Новенький

– Браво, Пирс! – закатывает глаза Менди. – Как всегда, краткости тебе не занимать.

– Ну, как? – спрашиваю я Оливера, игнорируя бурчание Менди. – Думаешь, сработает?

– Всё будет в шоколаде, крошка! – подмигивает он мне. – Вот увидишь, уже завтра «Волшебная коробка» будет забита.

Каково же было мое удивление, когда утром следующего дня происходит именно то, что и предвещал Оливер. Забавно получается: сразу, после нашего объявления, некоторые не стесняясь хихикали надо мной и шептались, мол, что за ерунду, ты, Пирс, ещё придумала? Детский сад! Никто в здравом уме не станет отправлять анонимные записочки, чтобы те стали достоянием общественности. Однако уже сегодня «Волшебная коробка» полна сюрпризов. После занятий мы с Оливером закрываемся в редакции, чтобы прочитать все письма, а Эмма, которой наша идея чертовски понравилась, присоединяется к нам спустя сорок минут.

– Так, было ли что интересненькое? – спрашивает она нас, прихватив с собой три стакана с колой и ведерко картошки фри. – Вы оставили хоть немного для меня или уже всё прочитали?

– Сильно не надейся, – вздыхаю я, сложив очередное дурацкое признание в огромную стопку. – Здесь одни только признания в любви!

– Серьезно? – смеется она. – И кому же?

– А ты догадайся.

– Боже, это же сущий ад! – восклицает Оливер и зачитывает: – Бла-бла-бла и «…не могу дышать, понимая, что ты отказываешься замечать меня. Дорогой Картер, прошу, почувствуй меня, когда я буду рядом. Мое сердце колотится в груди так громко, что даже атомный взрыв не способен поглотить этот грохот». Господи, кто это пишет? Малолетка?

– И так каждое второе письмо, – объясняю я Эмме. – Кажется с этой идеей мы попали впросак.

– Да ладно! Серьезно? – вздыхает Эмма и хватает несколько писем из самой большой стопки. – Ладно, что уж теперь. Еще неделя до верстки выпуска, может за это время кто-то разбавит эти розовые сопли щепоткой жесткой реальности?

– Хоть бы, – тихонько говорит Оливер и с неохотой утыкается в дальнейшее чтение.

Просидев с нами полчаса и без конца издавая тяжелые вздохи, Эмма сообщает, что вынуждена нас покинуть. Я её понимаю, ведь нет абсолютно ничего интересного в том, чтобы читать одно и то же: «Картер Прайс, я люблю тебя».

– Есть! Есть! – кричит Оливер, когда я только-только собиралась сказать ему, что и нам пора закругляться. – О, боже! Ты только послушай! Это жалоба!

– Читай! – подскакиваю я на ноги от радости. – Скорее!

– «Бреди Макбрайт, я ненавижу тебя! Ты испортил мою мечту, ты испортил мое самое первое в жизни свидание! Мне очень жаль, что в тот день, когда ты с видом раненого оленя, подошел ко мне и пригласил на свидание, я сказала «да»! Это событие должно было запомниться мне трепетом внутри, волнением и даже дурацким страхом, что в моих зубах может застрять кусочек индейки и ты будешь смеяться надо мной! Но нет, всё, что я помню, так это вопрос официанта, который он повторял семь раз: к вам кто-нибудь присоединиться, или вы будете ужинать одна? Ненавижу тебя, Бреди Макбрайт! Пусть и про тебя когда-нибудь вот так же забудут!»

– Бедная девушка! – ахаю я. – Я всегда подозревала, что Макбрайт – козлина, а теперь убедилась в этом окончательно.

– И того: есть анонимная жалоба на Макбрайта и на Прайса от тебя. Кстати, ты уже написала её?

– Вчера ночью.

– Супер. Так, что ещё? – Поспешно перебирая ещё непрочитанные конверты, Оливер снова подскакивает с места, держа в руках тот, на котором написано «ЖАЛОБА». – Детка, шоу начинается!

– Что там? Что там?

– Та-а-ак, – протягивает Оливер, бегло читая текст. – Нет, отбой.

– Почему?!

Оливер недовольно кривит губы и зачитывает:

– «Мисс Гордон, вы настоящая сука! Вас просто бесит, что вы мне не нравитесь».

– Пф-ф… Что ж… Парень высказался.

– Представляю лицо мисс Гордон, если бы она прочитала это.

