Бессмертие графини

Только вот, сейчас эта фраза вовсе не возбуждала, а наоборот, пугала меня. И я не знала, хочу ли я, чтобы так было, или же отстраненность и безразличие принесут мне куда больше спокойствия.

– Все в порядке, Рози, – наконец сказала я служанке, что была действительно обеспокоена. – Граф не сделал мне ничего дурного.

– Но когда я вошла – на вас лица не было!

– Кошмар. Просто очень реальный кошмар, вот и все, – и я не знала, кого я больше успокаиваю этими словами.

Рози, или себя?

***

Этот кошмар словно стал первым маленьким снежком, из которого в последствии вырастает огромный ком. И если бы тогда я знала, чем все обернется, то я бы уделила этому куда больше внимания, а не просто постаралась бы утешиться пустыми отговорками.

Но людям не суждено видеть будущее, и потому я списала кошмар на расстройство от своей семейной жизни, а небольшие провалы в памяти – усталостью. Хотя откуда было взяться усталости, если здесь я ничего не делала, кроме как сидела с графом за столом, гуляла, да вышивала?

Моя мать всегда занималась замковым хозяйством. Разумеется, она не убиралась, но управляла прислугой, следила, чтоб зерно и запасы доставляли в срок, а крестьяне платили талью. И я готовилась к такому же быту. Ведь как-то так обычно и складывается, что хозяин замка воюет и занимается другими важными делами, а хозяйством заправляет его жена (разумеется от лица мужа).

Но граф не позволял мне выходить за пределы полотна для вышивки. Он твердо держал весь в замок в своем холодном кулаке и прислуга, кроме Рози, слушалась в первую очередь именно его.

Моим же местом оставалось лишь ложе, которое он посещал практически каждую ночь. Но даже здесь хозяином был именно он.

В некоторые места мне и вовсе был запрещен вход.

Однажды я гуляла по замку. Это было на следующий день после злосчастного кошмара. Я знала, что граф сейчас находится в оружейной. Он практически не покидал замка при свете солнца, предпочитая надежность его стен. Впрочем, в этом я как раз его понимала. Лето выдалось настолько знойное, что прохлада крепости была единственным доступным спасением от духоты.

Наступившая же осень принесла с собой дожди, серость и промозглый ветер. В замке, где сейчас жарко горели факелы, а гобелены, развешанные по стенам, спасали (хоть и не совсем до конца) от сквозняков, было несколько уютней.

Я не хотела случайно столкнуться с графом. После того, утреннего, разговора к моему суеверному страху (который и не думал исчезать), примешивался теперь и страх того, что он превратит день в ночь. Этого бы я точно не пережила и сгорела бы со стыда. Хотя меня удивляло, что Господь все еще не покарал меня молнией за мою похоть и разврат.

И вот я решила спуститься на первый этаж, или даже посмотреть подвалы. Не то, чтобы мне была так уж интересна подземная часть замка, просто я не хотела ни выходить под мелкий, промозглый дождь, ни встречаться с графом.

Но я не смогла туда попасть.

Около массивной двери стояло два привратника и вместо того, чтобы услужливо распахнуть передо мной створки, они молча загородили собой проход.

– Вы знаете, кто я такая? – надменно проговорила я, задрав подбородок.

Но они даже не ответили, все так же молча загораживая дверь. Казалось, будто вместо глаз у них блестящие пуговицы – так сосредоточенно, и одновременно бессмысленно, они смотрели на меня.

Я предприняла еще пару попыток попасть внутрь, угрожая им расправой, гневом графа и всем, чем только смогла придумать, но они так и не проронили ни слова, и мне пришлось отступить.

Спрашивать у графа о том, что же находится за деревянной дверью, я не рискнула, равно как и пробовать спуститься в подвалы еще раз.

Тем более, что вскоре меня стало волновать совершенно другое.

Мои провалы в памяти («слепые пятна» – так я называла их про себя) никуда не делись. И все усилия припомнить какие-то детали этих пятен были тщетными. Словно кто-то затирал мне память, подсовывая взамен какие-то яркие, но совершенно плоские образы, которые при ближайшем рассмотрении начинали трещать по швам.

