пока не превратится в пепел вместе с тобой, Северус.

Колдография ложится во внутренний карман твоего сюртука, прямо напротив сердца.

Это последнее, что я могу для тебя сделать.

…Низкое небо нависает над нашими головами. Время от времени с него начинает сыпать мелкий, противный дождь.

Твоё тело, утопающее под покрывалом из белых лилий, лежит на досках, приготовленных для погребального костра. Поднявшийся ветер развевает и путает твои волосы, закрывает лицо. Не выдержав такого кощунства, я поправляю их руками.

Прощай, Северус...

Решившись, я прижимаю волшебную палочку к промасленной ветоши между брёвнами и негромко произношу: «Инсендио!».

Ярко вспыхивает огонь.

Я отхожу назад. Пламя золотистым ручейком охватывает сухую смолистую древесину. Изголодавшись по пище, жадно лижет брёвна. Вверх плывут клубы дыма…

Перед тем, как огонь вплотную подступает к лицу и телу Северуса, сильные руки Руперта обхватывают мои плечи. Он резко разворачивает меня к себе.

Я бьюсь в его объятиях, но тщетно: он не позволяет мне даже пошевелиться.

— Не смотри! Не надо…

Он отпускает меня только тогда, когда волшебное пламя бушует уже вовсю, распространяя удушливый жар.

В подступающих сумерках огненные языки светящимися точками отражаются в глазах людей, стоящих поодаль от костра.