– Да она бы взорвалась, как бомба! – смеюсь я. – А перед этим её лицо покрылось бы темно-красными пятнами и неоновые виниры выглядели бы ещё ужаснее!

– Такие голубые, жуткие, как у Барби!

– Точно-точно!

Наш с Оливером смех прерывает очередной белый конверт, внезапно влетевший в кабинет сквозь щель под дверью. Несколько секунд мы стоим с ним в полнейшем изумлении, а потом оба срываемся с места и хватаем конверт.

– Это признание, – вздыхаю я с раздражением и отдаю конверт Оливеру. – Пора закругляться. Завтра после школы у нас с мамой запланирован поход по магазинам, так что меня здесь не будет.

– Хейз?

Складываю в сумку блокнот и ручку, а пустые стаканы выбрасываю в корзину под столом.

– Если захочешь почитать письма без меня – дерзай. Только прошу, не оставляй их на Лесли. Девчонка страшно помешана на новеньком и бьюсь об заклад, что половина этих признаний – её рук дело.

– Хейз?

– А Эмма может упустить что-то интересное. Так что…

– Хейз!

– Да? Что?

В одной руке Оливер держит раскрытый конверт, а в другой маленький желтый стикер.

– Здесь признание.

– Я поняла уже. И кому же? Бреди или Картеру Прайсу? Нет, стой, не говори, дай угадать? Мм… Прайс! Это точно Прайс, да?

– Нет.

– О, боги! Надо будет ради интереса посчитать, сколько влюбленных дурочек наберет каждый из них. Слушай, а может нам вести статистику?

– Это не для Прайса, – с улыбкой говорит Оливер.

– Ладно! – отмахиваюсь я. – Кто там ещё в футбольной команде? Коул? Эдриан?

– Это признание адресовано тебе, Хейзи.

– …Чего?

С улыбкой нашкодившего ребенка Оливер пожимает плечами и зачитывает слова, написанные на желтом стикере:

– «Хейзи Прайс, ты прекрасна. Продолжай говорить то, о чем думаешь, и люди станут добрее».

4

Моя мама обожает предлагать мне яркую и пеструю одежду, в надежде, что когда-нибудь я всё же соглашусь нацепить на себя клоунский фестиваль и затмить всех парней в Гринлейк. Второй час мы ходим по торговому центру и единственное, что я выбрала для себя – теплый кардиган цвета нежной кремовой подливки, которую готовит моя бабушка специально для нежнейших домашних булочек. Пока мама примеряет домашний халат в примерочной очередного магазина, я молча сижу в углу на мягком пуфике и таращусь куда-то в пустоту, а мои мысли медленно съезжают с ледяной горки в огромный сугроб замешательства.

И кому только в голову могло прийти написать такое для меня? Не понимаю, как должна относиться к записке, ведь первая часть означает, что кому-то я кажусь прекрасной, должно быть, внешне, а вторая же несет в себе человеческую добросердечность… В общем, кто-то просто сделал мне комплимент.

– Хейзи, почему бы тебе всё же не примерять то платье в горошек? – доносится голос мамы из примерочной. – Ты видела, оно есть в ярко-красном варианте и бледно-желтом? Тебе и тот и тот подойдет, так что смотри сама. Хейзи?

– Да? – улыбаюсь я, хлопая глазами. Её голова уже выглядывает из-за плотной шторки. – А! Конечно. Я посмотрю, мам.

– Что это с тобой сегодня? – сощуривается мама с такой кривой улыбочкой, словно думаю я не о самых приличных вещах. – Витаешь в облаках.

– Я?! С чего бы это? Как будто мне заняться больше не чем!

– Лучше бы действительно было не чем, – подмигивает мне мама и снова скрывается за шторкой. – Тебе семнадцать, Хейзи. В твои годы я была самой популярной девочкой в школе, а твой дедушка без конца разгонял парней, карауливших у нашего дома.

– И правильно делал. Мания преследования ещё никогда до добра не доводила.

Мама снова выглядывает из-за шторки и со вздохом оглядывает мое лицо.

– Я горжусь тобой, милая. Ты прекрасно учишься, занимаешься школьной газетой, участвуешь во многих, если не во всех, городских мероприятиях.

– А дальше последует «но»?

– Но! – кивает мама и смеется. – Не хочу, чтобы ты лишала себя возможности быть счастливой.

– Мама! – улыбаюсь я. – Думаешь, я несчастна? О, боже, ты и впрямь так думаешь?