Но если бы дело ограничивалось только этими пятнами. Через два дня после моего неудачного визита я заметила несколько свежих ран на своем теле. Попытки припомнить, где же я могла так покалечиться, ничего не дали – память артачилась, отвечая пустотой.

А потом эти раны… исчезли.

Вот они были, но я моргнула – и их уже нет.

Это действительно напугало меня больше всего остального.

Что происходит?

Беспричинный страх, который граф вызывает у меня, слепые пятна, когда я не помню, чем конкретно занималась, а теперь еще и раны, что появляются и исчезают. Все это походило на помешательство, и я просто не знала, что мне делать.

Теперь жизнь окончательно разделилась на день и ночь.

Днем я тихо сходила с ума, замечая то, чего нет (вроде ссадин и синяков), суеверно боясь дьявольских глаз графа и отчаянно пытаясь найти объяснение всему происходящему со мной.

Ночью же я отдавалась во власть порока, забывая обо всем, получая только удовольствие от прикосновения холодных пальцев в самых сокровенных частях, от резких движений, пронзающих меня, казалось, насквозь и от далеких губ, изогнутых в усмешке, что ласкали меня лишь в моих снах.

И конечно, днем я молчала обо всем, что происходит со мной, натягивая на лицо улыбку, скрывая таким образом свой страх. А ночью мне было просто не до этого.

Да и что бы я сказала графу?

Что боюсь его?

Что схожу с ума?

Что готова умереть со стыда, вспоминая ночи и больше всего хочу перестать поддаваться его ласкам?

Не думаю, что он помог бы мне во всем этом.

Хотя иногда граф ломал свою дневную маску острой вежливости, и я ловила на себе насмешливый взгляд его дьявольских глаз и холодную усмешку, так непохожую на привычную отстраненно-безликую улыбку.

И каждый раз это происходило, когда я размышляла о своих проблемах, пытаясь убедить себя в их несущественности.

Казалось, будто граф читает мои мысли и смеется над их глупостью и хаотичностью. И это усиливало мой страх перед ним, и было очередным доказательством моей болезни.

Мой ангельски-красивый дьявол-искуситель, ты сводишь меня с ума.

Глава 6.

Мы прожили вместе несколько лет, и я едва держалась на той тонкой границе, где заканчивается легкое помешательство и начинается настоящее сумасшествие.

А может, мне лишь казалось, что я держусь, а на деле я уже давно переступила порог, окунувшись в бездну безумия?

Каждый раз, когда я засыпала, мне снились глаза графа.

Два кровавых озера сверкали в кромешной темноте, и я бежала прочь, как можно дальше, но они всегда настигали. От них было невозможно спрятаться, они мерцали алыми всполохами, подавляя мою волю и пробуждая совершенно чуждые мне желания.

Во сне казалось, будто они забирают у меня что-то важное, что я обязательно должна знать. И как бы я ни старалась, сама я это уже не верну. Потому что вернуть это может только он.

Дело тут было даже не в его холодной вежливости днем и не в том, как граф обращался со мной ночью. Нет, просто со временем у меня появилось навязчивое, неотступное чувство, будто я чего-то не знаю. Чего-то очень важного, связанного непосредственно с графом. Чего-то ужасного, о чем я могу вспомнить, лишь глядя в эти алые колодцы.

Могу, но не вспоминаю.

Единственной отдушиной стал для меня Викторий. Не знаю, почему, но я рассказала ему, пускай далеко и не все. Я сама не поняла, как так вышло. Ведь теперь я графиня, и чтобы ни происходило в моей голове, как бы меня это ни терзало, я должна блюсти честь и репутацию своего мужа и себя самой.

А разболтать кому-то о том, что я на грани безумия… это вряд ли способствует репутации.

Уж не знаю, что на меня нашло. Возможно, это был один из тех дней помешательства, когда я не могла вспомнить детали своих же действий. Или же его алые, как у графа, глаза заставили меня выдать свои тайны. Но я рассказала Викторию о некоторых странностях.