Роза пустыни

– На пенсии? – голос Фёдора сразу сник.

– Ну да. Отдал Родине сполна. Теперь вот Родина меня подкармливает. Слушай, Фёдор, я к тебе по делу. Мне надо с тобой встретиться.

– Ну, я так прямо сразу не готов, Захар. Столько дел, знаешь ли. Давай-ка я тебе перезвоню через полчасика. У тебя какой номер?

– У меня никакого, я на улице.

– Мобильный?

– Нет у меня мобильного, я из автомата звоню.

– Как? Да, старик, ну ты отстал от жизни!

Захар усмехнулся: как быстро меняются люди! Раньше Фёдор ни за что бы не позволил себе назвать Захара «стариком», он обращался к нему не иначе как по имени-отчеству. А сейчас, небось, и отчество-то его не помнит. Да, меняются времена – меняются люди.

– Хорошо, – подумав, сказал Фёдор, – давай встретимся с тобой в «Кофемании» на Большой Никитской в двенадцать. У меня будет полчаса. Идёт?

– Идёт, – ответил Захар. – До встречи.

Он повесил трубку и вздохнул с облегчением. На часах было одиннадцать двадцать пять. Захар стоял на Тверской, и до Большой Никитской отсюда рукой подать. Главное, Фёдор согласился с ним встретиться и уж точно не откажет ему. Нет, просто так просить денег Захар не собирался – только в долг. Хотя и на значительный срок. На поездку ему нужно эдак тысяч сто, с учётом дурацкого паспорта. А что такое для Фёдора сто тысяч? Он сейчас, наверное, сотнями миллионов ворочает.

Захар не спеша дошёл до Большой Никитской, покрутился у памятника Чайковскому возле консерватории и в назначенное время подошёл к входу в «Кофеманию». Фёдор появился спустя десять минут – подкатил на роскошном «Мерседесе» с водителем.

Они уселись на открытой террасе. Захар заказал чашку чёрного чая, а Фёдор взял Ирландский кофе и шоколадные трюфели.

– Ну, я тебя слушаю, – сказал Фёдор, напряжённо глядя исподлобья на бывшего полковника.

– Я тянуть не буду, Фёдор, – начал Захар. – Мне нужны деньги. В долг. Сумма не слишком большая, но, учитывая моё нынешнее положение, вернуть долг я смогу только через два года.

– М-да. – Фёдор почесал макушку.

Случилось то, чего он ожидал и чего опасался. Больше всего на свете он не любил давать деньги в долг. Многие его знакомые погорели на своей доброте, ссужая средства не слишком благонадёжным должникам. Фёдор этого всячески избегал и в результате приобрёл репутацию закоренелого скряги. Но это его нисколько не смущало. Зато все деньги до копеечки были в целости и сохранности. Он сам решал, когда и куда их вкладывать и избежал неприятной зависимости от несостоятельных заёмщиков. Вот и сейчас он весь подобрался, ощетинился, вставая на защиту своего капитала. Фёдора совершенно не волновало, что именно Захар в своё время способствовал его процветанию. Деньги-то он сам зарабатывал, рассуждал Фёдор. Так что в том только его, Фёдора, заслуга, и больше ничья. Однако какие-то остатки совести всё же щекотали изнутри, где-то очень-очень глубоко и не слишком назойливо. Ладно, если попросит тысячу долларов, дам, пожалуй, решил Фёдор. Но ни копейки больше.

– Сколько? – спросил он, пытаясь выглядеть заинтересованным, однако лицо его приняло такое кислое выражение, что Захар невольно поморщился.

– Сто тысяч, – спокойно сказал Трутень.

– Что?! – Фёдор чуть не подскочил. – Ты что, старик, совсем сбрендил? Как ты будешь такую сумму возвращать? У тебя пенсия президентская? Да и нет у меня таких денег. Ну, сказал! Сто тысяч баксов! Это надо же!

– А кто говорил про баксы? Эх, Фёдор, ты ведь в России живёшь, давно бы уже пора отечественными категориями мерить. У нас свои деньги есть – рубли, если ты ещё не забыл. И я как российский офицер в отставке потребности свои исчисляю в рублях. Мне нужно сто тысяч рублей.

– Рублей, – буркнул Фёдор. – Так бы и говорил, что тебе деревянные нужны. Только и этого у меня нет. Единственное, чем я могу тебе помочь – десять тысяч рублей, и не больше чем на два месяца. У меня сейчас проблемы с наличностью.

– Нет, Фёдор, – покачал головой Захар, – десять тысяч меня никак не спасут. Сто – и точка.

– Ста нету, – отрезал тот. – Хоть зелёных, хоть деревянных. Хочешь, бери десять. Не хочешь… – Фёдор пожал плечами.

