Страница 8 из 11
Доктор смотрел в обезображенные, искажённые страданием лица, слушал их жалобы и обвинения, бесконечный хор, требовавший одного -- беспримерной кары тем, кто всего за семь лет истребил шестую часть человечества. Он выслушал их всех, до последнего человека. И, глядя в жаждущие мёртвые глаза, ответил, что не может сделать того, о чём они просят, но сделает нечто большее -- то, на что они не могли и надеяться, то, что было выше их самой сокровенной мечты. Мертвецы выслушали его торжественно и серьёзно, и в мёртвых глазах вспыхнуло и загорелось на миг пламя надежды, которой, казалось, они были навеки лишены. Потом тени вздрогнули, заколыхались и исчезли. Саошьянт стоял один над пустыре перед развороченной общей могилой.
Что-то заклубилось по краям пустыря, словно у его границ скапливалась неразличимая плотная масса. Доктор огляделся:
- А, крысы уже здесь. А где же вы сами? Покажитесь, самое время появиться на сцене!
В ответ ему из-за поваленной колонны выступили три высоких фигуры в одинаковых длинных тёмных плащах, лица скрывались под капюшонами, сложенные на груди руки прятались в рукава. Крысиные орды, собравшиеся вокруг площади, замерли, ожидая приказов своих повелителей.
Анастасия выбрала позицию справа от центрального прохода нефа, ведущего от дверей к самому алтарю. Дверь она заставила тяжёлыми скамьями -- они могут задержать врагов на некоторое время. Один огнетушитель был у неё в руках, другой она поставила под ноги, чтобы при необходимости быстро подхватить. Закончив приготовления, женщина присела на скамью и прислушалась. В церкви повисла тишина. Потом словно бы задрожала земля... нет, это дрогнул пол под ногами, когда самая низкая труба органа выдохнула свой первый звук. Её поддержали другие, и неторопливая суровая мелодия начал подниматься вверх, со ступени на ступень, обрастая всё новыми сдержанными созвучиями в каждом следующем регистре. И с первыми звуками музыки за дверью церкви раздался отчётливый писк и скрежет коготков. Крысиная армия пошла на приступ. Анастасия перестала замечать что-либо вокруг себя, кроме крыс и могучих звуков органа. Всё остальное уплыло в церковный сумрак, остались лишь трубы, поющие свой печальный, но уверенный призыв к борьбе, крысиный шепоток и возня за дверями и узкое оконце над входом -- оно смотрело прямо на запад, на снежные склоны гор. Когда первый солнечный луч упадёт на ледник и, отразившись от него, придёт в это окошко, город будет спасён. Если не погибнет до восхода.
"Труба Судного дня" звучала торжественно и гулко, наполняя звуками церковь, город и долину, протянувшуюся между двух горных гряд. В этой песне ещё не было ни угрозы, ни ярости -- только спокойная летопись былых побед и поражений в войне с силами тьмы и разрушения. Герои и предатели прошлых времён, печаль по павшим и радость спасённых, сражения, затишье между ними, ожидание новых суровых битв, эпохи великого единения и времена распада и одиночества -- всё проходило чередой воспоминаний, пробуждённых голосом органа. Маэстро, сидя в своём гнезде среди сияющих труб и потемневших от времени клавиш, слился с инструментом, и "Труба" отвечала каждому его движению, каждому наклону головы, каждому вздоху новыми звуками, гармоничными или диссонирующими, застывающими на время в неподвижности аккордов или стремящимися ввверх и вниз во всплесках мелодий. Голос ограна стал его голосом, он говорил и пел его словами, которым пришлось ждать в молчании почти семьсот лет.
Двери дрогнули раз, другой, между створками появилась едва заметная щель, в неё проглянула темнота -- крысы всей массой тысяч тел давили на двери, пытаясь растолкнуть их. Анастасия взяла наизготовку огнетушитель и встала в проходе между рядами скамей. За спиной у неё оставалось ещё достаточное пространство для отступления. Возможно, придётся пропустить крыс до самого алтаря, лишь бы не добрались до вознесённого над полом гнезда, где органист то застывал над мануалами, раскинув руки, словно распятие, то взмахивал ими, точно птица в полёте.
