Полудочка

Кивнув, Ксенька спрыгнула с дивана.

Проводив глазами ее узкую фигуру, Ганцев подумал, что сам не знает, почему ему так хорошо с девчонкой.

С позиции телесных достоинств о ней не стоило говорить. Одна молочная железа Маргариты перевешивала все, что было – и чего не было – у Ксеньки.

Происходящее не укладывалось в понимание, но иначе идти не могло.

– Вам сколько сахару класть, дядя Слава? – донесся из кухни звонкий Ксенькин голос. – Одну ложку, две или три?

– Вообще без сахара. Побольше кофе, поменьше воды.

Лапсик доумывался, мягко перепрыгнул на диван, улегся серой шапкой у его плеча и замурчал. Он помнил гостя и принимал за своего.

– А большую порцию?

– Среднюю.

Почесав коту крутой лобик, Ганцев подбил подушку: пить кофе лежа было опасно.

– Дядя Слава, а я хочу татуировку сделать, – сообщила Ксенька, вернувшись и подав белую чашку на цветастом блюдечке.

– Какую? – спросил он, вдохнув приятный аромат. – Звезды вокруг сосков?

– Нет, не на титьках. Вот тут.

Девчонка похлопала себя ниже живота, который у нее был не выпуклым, а почти вогнутым.

– Зачем?

– Просто так, – ответила она и села на край дивана.

Линия Ксенькиной спины казалась детской. Чуть ниже поясницы еще не прошел темный рубчатый след от резинки. Ганцев не помнил, когда и как она снимала трусики.

– Сейчас это тебя прикалывает, понимаю, – сказал он, сделав маленький глоток. – А вырастешь, что будешь делать? Сама ведь говорила, что жизнь летит быстро.

– Сведу. Или сделаю совсем низко, на самом надписии. Потом отращу волосы, станет не видно.

Она знала ответы на все вопросы, в этом была прерогатива юности.

– А что нарисуешь? – поинтересовался он, выпив полчашки. – Розочку или паука? Или нарастающую луну?

– Ничего не нарисую. Просто напишу: «I love you».

– Круто, – согласился Ганцев. – И кого же ты любишь?

– Вас, дядя Слава.

Кот перетек к нему на колени и замурлыкал еще громче.

– Ксенька… – он вздохнул. – Ты хоть понимаешь, что говоришь? Ты когда-нибудь любила?

– Не знаю, – она беззаботно повела тонкими плечами. – Как-то не задумывалась. Сейчас кажется, что люблю вас.

– Именно что кажется, – Ганцев вздохнул еще раз, приподнялся, поставил пустую чашку на стол-тумбу.

– А вы?

– Что – «я»?

– Вы кого-нибудь любили, кроме тети Риты?

Вскользь брошенный вопрос взмутил осадок.

В отношении Маргариты он чем дольше жил, тем сильнее понимал, что их союз основан на надежном товариществе, а не на любви.

Любовь – ураганная и сметающая под откос все мысли – у него была с первой женой, Наташей. Но они были столь молоды, что не могли контролировать чувства и подстраиваться друг под друга, поэтому разбежались раньше, чем поумнели.

Вспоминать те времена Ганцев не любил. Память ожидавшегося, но не состоявшегося саднила, как белая царапина на красном кузове «Хаммера».

Но безбашенная девчонка за два дня завладела не только телом, но и душой, поэтому он помолчал и все-таки ответил:

– Любил. Мою первую жену. Но это было так давно, что уже как бы не правда. И не здесь, в Москве.

– В Москве?! А что вы там делали? – воскликнула Ксенька так громко, что Лапсик прянул острыми ушами.

– Женился после того, как учился.

– Вы учились в Москве, дядя Слава?

Плеер под телевизором щелкнул и загудел.

На дисплее вместо времени побежали текущие секунды. Виктор Войтович что-то поставил на таймерную запись.

– В Москве, Ксеня, в Москве…

Ганцев испустил еще один вздох.

Вздыхал он сегодня бесконечно; ненужная связь с Ксенькой развинтила шлюзы, о которых прежде не подозревалось.

– А где, дядя Слава? В каком институте?

– В Бауманском училище.

– В училище?! А я думала, вы учились в университете. Мама экономист, работает в «Горавтотрансе»…

– Знаю, Ксеня, знаю, – перебил он. – Все, что касается твоей мамы, мне известно.

– Я не о том. Знаю, что знаете. Мама один год типа ушла с работы, преподавала в училище… ну, то есть в колледже экономики и бухучета. Так вот, она говорила, что это – отстой.

