Страница 3 из 17
У костерка, в котором потрескивали и дымили ароматные веточки, сидели женщины постарше. Седые волосы заплетены в косы, из бикини торчат морщинистые ноги, а на грудь лучше не смотреть, хотя для фото в жанре суровой документалистики самое то. На валуне, под длинным шестом, на котором красовался череп зубастого тигра или медведя, восседал вождь — похоже, единственный в племени мужчина.
Нет, поняла Вера, единственный в целой вселенной. Единственный в её жизни, сколько бы она ни продлилась.
Жестокие чёрные глаза сверкают под крутыми надбровными дугами, твёрдые губы прячутся в зарослях бороды. Нечёсаная грива откинута назад и открывает шишковатый лоб. Мощную шею украшает ожерелье из чьих-то клыков, а на атлетическом торсе можно пересчитать каждый кубик. Мускулистые руки покоятся на разведённых коленях, оленья шкурка деликатно прикрывает увесистую выпуклость.
Это не мужчина.
Это сбывшаяся мечта.
Сфотографировать! Уговорить, предложить денег, пообещать отдать негативы — всё что угодно, но сфотографировать это тело, руки и глаза. Спускать затвор снова и снова, пока не кончится плёнка, пока не заржавеет флешка, пока солнце не зайдёт за горизонт. Вера сглотнула, изобразила церемонный книксен и сказала:
— Добрый день, прекрасный доисторический человек! То есть ночь, разумеется. Наконец-то я тебя встретила! — И прибавила: — Спасибо Гростайну.
Человек моргнул, но промолчал, а девушки наперебой заверещали: «Гыр-гыр-гыр!». В их голосах звучала неподдельная радость. Кажется, они рассказывали, как нашли Веру: выпала из серого камня, обаятельная петербурженка, талантливый фотограф, недавно рассталась с дураком-бойфрендом. Свободна и находится в поисках любви. Наверняка что-то в этом роде. Во время рассказа они поглаживали Веру по спине и пожимали руки. Пожилые матроны слушали с улыбкой, переспрашивали и издавали разные восклицания — в целом одобрительные. Наконец, женщины умолкли, а мужчина встал с трона-валуна и сказал как отрезал:
— Фыр.
Лица женщин исказились, как лица детишек, которым в луна-парке не купили сахарной ваты. Они начали просить: «Ру, гыр-гыр-гыр», а некоторые слёзно взывали на одной ноте: «Ру! Ру!». Это его имя! Двухметровый самец со сладостными выпуклостями носит строгое и элегантное имя: Ру.
— Фыр! — повторил вождь и указал пальцем на Гростайн.
Женщины горестно примолкли и засобирались в путь. Кажется, только что Вере отказали в гостеприимстве. Она оторвалась от созерцания косых, икроножных и дельтовидных мышц и заявила:
— Уважаемый Ру! Как царь этой местности вы имеете полное право прогнать меня из своей страны и из своего времени, но, поверьте, вы совершаете огромную ошибку! Я знаменитая русская фотохудожница Вера Сидоренко! — Под сердитым немигающим взором она сбилась и созналась: — Ну ладно, пока не знаменитая, но я прославлюсь на весь мир, если вы разрешите снять вас и ваших жён. И ваших прелестных дочерей, разумеется, и… ваших бабушек… Или кто они вам? Послушайте, вы прославитесь на весь мир! Вашими глазами будут восхищаться в Нью-Йорке, о ваших руках будут мечтать в Милане, а ваши бёдра сведут с ума девчонок в Трухильо. Это в Перу, не подумайте плохого!
Ру кивнул, и девушки подхватили Веру под руки и потащили к пляжу. Какое низкое коварство! Только что стояли на коленях и щебетали о любви, но по приказу вождя мгновенно превратились в беспощадных фурий. О, женщины!
— Ру, ну пожалуйста! Дай мне хоть бараний лоб сфотографировать! — закричала Вера, когда её проносили мимо шикарного вида на западный музейный сектор. Старичок всё ещё тюкал молоточком, на солнце блестела его лысина. — Всего пару кадров! Я хоть денег заработаю, студию куплю!
— Фыр-фыр, — ответил Ру.
— А-а-а, фыр-фыр?! — разозлилась Вера. — Да ты хоть знаешь, верзила саблезубый, сколько стоит аренда фотостудии на Васильевском? Сколько стоит нормальный свет? А камеры, линзы, фильтры? Ты думаешь, это легко — жить в двадцать первом веке и зарабатывать на еду, учёбу, путешествия? На косметику, платья и духи? Мне нужны деньги! У меня три месяца не было секса!
