Страница 4 из 15
Иисус был только рад открыто брошенному вызову: так он мог показать, сколь сильно отличается от фарисейского лицемерия его весть о покаянии и благодати.
Однажды – может быть, в тот день, когда паломники шли в Иерусалим на одно из великих торжеств, – Иисус рассказал о двоих, пришедших в храм вознести молитву. Сколь поразительно отличались они друг от друга! Один был фарисеем; второй, как это ни удивительно, презренным мытарем.
С ноткой артистизма – и, можно сказать, умения показать товар лицом, – праведник занял свое место и взмолился: «Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что́ приобретаю» (Лк 18:11–12). Так, во всяком случае, молился он в душе своей, и то было не пустое бахвальство. В делах праведности, отделявших их от прочих, – в посте, в десятине, – фарисеи превзошли всех.
Порок молитвы был в том, что возносилась она в духе самодовольства и жестокого презрения к другим. Праведным был только фарисей, а его смертных сородичей ждало одно: осуждение без всяких различий.
Мытарь считал себя изменником религии. Он собирал подати для римлян и порвал с верой отцов. Он чувствовал, сколь зыбка религиозная почва у него под ногами, стоял поодаль и всем своим обликом являл раскаяние. Он склонил голову и не смел поднять глаз, а молитва его была покаянным плачем и воплем о милосердии: «Боже! Будь милостив ко мне грешнику!» (Лк 18:14). И вряд ли контраст между набожностью фарисеев и верой последователей Иисуса мог быть сильней. Первая стояла на соблюдении сотен религиозных правил иудейского закона; вторая – на отвержении лицемерия и доверии к милости Божьей.
Из сотен последователей Иисус выбрал группу, которая странствовала с ним все время, изначально – довольно разную по составу. Впоследствии этих людей назвали апостолами – «посланниками». Апостолов было двенадцать, и прежде они занимались кто рыбной ловлей, кто сбором податей, но их верность Иисусу была сильна.
И именно для них Иисус провел различие между его Царством и земными державами. Он сказал, что его последователи – это иной народ, и у них иное величие. В державах этого мира царствуют сильные; но в Царстве Божьем правит совершенно иное – любовь и служение.
Слава Иисуса достигла апогея за год до его ареста в Иерусалиме. Когда на травянистых холмах Галилеи он накормил более пяти тысяч паломников, пришедших на Пасху, многие из учеников пытались провозгласить его царем. Но Иисус знал: они не представляли, что уготовил ему Бог в его жизни – и в его смерти. И он ушел в холмы с немногими верными.
Иисус знал, что ему отведена уникальная роль в Божьем плане искупления человечества, но опасался, когда его по традиции именовали Мессией и Искупителем. Скорее всего, толпа превратно понимала эти слова. Картина, явленная в его учении для двенадцати апостолов, соответствует строкам из Книги Исаии, где дан образ Раба Господня: «Он был презрен и умален пред людьми… и ранами Его мы исцелились» (Ис 53:3, 5), и образу Царя, чье явление предсказано в Книге пророка Захарии: «грядет… кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной» (Зах 9:9).
Иисус явно помнил об этих пророческих образах в воскресный день перед своей последней Пасхой, когда во исполнение предсказания Захарии въехал в Иерусалим на осле. Толпы кидали ему под ноги пальмовые ветви и кричали: «Осанна! Благословен Грядущий во имя Господне!»
Кажется, это единственный случай, когда Иисус откровенно отождествил себя с Мессией из иудейских пророчеств. Он явно намеревался бросить вызов иерусалимским властям и заставить их решить: примут они его Царствие? Святой Город волновался и спрашивал: «Кто это?»
На следующий день Иисус возглавил шествие по узким, заполненным народом улочкам Иерусалима. Он шел в Храм. Там, в деянии протеста, призванном напомнить о ветхозаветных пророках, «вошел Иисус в храм Божий и выгнал всех продающих и покупающих в храме, и опрокинул столы меновщиков и скамьи продающих голубей, и говорил им: написано, – дом Мой домом молитвы наречется; а вы сделали его вертепом разбойников» (Мф 21:12–13).