– Колледж и есть отстой, кто бы спорил, – согласился Ганцев. – Просто институт так называется, по традиции – «Московское высшее техническое училище», еще с царских времен. В советские добавили «имени Баумана». На самом деле в СССР были три главных прикладных института: МВТУ, МФТИ и ленинградский Политех. Сейчас, конечно, все ушло в ноль, как и везде.

– Понятно, – сказала девчонка и опрокинулась на диван.

Не дождавшись внимания, Лапсик спрыгнул с дивана и принялся демонстративно драть ковер, косясь прозрачным бледно-желтым глазом.

– Я тебе счас подеру! – прикрикнула Ксенька. – Башку отверну! Иди к своей когтеточке.

– Миу, – сказал кот.

– Иди-иди отсюда и не мяучь, – повторила она. – Хуже будет.

Обиженно муркнув, Лапсик удалился.

Через полминуты из кухни долетел грохот чего-то упавшего.

Жизнь продолжалась, для кота происходящее на диване было в порядке вещей.

– Дядя Слава!

– Да, Ксеня, – не сразу отозвался Ганцев. – Слушаю.

Ему до сих пор было так хорошо, что не хотелось разговаривать.

– Хотите, скажу?

– Скажи, – позволил он. – Что именно?

– Знаете, почему я так на вас напрыгнула?

– Когда – сегодня?

– Нет, позавчера.

Она поерзала, придвинулась вплотную.

Ганцева обдало таким теплом, какого он не получал ни от одной из жен, не говоря про любовниц.

– В общем, дядя Слава, как-то раз я прочитала одну книжку.

– Как называется?

– Не знаю. Она была без обложек, и начала не было и конца, все насмерть оторвано, но там что-то говорилось про маленького лорда.

– Наверное, маленького принца?

– Нет, дядя Слава, о чем вы говорите. «Маленького принца» я сто раз читала – раньше нравилось, теперь поняла, что он сентиментальный придурок, вроде Артемия. Лорд, именно лорд.

– И что ты прочитала про лорда?

– Да в общем ничего. Там было слишком много чисто для взрослых, типа восемнадцать плюс, нашла у предков в шкафу. Они поняли, что я читаю – спрятали или даже выбросили. Но неважно.

– А что важно?

Как ни странно, в девчонке послойно открывались глубины, которых он не предвидел.

– Там была одна глава, ее я успела прочитать.

– Какая? О чем?

– Герой был парень. Вроде меня или еще младше. Не помню уже, то ли швед, то ли чех. И вот однажды он полетел на самолете. В первый раз в жизни. И от впечатлений чуть ну умер от страха.

– Какая ерунда, – невольно возразил Ганцев. – Умереть от страха в самолете, пусть даже в первый раз!

– Дядя Слава, я не сказала. Книжка про прошлый век, про самое начало. Самолеты были деревянные этажерки, каждый раз как последний.

– Тогда понятно, – согласился он. – И что дальше? Этот пацан вернулся домой и сменил штанишки?

– Нет. От полноты чувств изнасиловал тетку, которая была старше на двадцать лет.

Ганцев покачал головой.

– Так и я то же самое. Когда порулила вашим джипом, перессалась так, что потом взяла и вас изнасиловала.

– Ну насчет того, кто кого изнасиловал… Это большой вопрос, не будем уточнять, чтобы я не краснел.

– Не вопрос, – возразила Ксенька. – В таких делах все зависит от женщины, уж я-то знаю.

Ответить было нечем.

Подумав, он сказал:

– Насчет джипа… Хочешь, сейчас поедем, покатаемся. Сядешь за руль, проедешь, чтобы больше не… бояться?

– Куда я поеду, – взрослым голосом сказала она. – У меня и прав нет.

– Это ерунда, – Ганцев махнул рукой. – Поедем на вертолетку, там катаются все, кто еще не имеет прав.

«Вертолеткой» назывался участок, примыкающий к областному ожоговому центру. Когда в 89-м году произошла необъяснимая катастрофа двух встречных пассажирских поездов в Улу-Теляке, раненых доставляли в их город как ближайший. Для посадки вертолетов – армейских «Ми-8», поскольку у санавиации истощилась материальная база – за несколько часов была расчищена, снивелирована и заасфальтирована площадь размером в городской квартал. Те времена канули в Лету, вертолеты списались по ресурсу, но идеальная «вертолетная площадка» стала излюбленным местом тренировок в автовождении.