Таинственный сад. Маленький лорд Фаунтлерой

Он снова упал на подушки и лежал неподвижно со странным выражением на лице.

– У меня никогда не было тайны, – сказал он, – кроме той, что я не буду жив и не вырасту большой. Они не знают, что я знаю об этом, значит, это тайна… Но эта тайна мне нравится больше.

– Если ты не заставишь их взять тебя в этот сад, – убеждала Мери, – то, может быть… я почти уверена, что когда-нибудь узнаю, как туда забраться. А потом… если доктор велит вынести тебя в кресле… и если ты всегда можешь делать что захочешь, то мы… может быть… нашли бы какого-нибудь мальчика, который бы вез твое кресло… мы пошли бы в сад… одни, и это было бы всегда тайной.

– Это было бы хорошо, – сказал он медленно, мечтательно глядя пред собой. – Я бы примирился со свежим воздухом… в таинственном саду.

– Я тебе расскажу… как, по-моему, там внутри… если бы могли туда войти… Он был заперт так долго, что все там перепуталось…

Колин лежал спокойно и слушал, как Мери рассказывала про вьющиеся розовые кусты, которые цеплялись за деревья, про птиц, которые, вероятно, свили там гнезда, потому что было безопасно. Потом она рассказала ему про малиновку и про старого Бена. Рассказ про птичку так понравился Колину, что он даже улыбнулся.

– Я и не знал, что есть такие птички, – сказал он. – Но когда все время бываешь в комнате, то ничего такого не видишь. А ты столько знаешь… мне все кажется, что ты была там, в этом саду!

Мери не знала, что сказать, и молчала. Колин, очевидно, не ожидал ответа.

– Я тебе покажу кое-что, – сказал он вдруг. – Видишь вон ту розовую шелковую занавеску на стене над камином?

– Вижу, – ответила она.

– Там висит шнурок, – сказал Колин. – Потяни его!

Мери, сильно заинтересованная, встала и отыскала шнурок. Когда она потянула его, шелковая занавеска отодвинулась на своих кольцах; под нею был портрет. Он изображал молодую женщину с улыбающимся лицом. У нее были светлые волосы, перевязанные синей лентой, и смеющиеся, чудные глаза, точь-в-точь как печальные глаза Колина, агатово-серые, казавшиеся вдвое больше, чем были на самом деле, благодаря длинным черным ресницам.

– Это моя мать, – жалобно сказал Колин. – Я не понимаю, почему она умерла. Иногда я ее ненавижу за это!

– Это странно! – чопорно сказала Мери.

– Если бы она была жива, я бы не был всегда болен, – ворчал он. – Я думаю, что я тогда тоже мог бы жить… И мой отец мог бы глядеть на меня… и у меня была бы прямая спина… Задерни занавеску!

Мери исполнила его желание и снова уселась на стул.

– Зачем занавеска задернута? – спросила она.

Он беспокойно задвигался.

– Это я им приказал так… Иногда… я не люблю видеть… как она на меня смотрит. Она слишком много улыбается, а я больной и… жалкий. И потом… ведь она моя, и не хочу, чтобы все ее видели…

Несколько секунд в комнате царило молчание; потом Мери заговорила.

– Что бы сделала миссис Медлок, если бы узнала, что я здесь была? – спросила она.

– Она сделала бы, что я прикажу, – ответил он. – А я сказал бы ей, что я хочу, чтобы ты сюда ходила и разговаривала со мной… каждый день. Я рад, что ты пришла сюда!

– И я тоже! Я буду приходить часто, только… – она нерешительно остановилась, – мне ведь надо будет каждый день искать калитку… этого сада.

– О, да, ты должна… а потом ты мне все расскажешь! – Он несколько минут лежал, точно обдумывая что-то, но потом опять заговорил.

– Я думаю, что ты тоже будешь тайна, – сказал он. – Я им ничего не скажу, пока сами не узнают. Я всегда могу выслать сиделку из комнаты и сказать ей, что я хочу остаться один… Ты знаешь Марту?

– О, да, хорошо знаю! Она ухаживает за мной! – Он кивком головы указал на дверь в коридор.

– Она спит там, в другой комнате. Сиделка вчера ушла ночевать к своей сестре, а когда она уходит, она всегда заставляет Марту ухаживать за мной. Марта тебе скажет, когда прийти сюда.

Мери поняла, почему у Марты был такой смущенный вид, когда она спросила у нее, кто плакал.

