Страница 1 из 139
Издевательски яркий лучик солнца скользнул сквозь защищённое заклинанием стекло и нагло упёрся в преподавательский стол, периодами срываясь на глаза. Блики и всполохи окрасили всю аудиторию невообразимо жёлтым калейдоскопом, от которого хотелось зажмуриться и срочно бежать куда-то, да вот только – куда?
Скрипели перья – у особо правильных и старомодных студентов, - кто-то писал карандашами. Несколько, из особо богатых семей, даже пользовались чем-то безымянным, но крайне удобным, именовали его сами, впрочем, удивительным словом "ручка" – и у них получалось на удивление быстрее. Впрочем, говаривали, подобное изобретение было под силу одним лишь волшебникам, и хотя все они нынче находились на территории магического университета, отчего-то не спешили использовать полученные при учёбе умения по-настоящему, только косились на чужие достижения и недовольно, раздражённо вздыхали – мало ли, у кого-то получится лучше, кто-то что-то отберёт.
Под потолком нагло скрипели часы – удивительное сочетание шестерёнок и какой-то чудной одной-единственной стрелки. При виде солнечного луча стрелка как-то странным образом оживилась и завертелась, словно сумасшедшая. Не прошло и мгновения, как часы заколотили, словно на тревогу, оглашая о времени завершения экзамена.
Студенты даже не пошевелились. Двоечники нагло пытались что-то писать, те, кто хоть что-то знал, лихорадочно строчили в своих свитках. Всё-таки, курс хоть и не выпускной, третий, но по этой работе преподаватели могли определить, кому отдают предпочтение при выборе себе подчинённых на бакалаврскую работу.
Один из преподавателей, высокий худой маг в странных очках – их стёкла сверкали на солнце так, словно были сотворены из драгоценных камней, - даже не содрогнулся, когда часы заколотили громче. Он только склонился ниже над бумагами, разложенными перед ним на громадном экзаменационном столе.
Несколько листов уже даже успело прикрыть билеты, что-то торчало из журнала успеваемости. Аспирантка, то и дело встряхивающая головой, чтобы длинные пряди тёмных волос не падали на глаза и не мешали вчитываться в текст, поспешно чертила что-то на бумаге карандашом, оставляя поспешные пометки. Перья и чернильница, валявшееся повсюду, металлическое изобретение, то самое, для богатых, в самом непотрёбном положении – не в футляре, как полагалось, не перевязанное лентой, а валяющееся в стороне, без чернил, ещё и, кажется, готовое вот-вот свалиться со стола, - всё это не вызывало у неё совершенно никакого интереса.
Преподаватель то и дело пытался вырвать у неё из рук карандаш и внести в заклинание, тщательно выводимое на столе, какие-то изменения. Она спорила, трудясь над новой, невероятной формулой, что-то доказывалась, срываясь с шёпота на достаточно громкое шипение. Казалось, о тишине они не заботились и вовсе, о том, чтобы студенты не вздумали списывать – тем более.
Мужчина то и дело потирал подбородок, поправлял свои драгоценные очки с магическим виденьем и пытался всмотреться в формулу. Его долговязая и невообразимо худая фигура казалась подобной крюку, когда он вскакивал и нагибался над столом; когда выравнивался, студенты с хохотом обычно величали его "палкой", но сегодня, в день экзамена, всем им не было никакого дела до внешности одного из будущих наставников.
Второго преподавателя часы не трогали и вовсе. Не интересовала его и наука – он раздражённо смотрел в потолок, словно кто-то его заставлял здесь находиться и маяться с молодыми магами, и периодически насвистывал себе что-то под нос. Ноги он закинул на стол, не заботясь о том, чтобы вытереть ботинки и привести их в надлежащее состояние, руки сложил на груди, а к аспирантке и её научному руководителю с оценивающим взглядом поворачивался, кажется, исключительно ради того, чтобы в очередной раз отметить – мысленно, правда, - что таким симпатичным девушкам в университете за наукой делать нечего. А надо вырываться в массы и сменять своих наставников.
Аспирантка, кажется, об этом знала. То, тряхнув головой, била волосами мужчину по лицу – он фыркал, словно кот, но с места не сдвигался, - то роняла что-то особенно тяжёлое ему на ноги, но ни разу не повернулась и даже не обратилась к нему. На часы она отреагировала так же равнодушно и от громкого бамканья не содрогнулась. До студентов ей уж тем более не было никакого дела.
Но сдалась она, впрочем, первой – повернулась к мужчине и раздражённо кашлянула, напоминая о том, что в курсе, что её наглым образом рассматривают.
- Раз уж вы отвлеклись от внимательнейшего изучения фасона моего платья, - протянула она мягким, вкрадчивым голосом, - то, может быть, уделите внимание так же и часам? Господин профессор, пыхтя над их созданием, вне всяких сомнений, очень потрудился, да и новая система исчисления – это очень интересно, но они взбесились от прямого попадания солнца. Эти часы совершенно непригодны летом.
- Лень вставать, - равнодушно, абсолютно игнорируя присутствие остальных в комнате, сообщил он. – Стары уж мои кости стали.
Аспирантка смерила его насмешливым взглядом.
- Несомненно, когда вам исполнится тридцать лет, придётся выстраивать могилу – вы ведь рассыплетесь тогда на куски. Когда, напомните мне, сия великолепная дата? Через месяц, посреди лета? Я обязательно напомню господину проректору…
- Вы слишком много себе позволяете. Вы здесь только аспирантка.
- Разумеется, - довольно кивнула она. – Я так и передам профессору Хелене, господин Сагрон.
Мужчина закатил глаза, но встал. Профессор Хелена была опасной женщиной во всех пониманиях этого слова, а уж если рассматривать её не как начальство, а как разъярённую мать одной излишне настойчивой аспирантки, то беды и вовсе не оберёшься. Сагрон всё ещё искренне верил в то, что сумеет связать своё будущее и успешную карьеру с наукой, а туда без работы в университете путь был заказан. Мадам же Ольи – та самая профессор, - умела и на место поставить, и загнать в тупик, а самое отвратительное – обладала поразительным умением лишать твёрдой земли под ногами одним только своим пристальным взглядом. Змея змеёй! Вот только научному руководителю своей дочери, Ролану, имя которого она умудрялась каким-то причудливым образом сокращать, почему-то благоволила.