Страница 16 из 19
– Познакомился я с вашим Афанасьевым, председателем московского общества, – усмехнулся Гапон, – живёт в роскошных апартаментах, имеет слугу. И это рабочий! Нет, Сергей Васильевич, это не тот путь, по которому следует идти. Единственно верный путь, идя по которому можно улучшить положение рабочих, это путь который прошли рабочие в Англии. Необходимо создание независимых профессиональных союзов.
– Вы говорите совершенную ересь отец Георгий! – хлопнул ладонью по столу Зубатов. Он посмотрел в глаза Гапону: – Уж, не от своего ли дружка Александра Карелина, нахватались вы социалистических идей? Где вы с ним познакомились?!
– В чайной общества трезвости на Васильевском острове.
– А вам известно отец Георгий, что он социал-демократ? Состоит на учёте в полиции с 1897 года, когда стал членом марксистского кружка Бруснёва? Такие люди в вашем обществе крайне вредны!
– Мы не можем отторгать от себя людей, только потому, что они состоят на учёте в отделе полиции как неблагонадёжные, – покачал головой Гапон. – Если в нашем обществе, будут только люди наподобие вашего агента Ильи Соловьёва, кто же поверит мне?
«Как с такими убеждениями, он смог убедить Плеве?!» – удивился Зубатов.
Долго ещё после ухода Гапона думал о нём Зубатов, прежде чем вспомнил, что в пять часов вечера у него встреча в ресторане «Весна».
Для своих конспиративных встреч с агентами Зубатов частенько выбирал рестораны и трактиры. Если сноб Азеф предпочитал фешенебельные «Донон», «Контан» или «Кюба», то такой непритязательный агент, как печатник Быков, любил рестораны средней руки, наподобие «Самарканда», который находится на Чёрной речке.
Зубатов знал предпочтения всех своих агентов и строго следовал им. Однако когда он встречался не по служебной необходимости, то предпочитал ресторан «Весна», который находится на Малой морской улице. Это заведение нравилось Зубатову за атмосферу. Там никогда не было буйных купеческих загулов, а собиралась вся интеллигенция Петербурга: литераторы, художники, артисты, адвокаты.
Сегодняшний его компаньон на вечер, Пустошкин Константин Павлович – дипломат, умница и хороший собеседник.
– Признаться, Константин Павлович, озадачил ты меня своей просьбой, – Зубатов выпил рюмку водки, и закусил бутербродом с икрой.
– А к кому же, как не к полицейскому мне обращаться за советом в столь щекотливом деле, – пожал плечами Пустошкин.
Как выяснилось, в Петербург Пустошкин приехал именно для встречи с Зубатовым. Он рассчитывал получить совет и помощь в одном своём служебном деле: один из высокопоставленных офицеров Генерального штаба армии Австро-Венгерской империи, замечен в пристрастии к содомскому греху. Порок свой сей доблестный офицер скрывал, ибо в случае придания гласности этого прискорбного факта, неминуемо последует суд офицерской чести и позорное увольнение из армии.
– Почему, мы не можем поставить пороки офицера армии нашего возможного врага, на службу Российской империи? – спросил Пустошкин.
– Можем, и непременно поставим, Константин Павлович, – кивнул Зубатов, – в этом деле я окажу вам посильную помощь.
Мужеложство в Российской империи, как и в большинстве стран в то время было уголовно наказуемым деянием. Согласно «Уложению о наказаниях уголовных исправительных»: уличённых в мужеложстве должны лишать всех прав состояния и подвергать аресту на четыре-пять лет. Православным к тому же полагается религиозное покаяние.
Впрочем, к содомитам в России относились либерально, а дворяне и вовсе никогда не подвергались уголовному преследованию. Николай II относился к содомитам либерально, ещё и потому, что они были в семействе Романовых не редкостью, а среди родовитых сановников было их великое множество.
Состоятельных мужчин испытывающих сексуальный интерес к молодым юношам звали «тётками». В Петербурге они имели своё место для охоты – Невский проспект, от Публичной библиотеки до Пассажа. Прогуливаясь там, они высматривали объект своей будущей «любви»: молоденького мастерового, недавно приехавшего из деревни, или солдатика.
