Страница 14 из 28
Когда зрение вернулось и привыкло к тому малому количеству света, что сюда проникал, она смогла различать контуры незнакомцев. Один из них жестом пригласил сесть на рядом стоящий стул, после чего все остальные также сели на свои места. Наступила минутная тишина, за время которой все вокруг было неподвижно, но это, к удивлению девушки, совсем не угнетало, а напротив – придавало мысли резвый бег. Суета таяла, как утренний туман, и вот стало казаться, что это место освещено невыносимо ярко, глаза заболели от рези.
Наконец, один из полукруга поднялся со своего места и застыл в важной позе, но не той, которую принимает человек артистичный, когда движением и взглядом, не прибегая к словам, способен передать зрителям любой оттенок настроения и чувства, но той, которая становится естественной, как естественна высота кипариса и мощь дуба. Она была проста и непритязательна, но в ней чуялась сокрытая мощь и глубина знания. Бениция, помимо своей воли, прониклась настолько глубоким уважением, почтением и доверием к этому мудрому человеку, что у нее даже и мысли не возникло о том, что тот может воспользоваться ее верой. Такое необыкновенное уважение обычно питаешь не к людям, а к чему-то эфемерному, что нельзя потрогать, например, к знаниям веков. Понимаешь, что в них заключена невероятная и непостижимая сила, овладев которой можно свершить великие и эпохальные дела. И влияние такой силы распространится как на весь мир, так и на каждого человека. Но знание опасно: в зависимости от сердца, доброго или злого, его можно использовать как на добрые, так и на злые дела. Чувствуешь, что никакой личной оценкой нельзя правильно оценить масштабность и значительность его.
Тем удивительнее, что подобное безграничное доверие возникло у девушки, справедливости ради надо сказать – рассудительной и трезвомыслящей, к существу из плоти и крови. А как известно, человек, за редкими исключениями, не способен в силу своей природы и недолговечности обладать знаниями тысячелетий.
В этот же миг поднявшийся обратился к ней со словами:
– Здравствуй, дочь земли, пришедшая из мира страданий сюда за помощью! Свидетельствую, что мы ждали тебя. Ты удивлена? Но это было так же неизбежно, как и то, что время крадет наше настоящее, чтобы мы могли либо радеть, либо горько скорбеть за свое прошлое, в котором остались неисправимые ошибки, свершенные по неведению или невежеству. Как и все во Вселенной, видимой и невидимой, твое появление, как следствие нам известных причин, было полностью закономерным. Но помни: у каждого есть будущее – и оно целиком зависит от тебя! Ты переступила порог сокрытой Истины, а он озаряет своим светом даже людей слепых и глухих; не физически – ты понимаешь, но тех, кто полностью попал во власть земных сил. Ты сама, несмотря на то, что была лучше подготовлена многих из тех, кто попадал сюда впервые, оказалась в замешательстве. Ты должна знать куда вступила! Какой выбор сделала! Знаешь ли ты, что после уже нельзя будет сбросить ношу знания?
– Да, знаю, мудрый человек! – с трепетом в голосе ответила Бениция.
– Хорошо. Тогда ты все узнаешь: не сразу, конечно, но шаг за шагом – ничто, а тем более знание, не дается без труда. Здесь рушатся прежние воззрения на мир, кажутся ложными убеждения, впитанные с молоком матери. Здесь каждого, кто стремится к этому, ждет новое рождение – сознательное, сделанное по собственному выбору, на свою ответственность. Здесь правилом человека должно стать то, что случайностей как в его отдельно взятой жизни, так и в жизни целых наций и народов, не существует. Одно это позволяет наполовину прозреть, увидеть, что нынешняя жизнь стала такой от твоих же мыслей, слов и поступков! Тебе, Бениция, это будет сделать намного легче, чем многим другим, которые переступали этот порог в поисках Правды, помощи, совета, убежища или власти. Последние, правда, нашли не Правду и не власть, но свою погибель – истинное знание не приемлет власти в ее мирском понимании. Поэтому будь осторожна со своими желаниями и разбирай, что ведет к добру, а что – к злу. Ты одна из числа людей, живущих по совести, людей с открытыми глазами, и свет от них заслоняет лишь собственная ладонь. На пути к нам ты прошла через многие трудности, испытания, а в последнее время – и страдания. И это не случайно. Решением нашего Совета Семерых тебе разрешено войти в Круг достойных. Мы тебе поможем. Разумеется, наша помощь ни к чему тебя не обязывает, и входить ли, или нет – твой выбор. Самое сокровенное, неотъемлемый дар каждого, что мы ценим выше всех благ мира земного, – это свобода воли. Свобода в самом широком, самом созидательном разумении. Я закончил. Выбор за тобой, Бениция!
