Страница 9 из 21
Однако труды нашего ученого, по сути дела, были направлены не на изучение Туркестана как объекта вожделений растущей империи, как, возможно, это воспринималось в Санкт-Петербурге, а на поиски общих духовных и исторических корней тюркских народов. Но это стало очевидно, в том числе и властям, намного позднее.
16 августа 1914 года через Самарканд, Ташкент, Оренбург и Уфу Валиди прибывает в город Стерлитамак.
Начавшаяся Первая мировая война прервала его изыскания… Он был даже на несколько дней забран в солдаты, но освобожден по указу царя не брать в армию учителей русского языка для нерусских школ, кем он незадолго до этого стал по совету академика Бартольда, сдав экзамены в Казани. Затем он отправился в Уфу, где и стал преподавать. Он лишь успевает опубликовать результаты своих изысканий в «Записках Восточного отделения Императорского Русского археологического общества» в 1915–1966 годах, а также в серии из девяти статей под общим названием «Туркестанские письма» в газете «Иль» («Страна») в 1913–1914 годах.
Лишь в 1915 году А.-З. Валиди в период своего учительства в Уфе познакомился с революционными идеями социал-демократов и эсеров, но к ним тогда не примкнул, в том числе не желая рисковать своей карьерой. Однако он начал формулировать свои политические взгляды, которые тогда сводились к уравниванию в правах русского и нерусского населения, запрету на передачу русским переселенцам земель местных кочевников и созданию системы народного образования. При этом глубинные убеждения толкали его к тому, чтобы вести борьбу против «русских колонизаторов»[25]. Заигрывал он в тот период и с идеями «сибирской автономии», о чем мы расскажем позже в контексте судьбы К.А. Хакимова.
Настоящая политическая карьера А.-З. Валиди начнется только в конце 1915 года, когда он станет помощником депутата Государственной думы Кутлукая Тевкелева, который влился во фракцию мусульман.
Блистательная карьера этого ученого и в дальнейшем общественного деятеля резко контрастировала с судьбой Карима Хакимова в эти годы, когда он, так же как его именитый земляк, путешествовал по землям Туркестана. Путешествовал – громко сказано. По сути дела, он скитался, бродяжничал, прибиваясь то к одному, то к другому хозяину! Но эта школа жизни была не менее, а более важной для Карима, чем для Ахмета-Заки его поиски рукописей. За эти годы скитаний он выучил узбекский (тогда он назывался сартовским) и таджикский языки, познал нравы и обычаи народов Туркестана не из щегольской повозки, а из самой толщи народной жизни. Что лучше? Трудно сказать. Это был разный жизненный опыт, который вел этих людей к разным выводам о том, что делать им самим и чьи интересы защищать.
Но эти познания Кариму давались через тяжкие испытания. Прибыв весной 1911 года в Ташкент, он так и не смог найти хоть какую-то работу. Попытал счастья в Коканде, но и там его ждала неудача. Лишь в Канибадаме (Фергана, Кокандский уезд) ему, если можно так сказать, улыбнулась удача – он попал в каменноугольные копи Шураб простым чернорабочим. Считай – никем. Он был тогда на самом низу социальной лестницы, и ничто ему не светило. Положение было не лучше, а еще хуже, чем в Уфе и Оренбурге. Было от чего пасть духом. Наверное, он осознавал весь ужас своего положения: большие способности, огромное желание учиться и развиваться – и полная беспросветность вокруг, причем в копях она была физически ощутима. Ближе к аду места не было… Куда и как пробиваться к свету? С кайлом и лопатой? Ответов, как и прежде, не было, и вера в Аллаха ничего в его жизни не меняла.
