Страница 3 из 33
Ее судили одну. Осудили на три года, и вот опять колония…
На беседу к Александре Ивановне ее доставили ровно через неделю. Разговор был долгим и серьезным. Уже когда прощались, Наташа спросила:
— У вас дети есть?
Александра Ивановна, улыбаясь, ответила:
— Трое. Две девочки и мальчик.
— Вы хорошая мать. Завидую я вам, — сказала грустно. — А у меня нет матери.
— Как же, а Виктория Ильинична?
— Нет у меня матери, — помрачнела, — и бабушки тоже. Я одна-одинешенька на всем белом свете…
После этой встречи Александра Ивановна убедилась, что Наташу можно исправить. Убеждением и материнской лаской.
В один из дней Александра Ивановна привела на работу своих девочек. Побыв с ними и увидев отношение матери к детям, Наташа расплакалась. Она очень любила детей, хотела иметь ребенка, но Николай был против, и она вынуждена была сделать аборт.
После этой встречи она все чаще и чаще стала задумываться над своей судьбой.
— Отбудешь срок, поедешь к мужу? — как-то спросила Александра Ивановна.
К мужу? Не нужен он ей такой. Ведь это он толкнул ее на преступление.
Рукавом вытерла набежавшие слезы.
— Пожалела зря их. Когда посадили меня, даже передачки не принес. Почему у нас еще есть такие люди? — уже плачущим голосом спросила воспитательницу.
— Возьми себя в руки и докажи всем, что ты еще не пропащая.
Возвращаясь в камеру, сразу ложилась в постель, но долго не спала. Все думала. Ее напарница Любка не любила глухой тишины, приставала к ней с расспросами.
— Ну как, скоро завяжешь? — ехидно спрашивала.
— Эх, и дурочка же ты! Что ты понимаешь? — не выдерживала. — Ну что у нас за жизнь? Там свобода, а здесь… камера, распущенные женщины и баланда.
— Ого! Пропаганда? Понимаю, ты наседка! — вспыхнула Любка.
— Что ты петраешь! Заглохни. Ты же босячка, жизни не понимаешь!
В камере воцарилась тишина. Задумалась. О свободе. Думала ли об этом Любка? Нет, конечно. Та сразу же уснула и захрапела.
На очередную беседу Наташа уже пришла сама, без вызова.
— Ну как настроение? — спросила ее Александра Ивановна.
— Тяжело мне. Вся измучилась… Тоска заела… А вы? Кто вас заставил здесь работать? Я бы не выдержала. У вас дом, семья, а вы засиживаетесь здесь допоздна.
— Мой долг такой. Назначили — пошла. И не жалею. Трудно с людьми, но и горжусь своей работой. Сколько людей, уйдя отсюда, встали на верный путь и сейчас трудятся честно и благородно. Разве это не благодарность за мой труд? Смотри, сколько писем я получила от тех, кто был здесь. На, почитай, — и положила перед Наташей пачку писем.
Наташа взяла одно из стопки, вытащила из конверта и стала читать:
«…Уважаемая Александра Ивановна, здравствуйте! Пишет вам бывшая подопечная Зайлова Света. Может, уже и забыли. У Вас там их сколько. Так обещание свое я сдержала. Спасибо, что Вы помогли мне…»
— Это ерунда, — махнула рукой Наташа. — Агитация…
— Ошибаешься, девочка! Это написано от души, честно. Ты читай дальше.
— Это вам нужно, чтобы на меня повлиять, зарплату за то получаете.
— Дело не в деньгах.
— Не верю я в счастье, — крикнула Наташа. — Счастье, любовь. Вот здесь стоят они у меня, жгут душу, — и прижала руку к сердцу.
— Есть мудрое изречение: человек рожден для счастья, как птица для полета.
— А вы мужа любите?
Александра Ивановна улыбнулась и мягко сказала:
— Люблю. А ты своего Николая любишь?
Наташа опустила голову и тихо сказала:
— За что его любить? Он у меня отобрал все: молодость и жизнь! На что надеяться, все уже погибло!
— Нечего отчаиваться. Вся жизнь еще впереди. Зависит от тебя. Душа-то у тебя хорошая.
