Счастье на бис

– Что ж ты сразу не сказала?!

Вот, тут же появилось настроение на почту топать. И даже шаг прибавился. Сашка едва за ним поспевает. Хорошо хоть настояла на ботинках, лужи обходить ниже его королевского достоинства.

В местных магазинах выбор сладостей для диабетиков ограниченный, бесконечные батончики, похожие на замазку, и банальные леденцы. Сашка их тоже ест, за компанию. Дрянь редкостная. Поэтому приходится заказывать через интернет всякие вкусности. И посылка пришла как нельзя кстати – и из дома его вытащила, и чай со сладостями ему не помешает для поднятия жизненного тонуса.

Чтобы оставаться под защитой зонта, Сашке приходится идти вплотную к Всеволоду Алексеевичу. Она слышит его дыхание, машинально отмечая, что все нормально, в пределах его нормы. Без свистов и сипов. То есть причина всех мрачных мыслей исключительно в Доброве. Может быть, оберегать его от печальных новостей? Ну да, и вообще от жизни оберегать. Отобрать телефон, отключить интернет, пусть сидит в гетто собственных мыслей. Быстрее с ума сойдет. Молодец, Сашенька. Гений психотерапии. Доктор Фрейд рыдает от зависти вместе с доктором Менгеле.

– Если ты возьмешь меня под локоть, идти будет удобнее, – спокойно говорит он.

Сашка хочет возмутиться, но у него такой уверенный тон, а у нее не находится ни одной убедительной причины отказаться. Приходится взяться за его локоть. Так и правда удобнее. И даже теплее.

– Всеволод Алексеевич…

– М-м-м?

– А помните, вы в девяносто девятом клип сняли, где летали на истребителе? Это ведь не монтаж был, да? Вы действительно летали?

– Летал. Планировался монтаж. Я должен был просто посидеть в кабине и всё. А летчики предложили по-настоящему всё сделать. Хотя полеты на истребителях даже профессионалы прекращают в сорок пять. А я был уже постарше. Лет на много. Но какой-то кураж охватил. Потом, когда взлетели, пожалел. Давление бешеное, глаза на лоб лезут в буквальном смысле. Меня вторым пилотом посадили, считай, что пассажиром. А первый пилот как начал фигуры пилотажа показывать: бочка, мертвая петля. Куда там американским горкам.

– А клип получился шикарный, – хихикает Сашка. – Вы такой задумчивый, рассекаете небо.

– Ага, задумчивый. Ты бы видела, что потом было. Как я два дня с унитазом расстаться не мог. Обнимал его как родного.

– А правда, что вы начали летать в Израиль, когда это еще было очень опасно? Во время военного конфликта?

– Саш, летать всегда опасно. Самолеты падают. А поезда сходят с рельсов.

– Ну, в Израиле тогда еще и стреляли.

Всеволод Алексеевич неопределенно пожимает плечами.

– От судьбы все равно не уйдешь.

Сашка кивает. Она нашла подтверждение своим мыслям. И рассказам других артистов, которые всегда утверждали, что Туманов фаталист. И явно знает какую-то тайну, другим не доступную. Считали его чем-то вроде талисмана. Мол, если страшно лететь, лети с Тумановым и ничего не случится. Он всю жизнь летал, плавал, ездил на чем угодно и куда угодно, не рефлексируя. Не побоялся сесть в истребитель. Пел в горячих точках. И теперь этот человек боится задохнуться ночью в собственной кровати. Где логика? Или в этом логика и заключается? В своей кровати особенно обидно. После стольких абсолютно безбашенных лет.

Он идет неторопливо, но в его спокойном шаге не старческая немощь, а чувство собственного достоинства. Большинство прохожих в такую погоду смотрят под ноги, а у него, как всегда, взгляд поверх голов. Как будто он на сцене. Сашка втайне любуется им. И вздернутым подбородком, и широкими плечами, и идеальной осанкой, которую не испортили годы. И даже волосами цвета перца с солью, которые он зачесывает назад, слегка фиксируя гелем. Раньше они держались еще и на лаке, но чертова астма внесла коррективы. И Сашке еще больше нравится легкая растрепанность в его прическе, появляющаяся к вечеру или в сырую погоду, когда одного геля явно недостаточно. Ой, кого она обманывает. Ей нравится абсолютно все. С ней рядом идет ее придуманный мужчина. Ее идеальный мужчина. Что бы ни казалось окружающим, до которых ей теперь нет ровно никакого дела.