Бениция слушала как взрослый человек, вдруг увидевший в отражении водной глади свое забытое детство. Неожиданно она заново открыла для себя то, что когда-то было открыто, но что со временем скрылось в непроглядной тени слепоты.
– Да, я хочу видеть! – ее голос дрожал, но дрожал не от страха. И не от робости или излишней впечатлительности, а от восхищения и внутреннего трепета, который охватил не только ее тело, но перевернул всю душу. В груди разлилось приятное тепло; медленно поднимаясь кверху, оно наполнило ее радостью и силой.
– Тогда целиком доверься нам, дочь наша, и поведай о своих трудностях, чтобы мы могли тебе помочь. Мы готовы выслушать тебя.
После этого человек опустился на свое место и присоединился к своим молчаливым собратьям, предоставив Бениции начать речь.
– Благодарю вас всех заранее! За все, что вы делаете для других и что, если будет на то ваша добрая воля, сделаете для меня!
И она повела свой рассказ…
Глава VII. Изгнание
«Те, на кого надеешься, могут погубить, а те, кем пренебрегаешь, – спасти».
В доме Татиев господствовало ночное затишье. Такое обычно бывало после долгих праздничных гуляний. Сейчас была иная обстановка: тишь скорее напоминала о том, что не должно было случиться, но что случилось – и оставалось лишь попытаться принять. Но как же нелегко было сделать это!
Ни в одном окне дома не горел огонек: можно заподозрить, что все спали ровным безмятежным сном, но это было далеко не так. После бурного вечера бог сна коснулся далеко не всех.
Комната была темной, но явно не безлюдной: слышалось ровное, спокойное дыхание, мерные вдохи и выдохи, гулкие удары сердца; но что-то жутковатое пряталось в темноте.
Валерий просто молчал. Молчал, не произнося ни слова. И это было как раз то гнетущее молчание, которое говорило лучше всяких слов. Вот уж воистину человеческая мысль способна на многое! Он был расстроен, подавлен, а в первое мгновение после того, как пришел в себя, – даже взбешен: негодовал так сильно, насколько мог. Ничего из этого не вырвалось наружу, но все жилы на лице вздулись в напряжении, превратились в пики острых скал посреди обычно спокойного озера. И все это насытило воздух. Поза, лицо, взгляд. О, как много сейчас выражал этот взгляд – если бы только увидел его кто-нибудь! Но судьба, видимо, сжалилась над тем несчастным, кто мог бы оказаться здесь. Испепеляющий взгляд – это еще слабо сказано. Прошло время, и буря улеглась.
Недовольство, разочарование, ненависть, гнев. Нет! Не это сейчас владело Валерием. Стыд, чувство вины, обида – это более верно, но все равно не до конца отражало то, что поселилось в его душе. Отец семейства был сильной натурой, как он считал, и, как все ему подобные, обладал тем же недостатком – неспособностью признать свою ошибку. И именно потому всего несколько минут назад он готов был испепелить весь белый свет – лишь бы не признать того, что стало явью. Но это уже произошло. И разумность, в конце концов, возобладала. Вместо бушевавшего пожара нахлынула пустота, смыв все останки прежней ярости.
Когда вошел Авл, глаза Валерия не выражали ничего, кроме стеклянной безжизненности. Такое нередко случается у безнадежно больных, когда предел отчаяния переступлен, и дальше начинаются владения смерти. Хоть Валерий и не ощущал смерти, от него веяло тем же, чем и от людей, близких к самоубийству: пустотой, безразличием, сокрушенными надеждами, несбывшимися мечтами, поломанной жизнью и отсутствием жалости. Ведь жалость еще принадлежит к сфере жизни. Если есть что жалеть, хотя бы себя, в крайнем случае, – есть еще надежда, что человек одумается. Здесь же жалости не было. Молчание и породило убийственную тишину.