– Сам ты деревянный, Федя, – сказал Захар, вставая из-за стола. – Спасибо, что нашёл для меня время.

Он швырнул на стол сторублёвку и уверенным шагом направился к выходу.

– Ну ладно, Захар, сойдёмся на двадцати! – крикнул ему вслед Фёдор.

– Засунь их себе в задницу! – не оборачиваясь ответил Захар. – Извините, – кивнул он молоденькой официантке, вопросительно уставившейся на него.

«Сукин сын! – выругался про себя Захар. – Капиталист хренов! Ну, погоди, посмотрим ещё, куда этот капитализм тебя заведёт».

Вот Лизавету, когда за своего бизнесмена выскочила, тоже словно подменили. Была дочь как дочь. Капризная немного, непослушная, упрямая, но в меру. А тут вдруг бац! – и совсем другой человек. С родителями знаться не желает, уж не говоря о хоть какой-нибудь помощи. Живёт, кажется, в пятикомнатных апартаментах где-то в центре Москвы, адрес скрывает. Словно боится, что бедные родственники без приглашения нагрянут. Очень надо! За год единственный раз приезжала на дорогущем авто, на пять минут забежала, и то только затем, чтобы какие-то документы забрать. Даже коробку конфет матери не привезла. Когда Евдокия заболела, Захар позвонил дочери (благо, хоть номер телефона оставила), рассказал о беде. Лиза выслушала и заявила: «Ну, положи её в больницу, пусть полечат. Здравоохранение у нас бесплатное – не обеднеете».

После этого случая Захар решил, что больше никогда с дочерью разговаривать не будет. И вот теперь, когда болезнь Евдокии оказалась куда как серьёзнее, чем они предполагали, ничего не оставалось, как вновь обратиться за помощью к Лизе.

– Пап, ты в своём уме? – закричала она в трубку, когда Захар изложил свою просьбу. – Какие сто тысяч? Ты думаешь, я тут на мешках с золотом сижу? Зачем тебе такие деньжищи?

– Мне срочно нужно съездить в одно место, – спокойно отвечал Захар.

– Ты случайно не заболел? Какое такое место? И при чём здесь мамина болезнь?

– Из ума я ещё не выжил и абсолютно здоров. Если говорю, что надо, значит – надо. С каких это пор я должен…

– А если я говорю, что у меня нет денег, значит – нет! – перебила его Лиза. – И заканчивай мне тут свои штучки, я уже не маленькая девочка. Мне некогда, у меня куча дел. Всё. Пока.

Захар некоторое время озадаченно глядел на чёрную телефонную трубку, из которой доносились монотонные гудки, и, вздохнув, повесил её на рычаг. Ему страшно захотелось врезать по телефону кулаком, но он сдержался. Тем более что телефонов-автоматов нынче осталось совсем мало. Все ходят с этими мобильными трубками. Захар представил, как в недалёком будущем уже и мобильники будет лень с собой таскать. Придумают какие-нибудь микротелефоны, которые будут вживляться прямо в мозг. Надо тебе с кем-то поговорить – подумал и дозвонился до нужного абонента, точнее, до его мозга. Да уж, все скоро в роботов превратимся: ни души, ни совести, ни ответственности. Половина нынешней молодёжи уже и так, словно ходячие машины: подзаправятся какой-нибудь гадостью, вроде гамбургеров, и давай трещать по телефону. Что такое современный среднестатистический молодой человек? В одном ухе телефон, в другом музыка бухает. Одной рукой в какую-то бестолковую игру режется, а другой обнимает какое-то чудо-юдо, железками увешанное: кольца в бровях, в носу и даже на языке. Тьфу!..

Захар медленно брёл по Никитскому переулку обратно в сторону Тверской. На душе было погано. Нет, погано – это не то слово. На душе было мерзко, липко и гнусно. Что же это получается? Что случилось с людьми, с теми милыми, добрыми человеками, которых знал много лет, друзьями, близкими? Почему так сильно изменились они? Что заставило их превратиться в холодных, бессердечных существ, не ведающих ни благодарности, ни порядочности, ни долга. Они забыли простые общечеловеческие ценности, их выхолощенное сознание растеряло остатки совести, в их сердцах не осталось места для любви, уважения, сострадания. Не на кого положиться, не от кого ждать помощи. Протянутая рука означает лишь то, что её обладатель пытается урвать что-то для себя и готов ради этой цели стащить с тебя последнюю рубашку. Деньги правят умами. При этом денег, оказывается, нет ни у кого. Получается, деньги правят исподтишка, прячась за неприступными стенами холодных человеческих душ.