Упс! Само вырвалось. Вера надулась и молчала до самого Гростайна. Её протащили по пляжу и опустили на песок у портала. Она расстелила оленью шкуру, изящно лёгла на неё и сказала:
— Устала я чего-то, тяжёлый выдался денёк. С самого утра дерьмо валится, как из дырявого бомболюка. Немного полежу, а потом полезу домой. Вы не ждите меня, занимайтесь своими делами, вон у вас сколько каменюк недоделанных.
Ру взревел, схватил её в охапку вместе со шкурой и воткнул головой в скалу. Вера охнула. Разноцветный мерцающий кисель с прошлого раза несколько загустел и консистенцией напоминал крутое тесто. Вера проломилась сквозь портал и упала к ногам норвежского бомжа.
— Ты вернуться! — заорал тот.
Вера подтянула джинсы и спросила на английском языке:
— Кто ты такой, а? Как ты узнал про портал? Откуда у тебя ключ от музея? Выкладывай!
— Я проработал в музее пятнадцать лет, прежде чем меня выгнали. Они решили, что я сошёл с ума, помешался на этом камне. Никто не верил, что я собственными глазами видел, как человек прошёл через портал. Сказали, у меня галлюцинации, мне надо лечиться.
— Что за человек?
— Я его не разглядел. Той ночью я сидел в засаде, как всегда во время геомагнитных бурь. Наблюдал, как светится камень, и ждал какого-нибудь чуда. Я всегда верил, что это портал в другой мир, а не просто естественная выемка, отколовшийся кусок породы. И вот однажды кто-то открыл дверь своим ключом и юркнул в портал. Прыг — и нет его. Я успел заметить только блеск очков. Я даже не понял, мужчина это, женщина или Гарри Поттер. А ты там кого-то видела?
— Да там полно народу, — проворчала Вера. — Значит, тебя уволили после того, как ты начал болтать о человеке, который исчез в камне?
— Ну да, моя теория блестяще подтвердилась, и я не мог молчать! С тех пор я прихожу сюда тайно, когда смотрители расходятся по домам.
— И чем ты тут занимаешься?
— Караулю того человека, пытаюсь взломать портал. Видишь татуировки?
Вера взглянула на руки, хаотично забитые рисунками, и увидела знакомые линии:
— Это же символы Гростайна! Зачем ты их наколол?
— Я думал, так можно пройти через портал! Я годами срисовывал письмена и делал себе татуировки. Мне казалось, если начертать нужные символы в нужных местах, то дверь откроется. Всё тело изрисовал, даже на жопе иероглифы! Но теперь эта версия рухнула: ты прошла через портал без заклинаний и татуировок. Как тебе удалось? Что в тебе есть такого, чего нет во мне? И самый главный вопрос, который терзает меня много лет: что там, за волшебной дверью?
— Как тебя зовут?
— Профессор Олафсон.
— А меня Вера, приятно познакомиться. А за той дверью моя судьба, профессор Олафсон. Мужчина моей мечты. Вот посидела я с тобой, успокоилась и поняла, что зря он меня выбросил из своего мира. Кем он себя возомнил? Ну, допустим, он могущественный правитель и секс-символ каменного века, но ведь и я достойная девушка из культурной столицы! Я умная, заводная и трахаюсь с огоньком. Ему и не снилось в своём доисторическом раю… Чего ты на меня смотришь?
— А ты нормальная? Два психа на один портал — это много.
— Олафсон, я должна туда вернуться, — Вера встала и надела рюкзак, — помоги мне, пожалуйста!
— Проход почти закрылся, буря стихла.
— Ничего, я пролезу! Когда по прогнозу следующее северное сияние?
— Завтра или послезавтра, не знаю. Тут постоянно северные сияния, это же семидесятая параллель.
— Олафсон, жди меня завтра, ладно? Я вернусь и всё тебе расскажу. И покажу! Я фотограф, у меня техники с собой на сто тысяч. Зря, что ли, везла? Ты получишь ответы на все свои вопросы!
— Я дождусь тебя, Вера! Иди.
Они обнялись, и Вера сунулась головой в камень. Не тут-то было! Изначальный кисель, превратившийся в тесто, теперь загустел до состояния холодного пластилина. Ничего, пролезть можно, если приложить усилия. Вера сжала зубы и начала вдавливаться темечком в неподатливую скалу. Олафсон что-то крикнул, но уши уже погрузились в портал, и Вера ничего не услышала. Зато почувствовала руки Олафсона: тот пытался придать ускорения, толкая её под попу. Отчаянными рывками, преодолевая сопротивление пластилиновой среды, Вера выпростала голову с другой стороны, конвульсивно подрыгалась и поняла, что застряла. Ни туда, ни сюда, но хотя бы дышать можно. Её голова торчала в каменном веке, как барельеф Медузы Горгоны, ноги болтались в третьем тысячелетии, а туловище досталось хищному Гростайну, чьи объятия становились всё крепче и крепче. Грудную клетку сдавило, как в тисках.