Христос рождается
(Рождественские рассказы)

Весь вечер он переходил от самого радостного и беззаботного настроения к внезапным капризам и горьким беспричинным слезам, и когда, наконец, Эмма уложила его, он ни за что не хотел молиться и уснул в слезах, всхлипывая и вздрагивая.

Митя крепко спал, когда в комнате вдруг случилось что-то, от чего он внезапно проснулся. Что случилось — он не знал, но его сердечко сильно билось и глаза открылись так широко, как открывались только тогда, когда няня рассказывала страшные сказки. Кругом было тихо, и от маленького электрического ночника разливался мягкий зеленоватый свет. Митя хотел позвать Эмму или вскочить и бежать к ней, но почему-то только подумал, как сейчас же и забыл об Эмме, а все его внимание напряженно обратилось на то, что делалось в комнате, но чего он не видел и не понимал. Все громадное пространство между раздвинувшимися, далеко ушедшими стенами было полно едва слышных шорохов, легких вздохов, шуршавших прикосновений. То здесь, то там вспыхивали и мгновенно угасали острые, разноцветные искорки, похожие то на блестящую снежинку, то на маленькую падающую звезду.

— Это волшебный дом, — вдруг вспомнил Митя. — Здесь все, как в няниной сказке… А няни нет. И мама у Бога. Зачем у Бога? Лучше бы просто в Петербурге.

Вдруг где-то глухо, но длинно и отчетливо затрещал звонок. Митя прислушался, но сейчас же опять замелькали искорки и звезды, кто-то тихо засмеялся, и через комнату потянуло свежим, душистым воздухом, как часто бывало летом, когда няня оставляла открытым на ночь окно.

«Это огоньки, которые живут в стенах, — подумал Митя. — Они волшебные и они веселенькие. Их не надо бояться. Я не боюсь».

Опять затрещал звонок, но уже гораздо ближе и звучнее, на минуту замолчал и зазвенел уже так близко, что Митя вздрогнул и сел.

— Да это телефон звонит! — вдруг понял он. — Это мама звонит! Мама, мама!

Он заметался, хотел бежать, но с удивлением увидел, что телефон стоит на столике около его кроватки и что ему стоит только протянуть руку, чтобы взять трубку.

— Алло! Кто говорит? Мамочка, это ты? Мамочка, ты где? Ты у Бога?

Он сел на подушку, поджал коленки и натянул на них рубашонку и крепко держал трубку обеими руками, прижимал ее к розовому, запутавшемуся в светлых завитках волос, уху. Сперва где-то далеко и нежно прозвучал рожок, и все стихло. Митя подождал, и вдруг ему стало очень грустно и немного страшно.

— Мамочка, отчего ты не говоришь? Это я. Твой Митя. Я у себя в кроватке. Я знаю, что ты умерла, мамочка, и я за это не хотел вчера молиться Богу. Ты Ему скажи, чтобы Он на меня за это не сердился. Я просто покапризничал, потому что зачем ты у Него, а не со мной? Понимаешь?

Опять нежно и далеко прозвучал рожок, и Митя услышал, прекрасно, но так далеко, что ни одного слова разобрать нельзя.

— Это кто поет, мама? — спросил он шепотом. — Это где поют? Это там, у Бога, елка для маленьких ангелочков?

Он заслушался и замолчал, но хор постепенно удалялся и слабел, и когда его уже едва было слышно, неожиданно близко запел только один голос, и этот голос и то, что он пел, было так знакомо Мите, так ласково и понятно, что он радостно засмеялся и, нежась, закинул головку. Когда мама пела, он всегда слушал ее так. Но еще никогда она не пела так хорошо! Никогда не было у нее такого сильного и звучного голоса! Митя слышал каждое слово и понял, что она молилась за него и за папу, что она очень любила их, что ее душа еще так низко, низко над землей, потому, что она еще не может расстаться с теми, кто так скучает и плачет о ней на земле. Она просила Бога, чтобы в эту ночь, когда родился маленький Христос, ее Митя был тоже счастлив, как счастливы ангелы на небесах, чтобы он не плакал в своей постельке и чтобы он знал, что люди, мертвые и живые, все так близки к Богу, что если бы только не забывали этого, то никогда не чувствовали бы разлуки.

— А я не забуду, мамочка! — крикнул Митя. И тогда только он увидал, что уже вся комната полна огоньками, что огоньки бегают и смеются и собираются в дальнем углу в одну кучу.

