Счастье на бис

Сашка тянется за кружкой с чаем, оставленной на журнальном столике. Такую новость еще надо переварить.

– Надеюсь, ты не слишком во мне разочаровалась, – усмехается Туманов.

– В вас?! Ни капли. Еще не хватало. Вы-то причем? Это система.

– Мне иногда интересно, что я должен сделать, чтобы тебя разочаровать? Убить котика?

Сашка оценивающе на него смотрит пару секунд, потом качает головой.

– Нет, котика вы не убьете. Человек, который пытается погладить голубей на улице, не может убить котика. Даже в ритуальных целях. Мы смотрим или болтаем? Там вон уже поют!

– Смотрим, смотрим. И слушаем. Ну и зачем он выбрал такую тесситуру? Что за манера пищать у сегодняшних теноров? Или еще лучше шептать? А бэк вообще кто в лес, кто по дрова. Нет, ну а сценография где?!

Сашка снова приваливается к его креслу и блаженно прикрывает глаза. Началось!

Через пять номеров становится ясно: петь никто не умеет в принципе. Для Сашки не новость. Она хорошо помнит его интервью с заголовком «Даже не пытайтесь петь при мне». Так это не вырванная журналистами из контекста фраза, как часто бывает, а правда. При нем лучше не петь и о вокале не рассуждать, он всё знает лучше всех. Но Сашка и не пытается – ни рассуждать, ни тем более петь. Ей интересно его слушать. Особенно когда с вокала он переходит на личность. Или ее отсутствие.

– Все одинаковые, ты посмотри! Смазливые мальчики в узких штанишках. Вот участника от Израиля видела?

Ну конечно видела, рядом же сидят. Не слышала толком из-за его комментариев, правда.

– Нормальный дядька. Голос приятный, – осторожно высказывается она, видя, что он ждет реакции. – Баритон. Мне баритоны как-то ближе, чем воющая или шепчущая мелочь.

– Вот! А его сейчас прокатят. Знаешь почему? Потому что ему полтинник. И аудитория Евровидения не станет за него голосовать. Плевать, какой вокал, какой голос. Неформат!

Сашка чувствует, что у Всеволода Алексеевича личное включается. Чего она и боялась. Сейчас разнервничается, уже нервничает, сахар поднимется.

– Тогда бы в условиях конкурса прописали, что участники не старше тридцати, например. Нетрадиционной ориентации. И конкурс назвали не музыкальным, а конкурсом спецэффектов, – горячится он. – У кого шоу круче.

– Всеволод Алексеевич, это все и так знают. И те страны, в которых грамотные люди в отборочных комиссиях, подходящих участников и посылают. Не принимайте так близко к сердцу, пожалуйста. Накапать вам корвалольчика?

Фыркает, не отрываясь от экрана.

– Самое печальное, что за такую вот, с позволения сказать, музыку голосуют люди. Голосование-то зрительское. Значит, большинству зрителей в Европе нравится бесполое безликое нечто, мяукающее примитивный мотивчик. Вот оно, лицо современной поп-культуры!

– Ну какое оно зрительское, Всеволод Алексеевич? Россия голосует за Беларусь, Беларусь за Россию и так все. По-соседски, по-дружески. У кого больше лояльных соседей, кто обаятельный зайчик во внешней политике, тот и выиграл, – подает голос Сашка и замечает, как внимательно он на нее смотрит. – Что?

– Ничего. Никак не привыкну к твоим рассуждениям. Ты умная девочка.

Сашка хмыкает. Если сравнивать с теми, кто вас обычно окружал, то конечно. А она никак не привыкнет к его махровому сексизму и установке, что женщина должна, открыв рот от восхищения и капая слюной на ковер, внимать говорящему мужчине.

– Матерь божья, а это что…

Сашка поднимает глаза и в первую секунду думает, что он сел на пульт и случайно переключил на ночной канал. Хотя и для ночного канала слишком. Такое можно только в Интернете на специальных сайтах посмотреть. Правда что, матерь божья…

На сцене две девчонки в кожаном белье, высоких сапогах и ошейниках с шипами охаживали плетками полуголого мужика. Пели что-то про мир во всем мире, насколько Сашкин средненький английский позволял уловить текст. Стало как-то неудобно, что рядом сидит Туманов. Как будто при отце порноканал включила. Хотя, если разобраться, Всеволод Алексеевич в подобных вопросах должен быть куда искушеннее, чем она. Но все же.