Вести об этом драматичном событии пронеслись по Иерусалиму. Люди стекались в храм в надежде хоть мельком увидеть Иисуса. Разлетелись слухи о явлении Мессии и о близком и неминуемом разрушении Храма.
Такие разговоры о Мессии встревожили храмовых начальников. Что если этот галилеянин должен был начать очередное восстание против римских властей? И все же арестовать его они не решались – из страха вызвать бунт толпы.
Для саддукеев такой человек, как Иисус, был поистине опасен: римская власть помогала им удерживать привилегированные посты. Любой, кто заводил разговоры о Мессии, подрывал верность установленному политическому порядку и ставил под угрозу отношения саддукеев с римлянами. И саддукеи решили, что такой человек должен замолчать прежде, чем высечет искру и воспламенит восстание, которое римляне жестоко подавят, – и прости-прощай привилегии!
Так, в страхе перед Иисусом, саддукеи и их противники, фарисеи, объединились в весьма необычный альянс. Казалось, Иисус, открыто нарушавший субботу и ставивший под сомнение иные законы, подрывал авторитет иудейской религии. По разным причинам обе группировки видели в этом самозваном пророке из Галилеи опасного врага – и вместе пришли к тому, что его необходимо судить и приговорить к смерти.
И храмовым начальникам представилась возможность – ее им дал человек из ближайшего окружения Иисуса. Иуда Искариот, один из двенадцати учеников, сам пришел к ним, и они «предложили ему тридцать сребреников», – примерно столько за четыре месяца зарабатывал искусный ремесленник, – за то, что он проведет их к Иисусу. Так они могли арестовать Иисуса тайно, не вызвав бунта.
«Накануне первого дня иудейской Пасхи Иисус и ученики готовились к ритуальной вечерней трапезе. На закате они тайно собрались в назначенном месте. Трапеза проходила как священное таинство: все вспоминали Исход и, полулежа вокруг низкого стола, пили вино, ели горькие травы и пресный хлеб». Ближе к концу трапезы Иисус взял хлеб, возблагодарил Бога, преломил и сказал: «Сие есть тело Мое, которое за вас предается; сие творите в Мое воспоминание» (Лк 22:19). Так же взял он и чашу, со словами: «Сия чаша есть новый завет в Моей Крови; сие творите, когда только будете пить, в Мое воспоминание» (1 Кор 11:25).
Что Иисус имел в виду под словами «новый завет»? Фоном, в чем можно быть уверенным, были Исход евреев из Египта и формирование Израиля как нации у горы Синай. Но Иисус думал о большем – и вряд ли он хотел просто напомнить об очевидном.
Он говорил о новом завете в его собственной крови. Его слова были эхом пророчеств Иеремии, обещавшего, что придет день, когда завет на каменных скрижалях заменится заветом, начертанным на сердцах людей: «Но вот завет, который Я заключу с домом Израилевым после тех дней, говорит Господь: вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его, и буду им Богом, а они будут Моим народом… потому что Я прощу беззакония их и грехов их уже не воспомяну более» (Иер 31:33–34).
Время нового завета пришло, сказал Иисус. И новые люди Божьи, радуясь прощению грехов, могут явиться теперь – через пролитие его собственной крови.
В тот момент ученики, несомненно, не понимали ни его слов, ни его поступков. Но минует лишь несколько недель, и они узрят эти последние часы в свете нового откровения.
После трапезы Иисус повел учеников в знакомое место, к подножию Елеонской горы, в Гефсиманский сад. В ту ночь, при полной луне, оливковую рощу волнами окутывал мягкий свет. Апостолы уснули, а Иисус отошел и взмолился: «Отче Мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты» (Мф 26:39).
И только снова подтвердив верность Богу в молитве, Иисус разбудил спящих учеников. «И, когда еще говорил Он, вот Иуда, один из двенадцати, пришел, и с ним множество народа с мечами и кольями, от первосвященников и старейшин народных» (Мф 26:47). Они схватили Иисуса и увели его к первосвященнику Каиафе, во дворец, в западную часть Иерусалима.