— Для Мити елку, — прозвенел один огонек.

— Для Мити елку, — засмеялся другой.

— У Мити мамочка умерла! — вздохнул кто-то.

— Да она здесь, мамочка! Она здесь, здесь, здесь! — радостно зазвенело со всех сторон.

Поднялся столик со скатертью-самобранкой, и на нем грудой лежали конфеты, фрукты и игрушки.

Огоньки взяли их и повесили рядом с собой на елку.

— Где же мама? — спросил Митя.

— Здесь, здесь, здесь, — опять зазвенели огоньки, как колокольчики.

Теперь елка была готова. Она вся сияла огнями, и Митя видел, как между огней, по веткам порхали маленькие ангелочки с блестящими крылышками и светлыми кудрявыми головками. Они заигрывали с огоньками и тоже смеялись тихим, нежным звенящим смехом.

— Митя, Митя, Митя! — звали они со всех сторон.

— Иду! — радостно крикнул Митя и вскочил, но папа удержал его, притянул к себе и стал целовать его розовые, теплые щечки и удивленные заспанные глаза.

— Разве ты приехал, папа? — спросил Митя.

— Ну, да, мальчик. Только что, сейчас. А ты заспался. А теперь я пойду к бабушке, а ты одевайся, да поскорей: я тебя буду там ждать.

— Эммочка, Эммочка! — закричал Митя. — Эммочка, скорей же! Меня папа ждет!

Он уже был почти готов, когда вошел Петр и принес целый ворох игрушек.

— Извольте принять, — торжественно сказал он, — вся пожарная команда московской части, броненосец «Мишурный» и собственный телефон в ваше распоряжение.

— Телефон? — спросил Митя, и по его радостному личику, как легкое облачко, прошла какая-то тревожная и печальная тень. — Это мама прислала? Он стоял у меня здесь на столе. Я знаю.

— Да, они еще сами об всем распорядились для вас, — тихо сказал Петр, — а папа привезли. На столе, сударь, его не было.

Митя тряхнул локонами и недоверчиво улыбнулся. Он-то знал, что телефон уже был здесь всю ночь и звонил.

— А теперь пожалуйте к бабушке, — пригласил Петр, — там для вас тоже достаточно приготовлено.

— Сейчас! Сию минуту! — с озабоченным и деловым видом сказал Митя и взял трубочку телефона.

— Алло! Кто говорит? Мамочка, это ты? Мамочка, я все получил, благодарю тебя. Теперь я больше не плачу и не капризничаю. Я в новом костюме. Папа приехал. Я ему скажу, мамочка, чтобы он не скучал. У бабушки еще игрушки, Я потом тебе расскажу…

Он хотел положить трубку, но вдруг еще что-то вспомнил и спеша поднес ее обратно к уху.

— А сегодня за обедом мой любимый компот…

Петр слушал, и лицо его было строго и хмуро.

Разве он знал и помнил, что все люди, и живые и мертвые, так близки к Богу, что они не должны чувствовать разлуки?..

ДИТЯ

Везли елки. Мужики шли около лошадей, помахивая веревочными вожжами, а сзади, на возах покачивали и поскрипывали ветвями молодые, пышные, только что срубленные деревца. Те, которые лежали снизу, тащились прямо по снежной дороге, и все как будто вздрагивали, как будто старались еще приподняться. Уже заметно вечерело, и в воздухе все гуще и гуще перепархивал снежок. Мужики были мрачны и молчаливы. Им было досадно, что они запоздали, что начинается непогода, что лошади слабы и еле передвигают усталыми ногами. Все они были сердиты и друг на друга, и на лошадей и, среди молчания, изредка слышались только грубые окрики и хлесткие удары.

Обоз тащился, а кругом становилось все темнее и темнее. Как будто мелькнули где-то вдали огоньки города, как будто даже донесся до слуха протяжный звон соборного колокола, но сейчас же опять все исчезло; откуда-то со свистом и хохотом налетел ветер, закрутил в воздухе снегом, нагнал черные тучи и заиграл и запел, точно вырвался откуда-то на волю, мощный и яростный. Сразу ни стало ни неба, ни земли, ни свободного пространства между ними. Все смешалось. Всюду был только снег и снег. Падал ли он с неба, или поднимался с земли, или несся ветром по воздуху — разобрать уже было невозможно. Лошадь переднего возчика остановилась.