Страница 37 из 38
На сраженье везут на-а-ас!
Но ротным командирам, ехавшим верхами, не нравилась эта заунывная, совершенно неформенная песня, они обрывали ее в самом начале: мало ли хороших настоящих солдатских песен? И вот по степи летела другая, гораздо более подходящая к случаю, хотя и старинная, песня на взятие Хотина:
Ой, пошли наши ребята
На горушку на круту,
Ко цареву кабаку,
Ко Ивану Чумаку.
Ой, Иване, ты чумак,
Отворяй царев кабак,
Увпущай наших ребят!
Не успели вина пить,
Барабаны стали бить,
Они били-выбивали,
Нас, молодцев, вызывали
Сорок пушек заряжать
Хотин-город разорять!
Уже ночью на вторые сутки езды заметили в степи зарево пожаров: это казаки по чьему-то приказанию жгли то здесь, то там татарские аулы и русские деревни, чтобы они не достались врагам.
Утром стали попадаться дымившиеся пепелища, уже брошенные жителями. Лошади устали, но их негде было менять, много лошадей пало, выбившись из сил. Наконец, ротам пришлось после небольшого привала идти пешком. Было уже утро 8 сентября, до позиций на Алме оставалось, по расспросам у жителей, верст двадцать. Роты одна за другою двинулись форсированным маршем. Вышли на дорогу, ведущую из Бахчисарая в Севастополь, и пошли по ней.
Никто не встречал батальон, шли наугад и вдруг с того плоскогорья, по которому шли, увидели верстах в двух от себя неприятельские разъезды, а несколько далее - огромный враждебный лагерь, в котором все двигалось, все устанавливалось, и уже доносились сигналы трубачей.
Толстый Куртьянов выкрикнул не один десяток слов, предпочтенных им раз и навсегда даже и для менее тревожных случаев, выехал на своем вместительном экипаже вперед и покатил по направлению к аулу Тарханлар, заметив там русские резервы, за ним бегом пустились оба батальона.
Через Алму переправились вброд и в мокрых сапогах вышли на пыльную, узкую и длинную улицу этой татарской деревни, покинутой жителями уже несколько дней назад.
Так близко были от них, бежавших сюда с незаряженными ружьями, английские кавалеристы, что одного эскадрона было бы довольно, чтобы их смять лихим ударом в тыл. Тем больше была радость солдат, когда они проскочили благополучно.
Проходя мимо русских батарей, направленных жерлами в неприятельский стан, солдаты вдруг хватили лихую песню даже без команды "песенники вперед!" Ударили в бубны, заиграла музыка, даже плясуны выскочили перед ротой.
Но идти к своим третьему и четвертому батальону пришлось далеко, с правого фланга на левый, через весь лагерь, растянувшийся на несколько верст. Радость успела улечься за это время, заступила ее место такая усталость, что еле доволокли ноги.
Генерал Кирьяков, объехав их по фронту и выехав на середину, крикнул:
- Вовремя дошли! Спасибо за службу! Молодцы!
- Рады стараться, ваше прево-сходи-тельст-во! - дружно ответили батальоны.
- Садись, отдыхай, ребята! Будете в резерве полка... Садитесь!
Мешками повалились солдаты наземь.
Толстого Куртьянова тоже благодарил Кирьяков. Он был торжественен, точно выиграл сражение, но сидел на коне нетвердо: он много выпил рому в это утро.
- Видали эполементы? - вдруг спросил он Куртьянова зло и с надсадой. - Приказал светлейший, длинный черт этот, такие люнеты сделать, что можно палить из пушек и туда и сюда! Это для того, чтобы французы, когда займут наши позиции, били бы из наших орудий нам в спину!
- Не займут, Василий Яковлевич, наших позиций французы, - отозвался Куртьянов. - Пусть-ка лучше вспомнят двенадцатый год.
- Не возьмут? - прищурился Кирьяков. - Ну, тогда докладывайте командующему, что привели свои два батальона. А я с ним говорить не хочу.
Но Меншиков был недалеко. Он слышал дружное "рады стараться!" И вот штаб-ротмистр Грейг, подъехав рысью, передал приказ князя новоприбывшим батальонам Московского полка выйти в первую линию левого фланга.
- Они не могут! Они только что пришли! Они без ног! - запальчиво крикнул Кирьяков.
- Не могу знать, ваше превосходительство, таков именно приказ его светлости, - отозвался Грейг, отъезжая.
Кирьяков повернул за ним коня.
Меншиков сидел на рослом гнедом донце - сухой, костяной, желтый. Глаза Кирьякова с трудом выкарабкивались из набрякших век, когда он, поднимая руку к козырьку, проговорил желчно:
- Я приказал только что пришедшим батальонам Московского полка остаться в резерве, ваша светлость.
- А я... я приказываю, - поднял голос Меншиков, - взять их из резерва сюда, на левый фланг!
- Они устали, ваша светлость!
- Пустяки! "Устали"!.. Извольте передвинуть их сюда сейчас же! Не медля!.. Сюда! Вот!
И Меншиков, отвернувшись от Кирьякова, указал рукой, куда он думал поставить батальон.
- Слушаю, ваша светлость! - вызывающе громко гаркнул Кирьяжов и дернул поводья с такой силой, что едва удержался в седле.
Между тем Куртьянов уже скомандовал:
- Первому и второму батальонам надеть чистые рубахи и сподники!
А ротные подхватили разноголосо:
- Первой роте надеть рубахи и споднее!
- Второй роте надеть рубашки и сподники!
Солдаты, которым только что сам начальник дивизии приказал заслуженно расположиться на отдых, недоуменно вскочили, но проворно начали вытаскивать из ранцев чистое белье.
Меняя белье перед боем, усталые батальоны разделись, как для купанья, когда снова подъехал к ним Кирьяков и, покачиваясь в седле и поблескивая Георгием, полученным за усмирение польского восстания, знаменитым звонким голосом прокричал так, чтобы было слышно и Меншикову:
- Ребя-та! Пойдете сейчас на передовую позицию!.. На голое, открытое ме-сто!.. Но зна-ать, ребята, это - приказ командующего армией, а не мой!
Солдаты же говорили, натягивая на не желающие разгибаться ноги чистые сподники:
- Ну, кажись, так, братцы: паны тут промеж собой дерутся, а у нас, хлопцев, будут чубы трещать!
Все-таки голые потные тела их продуло утренним ветерком, освежило. Начали даже шутить по рядам:
- Отысповедались у начальства, причепурились, - айда теперь, братцы, к французским попам причащаться!
Они уже узнали от своих однополчан, раньше их пришедших с Арабатской стрелки, что против них и всего левого фланга русской позиции стоят французы.