Дура

Последний ритуальный момент — взяться за руки и вместе прыгнуть через подвешенную невербальным левитирующим заклятьем на уровне колен старую метлу. Символ пересечения границы меж прежней девичьей жизнью юной ведьмы и новой жизнью добропорядочной замужней чародейки. Смысл его прост: за мужем — хоть без метлы в небеса! Опираясь на крепкую медвежью лапу Джеральда, я шагаю через метловище. Ритуальное одеяние высоко задирается, обнажая матово светящееся в лунном свете колено. Мой дед качает головой: непорядок, с левой ноги прыгнула внучка, не в единый шаг с супругом!

* * *

07. 03.1983 Портри.

«Мы мстим нелюбимым за неуместность и ненужность их чувств. Отсутствие надежды делает нас тяжелобольными, и мы заражаем безысходностью тех, кто пытается нас отогреть».

— Это девочка, — шепчет Джерри мне прямо в ухо. Он стоит за спиной, и его вытянутые руки прижаты к моему животу. Даже удивительно, что сильные ладони, которыми впору гнуть подковы, могут быть такими деликатными и нежными.

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво, с ноткой недовольства, спрашиваю я.

— Чувствую, — произносит он.

В следующий момент я ощущаю мягкое скользящее движение, как будто внутри меня выгнул спину ласковый котёнок. За ним следом толчок. Ребёнок в моей утробе отвечает отцу согласием! Неужели и правда — девочка?

— Можно, Мэри? Пожалуйста!

Джерри обходит меня и опускается на колени, прижавшись ухом к выпирающему из-под ночной сорочки животу. Он осторожно начинает поглаживать его ладонями, чутко прислушиваясь к малейшему движению внутри.

Его глаза сияют, и мне невыносимо смотреть на его тихую, горделивую радость.

— Джерри, ну что за мальчишество!

Мне неприятен его порыв. Я убираю руки мужа и отстраняюсь.

Последние месяцы я часто раздражаюсь на Джерри по пустякам. Он спокойно принимает перепады моего настроения, списывая нервозность и резкость в общении с ним на особенности состояния беременной женщины. А мне чрезвычайно действует на нервы такая безропотность, и приходится всё чаще сдерживать себя, чтобы не наговорить ему грубостей.

Я бы предпочла, чтобы он куда-нибудь уехал и оставил меня дожидаться родов в одиночестве. Беременность протекает тяжело, частые обследования в больнице и масса вошедших в мою жизнь ограничений выводят из себя.

Как же я жалею, что поддалась на уговоры мужа родить! И зачем он только вынудил меня сохранить ребёнка? Я всё равно не чувствую к ещё не рождённому младенцу ничего, кроме неприязни.

Но всё меняется спустя два месяца, когда после суток родовых мук мне на живот кладут новорождённую дочь. Ещё оглушённая пережитой болью и усталостью, балансируя на грани беспамятства, я обхватываю девочку руками.

Ох, и измучила же она меня!..

Нелепое существо, совсем не похожее на нас с мужем. Жалкое, мокрое, со слипшимися рыжеватыми волосками на голове. Сморщенное маленькое лицо с плаксивым ртом, бессмысленные голубовато-серые глаза. Крохотные пальцы, к которым страшно прикоснуться, кукольные ступни, щиколотки, которые, кажется, можно сломать неловким движением.

Не заливается криком, не чмокает губами, не тянется инстинктивно к груди, а только молча лежит и словно ждёт, приму я её или нет. Она уже здесь, пришла в этот мир, плоть от моей собственной плоти. Но уже в первые минуты своего существования она выглядит такой отстранённой, несчастной, потерянной. Мне до слёз знакома похожая отстранённость — я видела её у мальчика, на котором будто лежала печать нелюбви…

Меня пронзает острая, похожая на электрический разряд, жалость к дочери, вслед за которой приходит понимание: роднее, ближе этой малышки у меня уже никого и никогда не будет.

* * *

09.01.1989. Портри

«Мы не можем простить нелюбимым несправедливости нашего личного фиаско и их желания проникнуть в ту область, где единолично царствует нарисованный нами дорогой образ, которому мы поклоняемся с рвением фанатиков».