С тяжёлым скрипом двери подались ещё немного: старое дерево, не один век прослужившее верой и правдой, словно просило прощения, что не может сладить с этой напастью... Первая крыса взобралась по головам собратьев, протиснулась в щель, шлёпнулась на пол, принюхалась, крутя носом. Анастасии не раз доводилось видеть крыс, в том числе на городских улицах в глухих городках Азии и Америки; но таких отвратительных ещё не попадалось! Эта была омерзительна не потому, что она крыса. Не животное, а частичка адской силы, своего рода чумной флюид, одно прикосновение которого оскверняет, -- вот что такое была эта крыса. В щели показалась голова следующей твари, за ней, цепляясь зубами за её хвост, уже рвалась третья... Анастасия подняла огнетушитель, и струя пены ударила в двери, растеклась по ним, брызнула в цель, снаружи послышался визг. Крысы на мгновение отхлынули. Но передышка не могла быть долгой: за дверями собиралась огромная стая, двери вздрагивали вновь и вновь, и отдельные крысы просачивались между створками, самодельные баррикады не могли сдержать их надолго, и ручеёк тварей, протёкший на мраморный пол церкви, становился всё шире, всё плотнее... Анастасия выпустила длинную струю пены, накрыв разом весь рядок крыс, бежавших друг за другом, словно в строю. Отвратные создания быстро поняли, что на открытом месте их легко остановят, и начали растекаться по сторонам, ныряя под скамьи и норовя вынырнуть у самых ступеней кафедры. Анастасия отступила туда: заняв проход на кафедру, она вынуждала крыс собираться прямо перед ней -- другого пути на алтарное возвышение не было.
Время потеряло для женщины всякий смысл: оно делилось на неровные, рваные отрезки, пустые, если крысы останавливались, и плотно наполненные событиями, если твари предпринимали новый рывок. Давно кончился первый огнетушитель, она откупорила второй и щедро угощала пеной всё уплотнявшуюся крысиную лавину. Надолго её не хватит... но что такое "надолго"? Который час? Далеко ли до восхода? Этого она не смогла бы сказать.
Орган за её спиной дышал всё мощнее, всё глубже, трубы словно постепенно набирались сил, чтобы запеть по-настоящему. И новая песня их была не спокойным гимном прошедшим славным битвам -- это был боевой клич, зовущий на безнадёжный бой, в котором не побеждают, а лишь заступают дорогу злу, чтобы оно запомнило навсегда: ему нет сюда пути. Лучше весь мир сгинет в огненной пучине, чем проиграет это сражение. Лучше бесконечно рушиться в бесконечную бездну, чем знать, что зло захватило ещё одну ступеньку лестницы вверх. Нет надежды, нет радости преодоления, нет азарта битвы -- святого, чистого чувства бойцов за правое дело, -- есть лишь праведный гнев и ярость, направленная в самое сердце зла. Столбы аккордов и мелодические волны вспыхивали в мозгу нестерпимо яркими огнями: зелёные пели о чистых сердцах, не подвластных страху и отчаянию, синие, как бездна, -- о глубоком чувстве дружества и сопричастности, большем, чем родство, чем любовь, -- о братстве солдат последней битвы, которым не страшно умереть вместе. Солнечно-красные -- о силе праведного гнева, единственной силе, которая созидает, разрушая. Белые -- о скором конце страданий, о близкой свободе, янтарные -- о выполненном долге, раскалённо-багровые -- о неумолимости возмездия, неостановимом движении из хаоса несовершенных, ошибочных дел к первозданной чистоте, окуда берёт начало всякое новое. Чёрные трубы вздыхали голосами вечности -- она не была ни жестокой, ни страшной для тех, кто шёл в неё непобеждённым.