– Значит, Марта знала все… про тебя? – спросила она.

– Да, она часто ухаживает за мной. Сиделка любит уходить от меня, и тогда Марта приходит.

– Я тут пробыла очень долго, – сказала Мери. – Уйти теперь? У тебя глаза сонные.

– Я бы хотел уснуть, прежде чем ты уйдешь, – робко сказал он.

– Закрой глаза, – сказала Мери, придвинув свой стул поближе, – и я сделаю то, что, бывало, делала моя айэ в Индии. Я буду гладить твою руку и спою тебе что-нибудь совсем тихонько!

– Это было бы, пожалуй, хорошо, – сказал он полусонным голосом.

Почему-то Мери было очень жаль его. Ей не хотелось, чтобы он лежал, не засыпая, и, прислонившись к постели, она стала поглаживать его руку, тихо напевая монотонную индусскую песенку.

– Это хорошо, – сказал он еще более сонным голосом. Она продолжала петь и гладить его руку, но когда взглянула на него, то увидела, что его черные ресницы опущены и глаза закрыты. Он крепко спал. Она тихо встала, взяла свою свечку и бесшумно вышла из комнаты.

Глава XIV

Когда наступило утро, степь была скрыта в тумане и дождь не переставал лить. О том, чтобы выйти, не могло быть и речи. Марта была так занята, что Мери никак не удавалось поговорить с нею, но после обеда она попросила ее прийти к ней в детскую посидеть. Марта пришла, захватив с собой чулок, который всегда вязала, когда ей больше нечего было делать.

– Что с тобой такое? – спросила она, как только они уселись. – У тебя такой вид, как будто ты хочешь что-то рассказать!

– Хочу. Я узнала, что это был за плач! – сказала Мери.

Марта уронила вязанье на колени и смотрела на нее испуганными глазами.

– Нет! – воскликнула она. – Никогда.

– Я услышала плач ночью, – продолжала Мери, – я встала и пошла посмотреть, откуда он слышится. Это был Колин. Я его отыскала.

Лицо Марты с испугу даже покраснело.

– О! Мисс Мери! – сказала она, почти плача. – Этого не следовало делать… не следовало! Ты меня доведешь до беды. Я тебе никогда ничего не рассказывала про него, а теперь беда будет… Я потеряю место… И что тогда будет делать мать?

– Ты не потеряешь места, – возразила Мери. – Он был рад, что я пришла. Мы говорили и говорили. Он сказал, что рад, что я пришла.

– Рад? – воскликнула Марта. – Правда? Ты не знаешь, какой он бывает, когда ему что-нибудь не по вкусу. Он слишком велик, чтобы плакать, как младенец, но когда он рассержен, он вопит только чтобы напугать нас. Он знает, что мы пикнуть не смеем.

– Он не был сердит, – сказала Мери. – Я его спросила, уйти ли мне, но он велел мне остаться. Потом он стал задавать мне вопросы, и я уселась на большой табурет и стала рассказывать ему про Индию, про сады, про малиновку. Он не хотел отпускать меня. Потом он показал мне портрет своей матери. А прежде чем уйти, я убаюкала его… песней!

Марта так и ахнула от изумления.

– Я не могу тебе поверить! – заявила она. – Ведь это все равно что войти прямо в львиное логовище! Если бы он был такой, как всегда, он бы взбесился и поднял весь дом. Ведь он не позволяет чужим даже посмотреть на себя!

– А мне позволил! Я все время глядела на него, а он на меня!

– Не знаю, что и делать! – воскликнула встревоженная Марта. – Если миссис Медлок узнает об этом, она подумает, что я не послушалась ее приказаний и рассказала тебе все, и тогда меня отошлют назад к матери.

– Он пока ничего не расскажет про тебя миссис Медлок. Это сначала будет как будто тайна, – твердо сказала Мери. – И он говорит, что все должны делать, как ему угодно!

– Это-то правда! Скверный мальчишка! – вздохнула Марта, отирая лоб передником.

– Он говорит, что миссис Медлок тоже должна. И он хочет, чтобы я приходила к нему каждый день; ты должна будешь передавать мне, когда я ему буду нужна.

– Я! – воскликнула Марта. – Я потеряю место, наверняка потеряю!

– Этого не случится, если ты будешь делать, что он захочет, а всем ведь приказано повиноваться ему, – убеждала Мери.