Хранительница его сокровищ

Лизавета представила картинку — неужели шестнашечка? Или что-то, на неё похожее? Одежда европейского шестнадцатого века безумно красива, но очень уж неудобна.

— Нет, я о нижних панталонах. Сверху — сорочка, снизу — они, — Лизавета расстегнула молнию на джинсах и показала трусы.

— А, вот вы о чём! Ну, у мужчин бывает брэ. А женщины обычно так ходят… — изумлённая Аттилия покачала головой.

— Гм, а в случае регулярно наступающих кровотечений тоже так ходят? — поинтересовалась Лизавета. — Или вообще никак не ходят, а только вниз головой висят?

— Почему вниз головой? — не поняла юмора девочка. — У вас так делают, что ли? Это ужасно…

— Нет, это я от растерянности. У нас все носят трусы. А стирает их машина. Со специальными средствами, которые растворяют грязь.

— Как это — машина? — не поняла девочка.

— Такой большой ящик. Кладешь в него бельё, добавляешь порошок, запускаешь. Через полчаса или через час достаёшь чистое и развешиваешь сушить. А бывает ещё сушилка — кладёшь, запускаешь, она тебе сушит.

— А, магия! Так бы сразу и сказали, — кивнула девочка. — Магией стирать и сушить и у нас можно, только это обычно для важных особ. У них вечно тонкие ткани да дорогие вышивки, их в канале полоскать не будешь, там только магией, конечно. И вашу одежду тоже магией чистили — очень уж она непривычная, побоялись в корыте мочить, — девочка осторожно коснулась пальцем шифонового рукава блузки.

И на том спасибо, что побоялись.

— Кто же умеет чистить одежду магией?

— Да любой маг, я тоже умею, но я пока слабая и мне это сложно. Ну то есть пятно вывести могу, а вот если кто в лужу упадёт и весь изгваздается — я ничего сделать не сумею.

— Так ты тоже маг? — удивилась Лизавета.

— Да, — кивнула девочка. — Меня потому в орден и отдали — что со мной такой дома-то делать? Я из простой семьи, у нас детей в школу не посылают, и учителей нанимать не на что, а магии учиться надо, иначе она или изнутри тебя съест, или наружу вырвется, и ты всех вокруг покалечишь. А в ордене меня учат, им нужны маги, всё время — и для жизни, и для служения.

— И сколько тебе лет?

— Шестнадцать. Осталась бы дома — уже нужно было бы жениха искать. Но где бы родители нашли мне жениха?

— А чем занимаются твои родители?

— Отец ловит рыбу и морских гадов, на городской рынок и для ордена. Братья с ним, матушка дома с младшими.

— Сколько же вас в семье?

— Восемь. Три брата, я, и четверо младших — ещё брат и три сестрёнки. А магом уродилась только я. Отец думал, что я не его дочь, хотел в канал выбросить, но дед, его отец, он тогда ещё жив был, запретил, и велел мага позвать. Маг сказал, что глупости это и я его дочь, и пусть он меня хорошенько кормит, а потом, как подрасту, в орден отдаст. Он так и сделал, когда мне исполнилось десять лет, и ему неплохие деньги заплатили, хватило на вторую лодку, а то у него только одна была.

Лизавета слушала и не находилась с ответом. Вот тебе, Елизавета Сергеевна, быт и нравы твоего нового обиталища. Радуйся, что от тебя что-то нужно, а то тоже в канал выбросят, и пикнуть не успеешь.

Ладно, можно попробовать переодеться. Но с нижним бельём нужно что-то решать.

— Ты поможешь одеться? — спросила она у девочки.

— Конечно, госпожа Элизабетта. Если что-то ещё нужно — вы говорите, господин Астальдо велел все ваши пожелания тут же исполнять.

Лизавета разулась, сняла джинсы и блузку. Носки решила тоже снять, попробовать эти их чулки. Против ожидания, они были связаны из тонкой пряжи и плотно обхватили ногу. Аттилия хитрым образом обвязала колено белой ленточкой. Затем также надели второй.

Рубаха сидела мешком, ну а как, скажите, должна сидеть широченная льняная рубаха?

— Скажи, а корсетов у вас не носят?

— Носят, а как же! Знатные дамы — те обязательно. А обычные люди, как матушка моя — ну, там просто надо в лиф платья вшить верёвку, вот так, — девочка показала на черное платье, — и плотно зашнуровать, и всё хорошо держится.