Познакомившись, «тётки» вели свою «пассию» в кондитерскую, угощали пирожными, а затем шли к себе домой. Те, кто не хотел приглашать домой, вели своих мальчиков в номера Знаменских бань, которые находились на одноимённой площади. В баню можно было прийти и одному, банщик по имени Гаврила, тучный мужик лет сорока, неизменно предлагал клиенту: «своё тело: белое, рыхлое, рассыпчатое». Если клиент пожелает молоденького, Гаврила найдёт и юношу. Для этих целей у него есть альбом с фотографиями, юноши там сняты в различных позах. У всех завлекательные имена: Фрин, Аспадин, Эон, и тому подобное.
Обо всём этом, по долгу службы знал Зубатов, но это было не то. Нужен был не юноша ублажающий «тёток» в бане, а тот, кто способен обаять высокородного австрийского вояку. Таких людей у Зубатова на примете не было, однако он знал того, кто поможет ему. Этого человека, почётный академик императорской академии наук Владимир Соловьёв назвал: «Содома князь и гражданин Гоморры». Правда, чего уж греха таить, сам Владимир Соловьёв был большим любителем содомских утех. Однако наша речь не о нем, а о Владимире Павловиче Мещерском.
В 1891 году, когда Зубатов начал службу в Охранном отделении, его учитель и наставник жандармский ротмистр Бердяев, как-то показал донесения агентов на Мещерского. Тот в своём доме открыл «Литературные среды». В отчётах полицейских агентов ничего не было о литературе, там указывалось, что Мещерский: «употребляет молодых людей, актёров и юнкеров73, и за это им протежирует. В числе его любовников называют актёров Александровского театра Аполлонова и Коровина-Круковского. Для определения достоинств задниц жертв, у него заведён бильярд».
«Учитесь, Сергей Васильевич, как нужно делать карьеру, – хохотал Бердяев, – для успешного продвижения карьеры, теперь не мозги и усердие по службе важны, а иные места и достоинства».
«Каким местом князь Мещерский обязан взлёту своей карьеры?» – спросил Зубатов.
«Разными местами», – серьёзно ответил Бердяев.
Владимир Мещерский был умён и талантлив. В 1846 году его в восьмилетнем возрасте отдали в Петербургское училище Правоведения. В те времена этим училищем заведовал бывший рижский полицмейстер полковник Языков. По его приказу светских воспитателей в училище заменили отставные военные, и розги там стали основным элементом воспитания. По воскресениям устраивались публичные порки нарушителей режима. На одной из таких экзекуций Володя Мещерский испытал свои первые сексуальные переживания. После окончания училища, Мещерский не имея богатых родителей, службу начал с самых низов. Не довольствуясь маленьким жалованием, Владимир пробует себя на литературном поприще.
В 1861 году он поступает на службу в МВД, которое тогда возглавлял Пётр Алексеевич Валуев. Его сын Алексей Валуев так же учился в училище Правоведения вместе с Владимиром Мещерским. Молодые люди ещё в училище увлеклись однополой любовью, что для тамошних воспитанников не было редкостью. Многие «птенцы гнезда полковника Языкова» грешили этим, взять хотя бы однокурсника Мещерского, великого русского композитора Петра Ильича Чайковского. Однако в отличие от Владимира Мещерского, Чайковский жестоко страдал от своего порока, что в конечном итоге и привело к его гибели. Владимир Мещерский напротив, своё увлечение грехом не считал, а от того чувствовал себя комфортно, живя в ладу с сами собой.
Именно дружба с младшим Валуевым, замешанная на плотских утехах, помогла на первых порах в карьере Мещерского, а потом пригодились его литературные таланты. Министр Валуев свёл Владимира с графом Строгановым, который был воспитателем наследника престола Николая. Литературные труды и взгляды Мещерского приглянулись графу Строганову, и тот настоял на дружбе Владимира с наследником престола. Правда, злые языки при дворе, шептали, что всему виной нетрадиционная ориентация наследника Николая, вот граф Строганов и подыскал ему благонадёжного Володю Мещерского.
73
Юнкер – воспитанник, проходящий курс наук в военном училище.