Страница 226 из 232
- Рита? - тихонько скребусь в ее дверь. - Можно?Постояв пару минут и не дождавшись ответа, я открываю дверь. Рита сидит в кресле у большого окна и смотрит на свое детище - огромный цветник, яркий, пышный, радующий глаз. Но глаза у нее нерадостные.- Как ты себя чувствуешь? - осторожно начинаю я разговор. - Что-то болит? Может, врача?- Врача? - спокойно переспрашивает Рита, глядя на меня сухими глазами. Странно, глаза сухие, но заплаканные. - Зачем? Я не больна. Я устала.Я глажу Риту по плечу, не зная, что ответить, и она вдруг хватает мою руку, прижимает к себе и шепчет горячо, надсадно:- Я так устала бояться. Устала ждать, что всё вскроется. Устала ждать, что Валентина приедет и заберет Машу. Чего боишься, то и случается...- Нет! - не соглашаюсь я, садясь на корточки возле кресла. - Еще ничего не случилось. Да. Мам... Валентина приехала. Но она не заберет Машу. Как можно забрать взрослую женщину? Маше двадцать два. Ты ее вырастила. Она твоя. Она наша.- Она нас не простит. Меня не простит, - не отпуская мою руку из своих цепких рук, бормочет Рита. - А как я без нее жить буду?- Что за глупости! - глажу я Риту по голове второй свободной рукой. - Что за фантастический сценарий? Машка узнала про Валентину и побежала к той жить? Сама-то веришь в это?Рита выпускает мою левую руку и обхватывает обеими руками свою голову, начиная слегка раскачиваться из стороны в сторону.- Я клянусь тебе! - я встаю возле окна и бездумно, не различая красок, смотрю на Ритины цветочные шедевры. - Я клянусь, что от меня и отца Маша ничего не узнает! И если ты не хочешь, мы можем всю жизнь это скрывать. Мы справимся!- Я не хочу, - тоненько, как-то жалко говорит Рита. - Я не хочу всю жизнь носить этот груз. Но и сказать я не могу. Не могу. Боюсь.- Что делать нам? - развернувшись от окна и хватая Риту за плечи, спрашиваю я. - Чем тебе помочь? Не может же так продолжаться вечно? Машка напугана. Думает, что ты так против ее жениха протестуешь.- Я не знаю... - Рита бессильно опускает руки. - Конечно, надо собраться. Надо. Я соберусь. И что-то решу. Спасибо, Варя.Я иду в папин кабинет, раздавленная виной. Рита сказала "спасибо" мне. Мне, сломавшей ей жизнь своим упрямым любопытством... Папа был прав. Я узнала - и кому теперь легче? А Наталья Сергеевна, которую так отчаянно защищает Максим? Я остро начинаю ощущать его беспокойство за мать и впервые в жизни соглашаюсь со сторонниками теории "незнания". И пусть этих самых сторонников называют склонными к самообману, блаженной умственной немочи, правы и Михаил Аронович, и баба Лиза, и Максим: знание - это ответственность.Через верандное окно вижу во дворе Мышильду, бегающую вокруг Ермака и что-то ему говорящую, похоже даже поющую. Кирилл слушает ее рассеянно, внимательно всматриваясь в окна дачи. Вот ведь!Бегающая, счастливо ничего не знающая Мышильда напоминает мне милое стихотворение современного поэта, найденное на просторах Интернета. Оно длинное, ироничное и очень точное. Я хорошо помню его начало:Меньше знаешь, крепче спишьИ, закрывши глазки,Лишь в две дырочки сопишь ,Видишь сны, как сказки .На здоровье крепкий сонПравильно влияет.И собою нервы он,Точно укрепляет.Потому, не нужно знать,То, что знать не нужно,Чтобы ночью крепко спатьСчастливо и дружно.И не стоит нос совать…Никуда не стоит!И не нужно нарушатьЛичного покоя.Помни, главное покой.Он всего превыше.Вдруг случиться что с тобойИ поедет крыша?Или сердце защемит?Всякое бывает.Помни, очень крепко спит,Тот, кто меньше знает. Отец ждет меня в кабинете. Вместо ожидаемого мною "Ну, добилась своего? Рада?", он спрашивает:- Как у тебя дела, Варя? Как Максим? Когда нас вдвоем навестите? Мы скучаем.- Скоро! - обещаю я. - Обязательно. Сейчас у Максима дел много. Разгребет - и сразу приедем. Праздник закатим!- Дел много, - устало говорит отец. - Я тоже так всегда думал. Дела прежде всего. И что? Жизнь прошла, а дела все я всё равно не переделал... У этих дел ужасная особенность - они накапливаются и не кончаются. А жизнь... кончается.