Её собственное платье было зашнуровано встык, видимо, грудь была небольшая.

Она помогла Лизавете пролезть в платье, расправила все складки, ловко зашнуровала. Оказалось, что лиф сидит очень плотно, и даже немного не сходится. Но зашнурованная под горло нижняя рубаха отлично скрывала всё, что было внутри. Затем Аттилия просунула её руки в рукава и завязала все тесёмки.

— А на ногах у вас тут что?

— Вот, — девочка приподняла подол и показала аккуратные коричневые туфельки на шнурках, с толстой кожаной же подошвой. — Но обувь нужно по мерке заказывать, это мы с вами поедем к мастеру, да хоть завтра.

— Ой, не знаю я про мастера, — Лизавета снова надела свои кроссовки. — У меня больные ноги и в обувь нужно класть особые стельки.

— Это вы господину Больто расскажете, и он сделает, как вам надо, — сообщила девочка.

Лизавета снова усомнилась. Тем временем на её голову был водружён чепец, Аттилия что-то поправила и отогнула наружу уголки.

Вообще оказалось неплохо. Хотелось посмотреть на себя в зеркало.

— Скажи, а зеркало только в ванной комнате?

— Да, но я попрошу, чтобы вам принесли сюда тоже.

— Скажи, а чем мажут лицо? Ну, чтобы кожа не обветривалась, например?

— О, для этого есть столько всяких средств! Это вам нужно в лавку госпожи Клары, она готовит разные притирания и духи, и торгует ими. Сегодня уже поздно, а завтра съездим!

— Съездим… как?

— На лодке, как же ещё?

Она на острове? Или где вообще? Ладно, это потом. Сейчас посмотреть, что вышло.

Зеркало показало серьёзную даму, запакованную по всем правилам ренессансной моды. Даже её объёмы как будто смотрелись в этой одежде более гармонично, чем она привыкла. Да-да, было похоже на вторую половину шестнадцатого века, только силуэт подправить. Но подправлять силуэт Лизавета не хотела. Она хотела магазин чулок и нижнего белья.

По дороге в комнату их встретила госпожа Крыска.

— Господин Астальдо велел вам спуститься.

Надо же, велел.

— Что-то случилось? — поинтересовалась Лизавета.

— То есть, он приглашает вас поужинать с ним, — завершила Крыска.

1.8 Двумя днями ранее

Астальдо спускался в темницу. Он понимал, что никто другой с предстоящим разговором не справится.

Винтовая лестница была узкой, ступени — скользкими. Впереди и сзади шли служки с факелами, но, честное слово, проще было вовсе закрыть глаза и спускаться на ощупь.

В конце концов, он — важная особа. И имеет право на любые капризы. В том числе — не любить темноту, маленькие помещения и тесные винтовые лестницы.

К счастью, лестница закончилась. К сожалению, она закончилась узким коридором с низким потолком. Брат Василио, что шел с факелом впереди, чуть ли не вдвое сгибался, чтобы не словить затылком очередное перекрытие. Астальдо в сравнении с ним был мал и хрупок, ему приходилось всего-то немного наклонять голову.

У нужной двери стояли часовые. Они поприветствовали Астальдо, как подобает, и один из них отпер тяжёлый замок на двери.

— Прошу вас, господин Астальдо, — отворил толстую деревянную дверь и с поклоном предложил войти.

Василио вошёл первым, и укрепил факел на стене.

Астальдо благословил часового и тоже вошёл.

Камера была маленькой, тёмной и вообще противной. Если потушить факел, то можно было разглядеть в стене дыру, ведущую под углом наружу, но толщина стены была такова, что и света почти не проникало, и воздуха — тоже.

Да-да, запах. Немытого тела и ведра с отходами. Куда ж без него.

Узник полулежал у стены на охапке соломы и молча смотрел на Астальдо — из сумрака только глаза и сверкали.

— Приветствую тебя, Фалько, — Астальдо кивнул узнику.

— И тебе не хворать, — кивнул узник.

— Не хочешь узнать, зачем я пришёл?

— Сам скажешь, — Фалько и в хорошие времена не говорил с ним вежливо.

— Скажу. Ты нужен мне, и я хочу дать тебе шанс.