– Пойду сделаю чай. – Сашка быстренько поднимается с пола. – Печеньки будете?

– Да какие тут печеньки, – бормочет он и тянется за очками. – Что за страна выступает? Франция?! То есть от Джо Дассена мы пришли вот к этому…

Сашка оставляет его наедине с культурным потрясением. Долго возится на кухне, собирает ему на поднос и печеньки, и вафли, и шоколадные батончики, которые без шоколада. Судя по всему, спать они еще долго не лягут, надо подкрепиться. И себе еще чашку заваривает.

Возвращается как раз к выступлению отечественного певца. Тоже какой-то безликий мальчик с писклявым голосом. Всеволод Алексеевич говорит, что помнит его еще по детскому конкурсу в Артеке, который судил.

– Надо же, десять лет прошло, а голос не поменялся, – ухмыляется он. – Как пищал, так и пищит. Контртенор.

– И что вы думаете? Есть у нас шансы?

– Третье место, – заявляет он. – В крайнем случае четвертое. Ну посмотрим еще на остальных участников. Но первое место будет у Хорватии, я считаю.

После выступления российского участника Сашке становится скучно, потому что комментарии Всеволода Алексеевича скоро сходят на нет – он задремывает в кресле. Сашке приходится встать и аккуратно, чтобы не разбудить, снять с него очки. Нормальная ситуация, он часто засыпает перед телевизором. Ни звук ему не мешает, ни мелькание экрана. На голосовании, бесконечно нудном, Сашка и сама дремлет, растянувшись на полу. Просыпается от истошного телевизионного вопля. Отечественный комментатор, весь вечер раздражавший ее шутками в диванной плоскости, вопит, что кто-то дал нам двенадцать баллов. Сашка открывает один глаз, поворачивается к Туманову – он тоже просыпается, что-то недовольно ворчит.

– Ну и где они?

– Кто?

– Очки мои. На мне же были.

– На столике лежат. Что вы там смотреть собрались? Таблицу? Мы четвертые.

– Я же говорил! Сколько уже проголосовало?

– Еще семь стран осталось. Может, спать пойдем? Третий час уже.

– Куда?! Самое интересное начинается!

Ну да, неинтересное он уже проспал. Сашка, пользуясь моментом, идет к нему в спальню приготовить постель: убрать покрывало, да и проветрить комнату заодно. В процессе решает, что пора и постельное белье поменять. Все равно надо дождаться финала, а если она сейчас сядет куда-нибудь, то опять уснет.

– Я же говорил!

Появляется на пороге, довольный, как веник.

– Третье место!

– Мне радоваться, что сбылись ваши предсказания, расстраиваться за державу или расстраиваться же за судьбу музыкальной культуры? – уточняет Сашка.

– Язва ты желудка! Всё, я баиньки. – С явным удовольствием садится на кровать, стягивает с себя толстовку, под которой еще белая тонкая футболка.

– Давно пора. Спокойной ночи.

Сашка собирается выйти. Все же хорошо: он довольный, счастливый, уже сонный. Сейчас ляжет и выключится до утра. Но единственный и неповторимый, легко отличимый (не в пример всем прозвучавшим сегодня на конкурсе) баритон догоняет ее на пороге:

– Куда ты собралась? Ты же говорила, что диван невероятно удобный.

– Всеволод Алексеевич, вам никогда не хочется от меня отдохнуть?

Спрашивает полушутя. Но ответ получает самый серьезный.

– Нет.

Ни тени улыбки на лице. Глаза смотрят пристально и напряженно. Боится, что она уйдет. Чего, спрашивается, боится? Ну ляжет она спать через стенку. Все равно ведь слышит каждый его вздох и подрывается по первому тревожному звуку.

Сашка пожимает плечами и начинает расстилать простыню на диване. Он укладывается, снимает с пояса дозатор инсулина, кладет рядом, гасит свет, оставляя ночник в форме Спасской башни. Сашке его ночник очень нравится, он настоящий советский, из детства. У нее был точно такой же. Он им вместе с домом достался от прежних хозяев. Единственная вещь, которую они забыли. И которую рука не поднялась выбросить.

Как она и предполагала, Всеволод Алексеевич засыпает через несколько минут. Она по дыханию слышит. А Сашка еще долго не спит, проигрывая в голове их диалог. И стесняясь признаться себе, что ждала его фразы. Хотела, чтобы он ее остановил.