Молчара

Занятия со Светой закончились быстро: Шерман дольше прикреплял датчики с проводками, чем, собственно, длилось сексуальное взаимодействие подопытных. Егор целовал податливые губы, ласкал мягкую грудь и не мог избавиться от ощущения, что трогает живучку. Нежная желеобразная субстанция — до конца так и не познанная, в какой-то степени любопытная, в какой-то — смертельно опасная. Зовущая, завораживающе прекрасная и отталкивающая. Способная создать новую жизнь и в мгновение ока её уничтожить.

Сразу вспомнилось, что Чоно остался на Юшоре в полном одиночестве: Лекетой избавился от трояна и улетел на Землю разбираться с братом, последние узники корпорации «Интерлоу» совершили групповой прыжок в пучины Розового моря, а охранники заявили, что их вахта закончилась, и убрались восвояси. Никто на смену им не прибыл. Возможно, Лекетой проиграл схватку с братом и служил теперь рекламным образцом для заманивания инвесторов. Пока Макс раздобудет деньги, пока найдёт беспринципных учёных, согласных штамповать клонов или биологических андроидов (ещё неизвестно, кем являлся Джерн Лекетой на самом деле, — наполовину человек, наполовину железяка), пока закупит оборудование для лаборатории и снарядит экспедицию… Как ни крути, Чоно успеет спрыгнуть. Он держался из последних сил. Его колотил мучительный озноб, зубы стучали, а мышцы скручивало от судорог. Не в состоянии сидеть, лежать или заниматься чем-то осмысленным, он бродил по узким коридорам станции, как ошалелый призрак. Сначала при переходе из чистой зоны в грязную он надевал защитный костюм охранника, — наконец-то с нормальным шлемом! — а потом сообразил, что на станции не осталось чистых зон: шлюзы заклинило в открытом положении, никто больше не заботился о дезинфекции внутренних помещений. Чоно подумал, что теперь нельзя снимать костюм биозащиты даже в камере, и… решил вовсе его не надевать. Он шлялся по станции в безразмерном полосатом комбинезоне, шлёпая босыми ногами по стальному полу и вспоминая Лекетоя, который прожил на Юшоре пятнадцать лет. Мысли об этом роботе… Об этом биологе с электронными мозгами, о механическом сыне гениального учёного, о мужчине с удивительно красивым, хотя и бесполым телом, об этом… человеке… Ну да, человеке! Плевать, что нога железная и члена нет! Короче говоря, в последние дни перед смертью Чоно думал о Лекетое. И о живучках, которые призывно кувыркались в море. Чоно всё чаще подходил к открытому люку, ложился грудью на перила и смотрел вниз. Ему казалось, что пляска святого Вита отступает, когда он разглядывает розово-лиловые гирлянды, пронизанные электрическими разрядами.

Всего лишь миг боли, пока твоё тело пожирают инопланетные твари, — и сладкая вечность покоя.

Егор с трудом оторвался от картинки в голове. Что это за секс, если он думает о героях романа, а не о девушке? Ему захотелось попросить у Светы прощения, но он помнил слова Шермана, что никакой вины на нём нет и быть не может. Какое облегчение сбросить этот моральный груз! Он никому ничего не должен.

Света тоже его ласкала — губами, руками и даже коленкой. Егору стало щекотно. Он не выдержал и рассмеялся. Света села на него верхом и наклонилась, мазнув кончиками волос по лицу:

— Мне кажется, мы сделали всё что могли. Как ты считаешь? — спросила она, покосившись на зеркальное окно, за которым располагался рабочий стол Шермана.

Со своего наблюдательного пункта он мог следить за приборами и давать пациентам указания.

— Я считаю, — послышался голос Шермана из динамика, — что вы большие молодцы. На сегодня хватит.

***

Загородный дом Шермана находился в элитном коттеджном посёлке на берегу залива. Огромные зелёные участки надёжно скрывали один дом от другого. Даже посещая Шермана трижды в неделю, Егор ни разу не столкнулся с его соседями. Лишь дорогие машины бесшумно проезжали вдоль шермановского забора, да иногда по своим делам пробегали кошки.

Для частных пациентов, избегавших государственных больниц, Шерман оборудовал первый этаж: уютную гостиную с классической кушеткой для психоанализа, настоящий медицинский кабинет и «комнату для свиданий», как окрестил её Егор.

— Это не для свиданий, — смеялся Шерман, — а для научных экспериментов. Если бы вы знали, сколько у среднестатистического человека сексуальных проблем! Не меньше, чем у вас.

— У Бори Остроухова тоже? — поинтересовался Егор. — Он мне говорил, что ходит к вам лечить панические атаки, но это ведь ложь? Оральная стадия, анальная стадия, прерванное грудное вскармливание — это всё ерунда, правда? Наверняка у Бори какое-то занимательное сексуальное отклонение.

— Нет, неправда, — ответил Шерман, — но вы же понимаете, врачебная этика запрещает обсуждать личные дела пациентов. У Бориса свои проблемы, у вас — свои. Не менее занимательные, поверьте на слово.

Егор хмыкнул. Остроухов оказался шкатулкой с секретом. Что он скрывал от лучшего друга? Какие тайные пороки терзали его тщедушное тело? Эксгибиционизм? Эфебофилия? Инцест в дошкольном возрасте? Фут-фетишизм?

— Кофе или чай? — спросил Шерман.

Или что-то ужасное с приставкой «зоо-», «педо-» или «некро-»?

— Кофе.

Они уже провели серию экспериментов с женщинами. Все с треском провалились, хотя Шерман сказал, что, наоборот, всё прошло замечательно. Егор демонстрировал стойкое отсутствие полового интереса к женщинам. Теперь эти женщины (начиная с пышногрудой Светы и заканчивая робкой худенькой Инессой Фёдоровной) занимались сексом с контрольной группой мужчин. Шерман в своей диссертации хотел доказать, что это не женщины попались дефектные, на которых ни у кого не стоит, а у Егора Андреевича Молчанова проблемы с эрекцией. То есть Шерман выразился мягче и по-научному, но Егор всё понял правильно: контрольная группа нужна для того, чтобы наглядно проиллюстрировать его неспособность трахнуть девушку.