Дверь почтового отделения он открывает царственным жестом. Пропускает ее вперед. К счастью, дождь смыл вечных бабулечек, желающих оплатить коммунальные услуги. У стойки только один влагоустойчивый дед заполняет какие-то бланки. Сашка встает за ним, жестом предлагая Всеволоду Алексеевичу сесть на стул. Всеволод Алексеевич отрицательно качает головой и остается стоять у нее за спиной. Не устал, хорошо. Правильно она сделала, что вытащила его из дома.

Дед все еще возится с бланками, никак не разберется, в какой графе что писать. Обычный дед, не слишком ухоженный, неприятно пахнущий, и Сашке даже не хочется анализировать природу этого запаха. С желтыми длинными ногтями и трясущимися руками. А ведь ему может быть даже меньше лет, чем Туманову. Сашка уже не раз убеждалась, что важен не год рождения, а то, как человек себя держит. Подумала и тут же устыдилась своих мыслей. Ей хорошо рассуждать. Может быть, дед одинокий. Может, у него нет никого, готового следовать по пятам днем и ночью. Гладить рубашки и стричь ногти. Впрочем, с маникюром Всеволод Алексеевич справляется сам. И следит за собой тоже сам. И гладит он лучше, чем Сашка, у которой вечно на каждой брючине по пять стрелок получается. К стирке она его не подпускает, даром что у них стиральная машинка. Порошки, кондиционеры – все это серьезные раздражители для астматика. Но в любом случае их двое. И у каждого есть как минимум одна причина чисто одеваться, аккуратно причесываться и прямо держать спину. А деда, может, никто дома не ждет.

– А здесь что писать? – в пятый раз спрашивает дед у почтовой работницы, которой нет до него никакого дела.

– Ну я же вам все сказала! Не отвлекайте, я почту отправляю!

Сашка заглядывает деду через плечо, придвигаясь чуть ближе.

– Вот тут дату и подпись, – показывает пальцем.

Дед резко оборачивается.

– А ты чего лезешь? Спрашивали тебя? Ишь ты, курвица! Табачищем от тебя, как от пепельницы, несет. А потом у таких, как ты, дети без ушей рождаются!

Сашка на мгновение теряется. Давно она не работала с таким контингентом, поотвыкла от проявлений старческой деменции. Пытается соотнести услышанное с реальностью, найти причинно-следственные связи в неожиданных претензиях деда. И в следующую секунду видит, как тяжелая рука Всеволода Алексеевича сгребает деда за грудки.

– Слышь, ты, мудак недоделанный! Сиди дома со своим маразмом и пей галоперидольчик! Ты как с женщиной разговариваешь? Думаешь, если до седой жопы дожил, то все можно? Старость нужно уважать? Ну так я тебе на правах старшего сейчас как въе…

И все это красивым, поставленным баритоном, надо заметить. Договорить Всеволод Алексеевич не успевает, деда как ветром сдувает. Даже бумажки свои забыл недозаполненные. Почтовая работница поднимает голову от стопки писем и без всяких эмоций констатирует:

– Как хорошо, что вы его прогнали. Может, сегодня не вернется. Каждый день сюда шастает и скандалы закатывает. Следующий!

Сашка все еще в оцепенении, поэтому Всеволод Алексеевич молча берет из ее рук паспорт и кладет на стойку.

– Выдайте нам посылочку, будьте любезны. На фамилию Тамариной.

Он само обаяние. Народный артист, интеллигент, франт. Который ну никак не мог произнести все то, прозвучавшее в адрес деда. Сашка сто раз себе напоминала, в какой среде прошло детство маленького Севы. Послевоенная Марьина Роща – самый криминальный район Москвы. Да и шоу-бизнес – не институт благородных девиц и не кадетский корпус. И Туманов совершенно прав, дементные агрессивные деды понимают только силу. Бить их, конечно, нельзя, но разговаривать надо жестко, иначе не поймут. И все-таки…

Посылочку им, разумеется, выдают. И через пять минут Всеволод Алексеевич уже увлеченно роется в коробке, рассматривая яркие пакетики с конфетами и баночки с конфитюром на фруктозе. Довольный как ребенок, получивший новогодний подарок. Как и договаривались, сам несет коробку домой. По дороге Сашка все-таки решается задать мучающий ее вопрос: