Страница 26 из 38
Что боевые действия действительно "скоровозможны", это, конечно, знал и сам Дебу, но боевые действия вообще представлялись ему довольно отдаленно и смутно. Он был разжалован военным судом не из офицеров, а из чиновников одного из петербургских департаментов как петрашевец. Наказан он был сравнительно со многими другими, между прочим и со своим старшим братом, довольно легко: всего только двумя годами арестантских рот, но возможность после арестантских рот выслужиться в офицеры в те времена действительно считалась "особой милостью монарха".
Со времени суда над ним прошло уже почти пять лет; тогда ему было всего двадцать пять лет, но теперь он казался гораздо старшие тридцати: как бы ни были легки наказания, они все-таки сильно меняют человека.
В обществе считался он очень осведомленным в разных вопросах и остроумным собеседником, но улыбался он редко и бегло - на момент. А внешность его была подкупающей по той постоянной серьезности, которая светилась и в его пристально и прямо глядящих на каждого глазах, казавшихся черными в тени, но на свету неожиданно голубевших, и в прекрасно сработанной голове, и в правильных чертах лица, и в той неуловимо свободной манере держаться, которой так трудно научиться, если она не присуща человеку, и которую нельзя было изменить в нем даже таким бесспорно сильным средством, как два года арестантских рот.
Негромким грудным голосом он говорил, по-своему пристально глядя в глаза капитана:
- Для того чтобы на тебя не вздумали напасть, нужно только одно: чтобы тебя боялись. Не так ли?.. Но ведь, кажется, наш император делал все для того, чтобы его боялись, однако же на нас вот напали и, нужно сказать, напали нагло и очень открыто. Это значит, что совершенно перестали бояться.
- И эти напавшие... напавшие... они... они будут истреблены! Да! Истреблены бе... без остатка! - с большим усилием, но азартно выкрикнул капитан и стукнул раза три палкою в пол. - Им не дадут сделать... эту... эту... обратную амбаркацию... амбаркацию... на ихние корабли! Нет! Не дадут! - и еще раз стукнул, точно приложил казенную печать на горячий сургуч.
Капитан Зарубин был красен тощей жилистой шеей и бледен лицом, выкаченные раскосые глаза глядели свирепо, полуседая щетина на голове стояла дыбом, полуседая щетина на щеках и подбородке придавала ему воинственный вид.
В Синопском бою он был ранен в ногу и контужен в голову и левое плечо, левая рука висела плетью, голова дергалась, язык плохо повиновался мыслям, ходить он мог только медленно, сильно опираясь при этом на толстую палку. В вознаграждение за все это он был представлен к очередному ордену и получил отставку с пенсией и мундиром.
Кроме него, сидели в гостиной две его дочери: старшая, Варя, - уже невеста, с пышными щеками, с русой косой до пояса и с бирюзовым девическим колечком на левом мизинце, и младшая, Оля, - подросток с полуоткрытым алым ртом и жадно вбирающими решительно все на свете глазами.
Иногда заходила и присаживалась их мать, Капитолина Петровна, дородная женщина, всегда очень приветливая и в вечных хлопотах по хозяйству. Придет, посидит, скажет два слова и тут же плавно выйдет, вспомнив, что за чем-то там еще не досмотрела и что-то вот сию минуту перекипит.
- Я не сомневаюсь, Иван Ильич, что никто из сейчас напавших не выйдет от нас живым, но подумайте, сколько это будет нам стоить! - отозвался капитану Дебу. - А между тем как недавно еще, всего лет десять одиннадцать назад, когда нашему царю донесли, что в Париже ставится пьеса "Екатерина II и ее фавориты" и, конечно, имеет огромный успех - успех скандала, - он собственноручно написал послу нашему при французском дворе, графу Палену: "С получением сего, в какое бы время ни было..." Заметьте, "в какое бы время ни было", то есть хотя бы в четыре часа ночи!.. Я это письмо наизусть знаю! - "...нисколько не медля, явитесь к королю французов и объявите ему мою волю, чтобы все печатные экземпляры пьесы "Екатерина II" были немедленно же конфискованы и представления запрещены на всех французских театрах. Если же король на это не согласится, то потребуйте выдачу кредитивных грамот и в двадцать четыре часа выезжайте из Парижа в Россию. За последствия я отвечаю. Николай..." Вот какое письмо, а? Королю Франции!
- Следует, да! - пристукнул капитан. - За это... следует!
- Курьера монарх наш отправил лично, - продолжал Дебу. - Курьер помчался. Прибыл в Париж, - граф Пален как раз обедает в королевском дворце. Вызвал его, передал письмо. Посол наш вернулся в обеденный зал и к королю: "Ваше королевское, прошу дать мне немедленно аудиенцию!" Конечно, Людовик-Филипп должен был удивиться, - он и удивился. Он предлагал отложить дело до послеобеда, а граф Пален в свою очередь ссылался на строгий приказ депеши. Король вышел в соседнюю комнату, граф Пален познакомил его с полученной депешей. Конечно, Луи-Филипп вышел несколько из себя: "Воля вашего императора, говорит, может быть законом только для вас, граф, а не для меня, поскольку я - король Франции. Прошу передать вашему императору, что во Франции не деспотизм, а конституция и свобода печатания, поэтому если бы я даже вздумал пойти навстречу желанию вашего императора, то я пошел бы против конституции французской и против свободы печати, а это уж совершенно невозможно!"
- Гм... Та-ак! А граф Пален на это? - негодующе пошевелил палкой капитан.
- Граф Пален, естественно, говорит: "В таком случае прикажите выдать мне доверительные мои грамоты". - "Как выдать грамоты? Но ведь это равносильно объявлению войны!" - "Может быть, и так... Во всяком случае мой император пишет ведь, что сам отвечает за последствия..." - "Тогда дайте, говорит король, время посоветоваться с моими министрами!" Пален, конечно, указал на депешу, где говорилось о двадцати четырех часах: дескать, двадцать четыре часа могу ждать, а там, если ответ будет нежелательный, выеду.
- И что же?.. Что же?
- И совет министров был тотчас же созван, и часа через два вышло постановление: все напечатанные экземпляры пьесы конфисковать, постановку пьесы запретить... Император был удовлетворен, и Пален остался на своем посту... Вот что было еще так недавно!