Два смутных силуэта, мужской и женский, выступают из небытия, как будто под действием неведомой магии оживают на тёмной стене прежде неподвижные мраморные барельефы. Фигуры полностью обнажены, но их наготу заботливо скрывают качающиеся в воздухе полосы серого слоистого тумана.

Изображение понемногу становится резче, и я различаю во влюблённой паре себя и Северуса...

Моя голова покоится на его груди. Глаза закрыты в блаженном изнеможении. Наклонившись, он прижимается губами к моему виску и начинает неторопливо перебирать мои волосы, которые то сминаются под его осторожными ладонями, то невесомо струятся по ним.

Внезапно я отстраняюсь от него, будто не веря, что он действительно рядом и не растает туманом, не утечёт с первыми лучами солнца. Я медленно обвожу пальцами его высокие скулы, касаюсь бровей, век, ресниц, обрисовываю резкий контур губ и острого подбородка. Так делают слепые, чтобы запомнить черты лица и запечатлеть в сознании уникальный образ, создать оттиск с пустоты.

В каждом жесте — неразрывно слитая с отчаянием любовь, желание как можно дольше удержать его рядом с собой, помешать ему исчезнуть. Словно из нас двоих только я по-настоящему живая, а он — призрак, ненадолго обрётший плоть и кровь, чтобы прийти на мой настойчивый зов из царства теней…

…Я просыпаюсь в своей постели и в первый момент не в силах понять, что произошло. Часть моей души ещё находится там, в идеальном мире, нарисованном фантазией. Я всё ещё грежу. Вот только почему пришедшие картины такие невозможно реальные? Это не хаотичное смешение красок и ощущений, которое присуще большинству снов. Нет!

По моим щекам безостановочно текут слёзы, и, как сумасшедшее, колотится сердце. То, что я пережила во сне, было настолько сильным, что эти новые эмоции почти невозможно вынести, как и внезапную потерю исчезнувшей иллюзии.

Никогда прежде я не ощущала такого абсолютного, такого всеобъемлющего счастья, для которого достаточно лишь видеть любимого человека, иметь возможность прикоснуться к нему с невинной лаской. Никогда ещё я так не растворялась в нежности, которая затопила меня всю, проникла в каждое движение, дыхание, прояснила мысли, на короткое время даровав состояние покоя и полной гармонии с самой собой и миром.

И ещё ни разу я не чувствовала такого горького, страшного опустошения, как будто жизнь во всём многообразии красок вдруг схлынула, подчинившись чьей-то злой воле и оставив после себя выжженную пустыню и пепел.

«Мы не даём нелюбимым возможности что-либо изменить в нашей жизни и тем крадём у себя последний шанс стать счастливыми. А если всё-таки решаемся рискнуть, то заранее не верим в счастливый исход. И ничем хорошим это не кончается. Ни для них, ни для нас самих… Мы — искалеченные ментальные ампутанты, терзаемые фантомными болями».

— Кто он? — в голосе Джеральда столько напряжения, что он кажется стеклянным.

— Ты о чём?

Я недоумевающе поворачиваюсь к мужу и встречаю его немигающий, внимательный взгляд. Под ложечкой сосёт от нехорошего предчувствия.

— Мэри, я спрашиваю, кто такой Северус, — всё тем же неестественным, замороженным в стекло тоном повторяет он. — Я хочу знать, кто тот человек, имя которого моя жена уже в который раз произносит во сне.

Я впервые не знаю, что ему ответить, и потому молчу. Его слова застигают меня врасплох. Однако, несмотря на неприятное ощущение от разоблачения моей тайны, которого я подспудно ждала уже несколько лет, сейчас я испытываю странное облегчение.

В самом деле, не думала же я о том, что смогу бесконечно скрывать от Джеральда любовь к другому мужчине? Я честно держалась, старалась быть хорошей женой, заботилась о нём и дочери. Но в глубине души я всегда знала, что рано или поздно правда всё равно выплывет наружу.

Всему виной — мои сны, в которых я позволяю себе чувствовать. Та область бессознательного, над которой не властны ни мои безуспешные попытки жить обычной жизнью, ни приличия, ни разум.