По нынешней терминологии, социальные лифты не работали. Да их как системного явления и не было в царской России, которая была построена по сословному принципу, и все основные права, как политические, так и экономические, находились у дворянства, а главным сословием, которое извлекало прибыль из, как теперь сказали бы, рыночных реформ, были купцы, в том числе татары, и нарождавшаяся промышленная буржуазия. Наиболее мобильной стратой были разночинцы, сыгравшие большую роль в распространении революционных настроений в России. Пробиться наверх можно было через военную службу, но это в меньшей степени касалось инородцев. Ахмет-Заки Валиди мог, в свою очередь, рассчитывать как минимум на научную карьеру в качестве выходца из образованных кругов тогдашней мусульманской интеллигенции. Ни в одну из этих категорий Карим не попадал и близко.
Возможно, как живший за тысячу лет до этого некоторое время в тех местах (Бухара и Самарканд) великий персидский ученый, поэт и тоже вольнодумец Омар Хайям, Карим повторял про себя его строки:
Просветителем и человеком, который открыл для Карима (а ему шел всего лишь 21-й год) абсолютно новый, неведомый мир марксизма, не имеющий ничего общего с тем, что он знал ранее, стал польский «социалист-революционер», «старик», как называет его сам Карим, Ковалевский, отбывавший срок в Канибадаме на вольном поселении и взявший Хакимова к себе забойщиком в шахту[26]. Наш герой в своей автобиографии очень скупо освещает этот период и даже не дает имени Ковалевского, уточнив лишь, что тот был членом Польской социалистической партии (ППС; Polska Partia Socjalistyczna).
Попробуем выдвинуть следующую гипотезу. Как известно, Польская социалистическая партия, основанная в 1893 году, выступала за независимую демократическую Польшу. Причем боролась за эти цели без координации с революционными силами России, Германии и Австро-Венгрии. От ППС в 1900 году откололась группа Л. Кульчицкого, взявшая название ППС – «Пролетариат». Она участвовала в первой русской революции, выступала за террористические методы борьбы, но была разгромлена царскими властями и в 1909 году прекратила свое существование. Возможно, Ковалевский был как раз из этого крыла партии. Однако более вероятен второй вариант – он был в рядах ППС – левица, которая стала большинством с 1906 года, когда ее сторонники исключили из своих рядов будущего главу польского государства Ю. Пилсудского и перешли на революционные интернационалистические позиции. На X съезде в Тешине в декабре 1907 и в январе 1908 года ППС – левица выступила за сотрудничество с российскими социалистами в деле свержения самодержавия.
В пользу второй версии, то есть того предположения, что Ковалевский был из левого крыла партии, говорит то, что во времена Первой мировой войны ППС – левица провозглашала пацифизм, который был близок тогда, как показало его поведение на начальном этапе Первой мировой войны, и Кариму Хакимову. Близки ему были и интернационалистические лозунги, что также укладывается в программные установки ППС – левица. Кроме того, в пользу того, что Ковалевский не принадлежал к ППС – «Пролетариат», говорит и то обстоятельство, что он, по свидетельству К. Хакимова, жил на вольном поселении, а это вряд ли власти позволили бы лицам, замешанным в терроризме. Неясность в этом вопросе остается, но точно известно – Ковалевский не был видным деятелем партии и среди ее руководства никогда не значился.
Судя по тем взглядам, которые затем Карим защищал, вернувшись из Туркестана в Оренбург, его представления о марксизме были на тот период достаточно прямолинейными и не привязанными к российским реалиям. Он, видимо, прочитал Манифест коммунистической партии, горячо и всем сердцем воспринял тезис, что у рабочих нет отечества. Это не противоречило в целом и учению ислама, основанному на том, что все члены уммы – братья, вне зависимости от того, где они живут. Скорее всего, Ковалевский ознакомил Хакимова и с основами политэкономии, в частности с теорией прибавочной стоимости и принципами ее перераспределения в пользу собственников средств производства. Учеба была недолгой – всего шесть месяцев, за которые, как признавался Хакимов, «Ковалевский стал моим учителем не только по забою, но и в политике»[27].
25
Там же. С. 160.
26
Воспоминания о Кариме Хакимове. С. 52.
27
Там же. С. 52.