- Пап, - сиплю я, старательно пытаясь не расплакаться. - Ну что ты говоришь? Тебе всего пятьдесят пять лет! Если не столько же, так лет тридцать-сорок еще пожить обязан. Внуки там... и всё такое...- Дождешься от вас внуков, - отец открывает ящик своего могучего стола. - Всё делами своими заняты... Может, Машка хоть с этим великаном чего придумают...- Может, - соглашаюсь я, запланировав убийство Ермака. Вопрос: где спрятать такое большое и точно тяжелое тело?- Варя, - отец протягивает мне старую ученическую тетрадь. - Я думаю, тебе это надо прочесть. Мама была бы против, но надо ее не послушаться.Я сажусь за папин стол, а он выходит из кабинета, обрадованный, услышав бодрый голос Риты, зовущий Машку и Ермака пить чай.На пожелтевших от времени страницах большое письмо. Быстро пробежав глазами первые строчки, я понимаю, что это письмо бабы Лизы моему отцу, своему сыну.Маленькие аккуратные буковки складываются в слова, за которые мне теперь тоже придется нести ответственность.Сынок! Я считала себя вправе скрывать от тебя часть своей жизни. Я была неправа. Прости меня, Миша! Многие вещи понимаешь только спустя время. Ты меня уже несколько раз спрашивал о своем отце. И ты никогда не получал ответа на свой вопрос.Я прошу у тебя прощения, дорогой мой! Ты вступаешь в возраст, который вернет тебя к этому вопросу. И я хочу дать тебе этот ответ. Тебе не станет легче. Станет гораздо тяжелее. Но, надеюсь, убережет тебя от ненужных поисков и ошибочных решений.Причиной нашего расставания стала болезненная, сумасшедшая ревность твоего отца. Алексей с трудом справлялся с ней в юности и не справился в молодости, когда уже родилась и наша семья, и ты, наш единственный сын. Это практически невозможно - жить в атмосфере постоянных подозрений и чудовищных обвинений. Но я научилась. Правда, научилась. Только ревнивцу не нужен повод: факт измены или мысли о ней. И Алексею это тоже было не нужно. Он жил в мире своих собственных представлений обо мне и моих желаниях. Ради тебя я готова была тоже жить в этом больном, искаженном мире. Мне так казалось. Прости, но я не смогла.Я отдаю себе отчет в том, что напишу сейчас. Мне очень хочется скрыть это от тебя, и я, скорее всего, так и не отдам тебе это письмо. Но сейчас мне легче: я готова признаться.Алексей смог продержаться около двух лет. Два года от первого случая до второго. И даже твоя жизнь без отца с матерью-одиночкой не стоит моего для него прощения.Первый раз он ударил меня в день нашей свадьбы. Свадьба была скромной, на ней было мало гостей. Так мы решили вместе. Вечером к нам пришли мои подружки и мой друг и сосед, твой добрый дядя Миша, Михаил Паперный. Не знаю, что надумал себе Алексей, но, когда мы остались одни, он ударил меня. Сильно, с размахом, по лицу. И ушел. На сутки. Все это время я лежала на кровати и смотрела в потолок, вспоминая самое лучшее в истории нашей любви. Запрещая себе думать об Алексее плохо.Я знаю, всегда знала, что Миша любит меня. К сожалению, я недостойна такой великой и вечной любви... Господи, пусть и Миша меня простит! Конечно, Алексей все понимал. А Мишино горе нельзя было не увидеть, не почувствовать... Я так боялась потерять друга, что потеряла мужа.Алексей пришел через сутки. Еще почти сутки он простоял у моей кровати на коленях. И я простила. Прости меня, сынок, что я его простила...Твой отец продержался больше года. Девять месяцев моей беременности и годик твоей маленькой жизни. Второй раз он ударил меня, когда на моих руках был ты. Причиной стал подарок от Михаила Паперного, всего лишь детская книжка для тебя, мой малыш.Я понимаю, что не книжка и не Миша виноваты. Но я приняла решение и я никогда его не изменю. Прости, но в моей жизни не было и не будет твоего отца. Никогда. Не будет и других мужчин, потому что я так и не смогла его разлюбить. Наверное, это тоже болезнь.Сынок, тебе восемнадцать лет и ты вправе знать.Ради бога, никогда не рассказывай об этом своим детям, которые у тебя обязательно будут. Я живу ради твоего счастья и счастья своих внуков, до которых надеюсь дожить.Я не знаю, отдам ли тебе это письмо. Но мне стало легче, когда я его написала.И еще. Михаил Аронович. Прошу тебя, даже если весь мир узнает - он узнать не должен.