— Душа? — переспросила Наташа. — Может, и хорошая, но пользы от этого…
Вечером, когда улеглась спать, в голове шумело и все перепуталось. Всплывали непонятные мысли, и на них, словно морские волны, наплывали другие. Она вспомнила свой дуб. Как он там без нее? Как ни пыталась представить лицо отца, так и не смогла. И тут-то испугалась. Забыла, забыла дорогие черты его. Что же это? Она вскочила с кровати, прошлась между коек. Села у окна, За ним еле-еле пробивался серебристый свет. Там свобода. Как она хочет туда. И Наташа зарыдала. Проснулась Любка.
— Чего ты скулишь? Дрыхнуть не даешь.
— Молчи, босячка.
— Эх ты, жила! Хочешь стать чистенькой? Не отмоешься! Наколочки свои не снимешь, в паспорте штампик не выковырнешь и не вытравишь. Дважды судимая! Кому ты нужна, кроме Николая? Брось свои фортели и ложись спать! Одинаково свое воровство не бросишь! — Последние слова подчеркнула особо, со злобой и ненавистью.
— Нет, брошу, вот увидишь!
— Не ври! Это здесь все говорят: «завяжу». А там? До первого случая… Выйдешь, бац — и денежки! Бац, бац — чемоданчик. Живи, ни заботы, ни труда. Рестораны, шпана, кофеинчик. А ты запела — свобода, небо. Чепуха все это! Без денежек и небо серое, и ромашка завянет!
— Догнивай в этой дыре, а я не хочу!
Утром Наташа на работу не пошла, попросилась на прием к начальнику колонии. Была осунувшаяся, но глаза светились надеждой и радостью.
— Что с тобой?
— Я хочу свободы… Хочу туда, на воздух, к людям! Помогите мне! Я здесь погибну! Нет у меня больше терпения, — опустилась на колени, подняла голову и умоляюще, благоговейно, плачущим голосом произнесла:
— Мамочка! Вы добрая, ласковая, помогите мне!
Александра Ивановна подошла к Наташе, стала гладить по голове, как обычно гладила своих детей, и тихо сказала:
— Встань.
Наташа встала и, взяв руки Александры Ивановны, поцеловала их.
— Мамочка моя, мамочка!
Ома поверила Наташе. Это была настоящая, честная, откровенная душевная исповедь человека, перешагнувшего старое, прошлое и устремившегося в новую жизнь.
По представлению руководства колонии Наташу освободили досрочно.
«…Вы и только Вы, — продолжала читать письмо Александра Ивановна, — выжгли у меня затаенную злобу к людям, спасли меня от последнего падения. Не обижайтесь на меня. Возврата к прошлому никогда не будет. Чувствую, что влилась в жизнь и доказала всем, что могу жить честно. Нашла себе верного друга, у нас родилась дочка. Живем счастливо и радостно. Благодаря Вам, конечно. Целую Вас, моя родная мамочка!
Наташа».
ГОРЕЧЬ ОШИБКИ
Василий Козарец и Вера Шмыга жили в Днепропетровске на одной улице, дом к дому. Когда они были еще совсем маленькими, родители вместе относили их в ясли, затем отводили в садик. А подросли — их вместе отправили в школу. Сидели они за одной партой. И, как это бывает, вместе учили уроки, проводили свободное время.
Он — голубоглазый, курчавый, она — щупленькая, тоненькая, как соломинка, с большими темно-карими глазами. Василий — задира, с мальчиками не мирил. Доставалось от него и Вере: то бантик из косички выдернет, то чернильницу опрокинет, то портфель с книгами спрячет. В конце уроков они мирились и домой возвращались веселыми, будто ничего и не произошло. Время шло быстро, шли годы, а с ними исчезла и шалость. Так они и повзрослели, стали серьезными, дружба между ними укрепилась. Вместе встречали и провожали тихие весенние ночи…
О том, что Козарец ухаживал за Шмыгой, знали многие. Правда, не всем это понравилось. Однажды кто-то пустил слух, будто к Вере приезжал из Днепродзержинска какой-то парень чуть ли не свататься.
Но Василий этой стряпне не верил. Он знал — Вера любит его, и только его одного.
Окончив десятый класс, они решили поступить в Днепропетровский горный институт. К экзаменам готовились вместе. Их мечта — стать геологами… Экспедиции, поиски, открытия — таковы были их совместные планы.
В тот роковой июньский вечер они ходили в кино, а после — бродили в парке. Ночь была тихая и светлая. Огромная луна, словно призрак, ходила за ними.