Страница 24 из 31
Однажды, когда он, одинокий и удрученный горестью, сидел на своем диване, к нему вошел его родственник, принц Сиди-Селим. Он был в мусульманской одежде, хотя втайне исповедывал уже христианскую веру. При виде его старый Эль-Сагал растрогался и заключил его в свои объятия.
— Я послан к тебе королем Фердинандом, — сказал Сиди-Селим. — Судьба против нас, и наша гибель написана в книге судеб. Вспомни предсказание, сделанное астрологами в день рождения нашего племянника, Боабдиля эль-Чико — злосчастного. Королевство Гренадское неминуемо должно перейти в испанские руки. Такова воля Аллаха.
Эль-Сагал слушал слова его в мрачном молчании. Наконец он вздохнул глубоко и сказал:
— Да будет воля Аллаха! Если бы он не решил гибели Гренады, моя рука и моя сабля спасли бы ее!
— Тебе остается спасти остатки твоего королевства, — сказал Сиди-Селим. — Продолжая неравную борьбу, ты докончишь разорение края и предашь смерти многих верных мусульман. Хочешь ли ты отдать племяннику Боабдилю-злосчастному остающиеся у тебя города и тем увеличить его силу?
Глаза Эль-Сагала засверкали гневом и враждой.
— Никогда! — воскликнул он, — никогда не заключу я условий с этим изменником, с этим предателем! Пусть лучше знамя испанское водрузится на стенах моих городов — но я не отдам их Боабдилю!
— Так доверься же королю и королеве; они согласятся на выгодные для тебя условия. Уступи лучше сам то, что они возьмут у тебя силой. Покорись необходимости и воле Аллаха.
— Покоряюсь, — произнес мрачно Эль-Сагал.
Сиди-Селим возвратился к королю Фердинанду, и условия были заключены. Эль-Сагал уступал все свои владения испанскому королю, который оставлял за ним часть горных земель в Альпуксаре, половину соляных копей и титул короля Андараксы, с 2.000 подданных и 4.000 мараведисов дохода. День для сдачи Кадикса и Альмерии был назначен.
Король и королева с пышною свитой и лучшею частью войска оставили Басу и отправились в Алмерию, вступая по пути в покоренные города. Когда они достигли Альмерии, навстречу им выехал верхом Эль-Сагал с принцем Сиди-Селимом и знатнейшими лицами города. Гордый Эль-Сагал, приниженный и глубоко уязвленный появился с искаженным лицом; порою тяжкий вздох невольно подымал грудь его. Завидев короля, он сошел с лошади, подошел к нему и хотел поцеловать его руку в знак вассальства, но король, уважая сан бывшего маврского короля, склонился с седла и, поцеловав старого храброго воина, просил его сесть на лошадь. Затем они вместе въехали в город, обмениваясь вежливыми речами.
Сдав город, старый вождь мавританский удалился в горы с немногими верными ему лицами и скрыл в своем маленьком королевстве горькое чувство побежденного.
Когда первый визирь вошел к Боабдилю и объявил ему об отречении Эль-Сагала в пользу короля испанского, малодушный и недостойный Боабдиль возрадовался низкою радостью.
— Велик Аллах! — воскликнул он, — радуйся и ты, Юзеф! Звезда моя сияет и судьба перестала гнать меня. Теперь нельзя называть меня злосчастным. Прикажи отпраздновать всенародно такое великое событие!
Но Юзеф покачал головой.
— Мы находимся посреди бурного моря, — сказал он, — и земля колеблется под нами; пусть король отложит праздник до более благоприятного времени.
Но Боабдиль не мог сдержать себя в этот счастливый, по его мнению, для него день. Он приказал убрать коня своего в богатую сбрую и выехал из ворот Альгамбры. По аллее, украшенной фонтанами, он отправился в Гренаду и достиг городского сада, наполненного волнующимся народом, который громко роптал, стонал и проклинал изменников. Говор народный поминал о старом короле Мулее, сражавшемся с врагом до последней крайности, и о воинской доблести Эль-Сагала. Когда жители Гренады увидели Боабдиля, в богатом наряде, на роскошно оседланном коне, весело разъезжающим в этот день стыда и бедствия, негодование их разразилось кликами и проклятиями. Боабдиль услышал отовсюду имя изменника, предателя, отступника. Смущенный и разгневанный, он повернул коня своего и возвратился в Альгамбру. Он надеялся, что покровительство Фердинанда оградит его от непокорности и строптивости подданных. Но скоро его надежда исчезла, как дым, уносимый ветром. Фердинанд прислал сказать ему, чтоб он исполнил свое обещание сдать ему Гренаду, когда Кадикс, Альмерия и Баса будут взяты у Эль-Сагала. Боабдиль не мог бы исполнить этого требования, если б и хотел; народ бушевал в Гренаде; она была переполнена солдатами и жителями, пришедшими в нее из взятых и сдавшихся Испанцам крепостей и городов; все они, разоренные, побежденные, лишенные состояния, отчаянные и пылавшие яростию, обвиняли во всех своих бедствиях Боабдиля. Он отвечал Фердинанду, что находится в невозможности исполнить свое обещание, и просил его повременить. Фердинанд прислал тотчас другого посланного и обещал Гренаде те же условия, что и Басе, если она сдастся немедленно. Остатки благородных гренадских рыцарей, потомки знатных фамилий, пылая непримиримою враждой к Испанцам, предпочитали смерть сдаче Гренады. Между ними отличался красотой, умом и воинскими талантами Муса-Гасан, в котором текла кровь королей маврских. Он был лихой наездник, храбрый боец, наводивший страх на врагов и восхищавший дам своею ловкостью, благородством, изяществом приемов и искусством побеждать на турнирах. Когда он услышал, что Фердинанд требует сдачи Гренады, глаза его засверкали гневом и негодованием.
— Король испанский воображает вероятно, что все мы — хилые старцы! — воскликнул он, — что у нас вместо оружия остались одни трости! Или думает он, что мы — женщины, и годны только сидеть у прялки. Пусть он узнает, что Мавр родился на то, чтобы с оружием в руках защищать отечество. Ездить верхом, стрелять, работать саблей разить врагов наше дело с детства. Если он желает завладеть нашим оружием, — пусть попытается взять его с бою. Мы дорого продадим его. Что касается меня, то я считаю, что могила у стен Гренады, если я умру, защищая ее, слаще ложа в богатейшем из дворцов.
Эти слова благородного и храброго маврского рыцаря были приняты жителями Гренады с неописанным восторгом. Вся Гренада встала как один человек, как солдат, внезапно пробужденный во всеоружии от постыдно застигнувшего его сна. Начальники города и войск отвечали Фердинанду, что все они предпочитают смерть сдаче Гренады.
В ожидании весны Испанцы и Мавры готовились к беспощадной борьбе, по сознанию обеих сторон — борьбе окончательной. Муса-Гасан, окруженный гренадскими рыцарями и знатными по рождению гражданами, одушевленный любовию к отечеству и воинственным пылом, приобрел громадное влияние; слово его стало законом. Еще до открытия военных действий он выходил из города, предводительствуя отрядами всадников, доходил до крепостей испанских и захватывал стада, пасшиеся вблизи. Когда он возвращался в Гренаду, гоня их пред собою, Мавры вспоминали свои прежние победы над Испанцами; когда же они однажды увидели, что Муса-Гасан захватил испанские знамена, то их восторгу не было границ. Но зима прошла, наступила весна, и настоящая война началась.
— Гренада обильно снабжена припасами всякого рода, — сказал Фердинанд, — мы в нынешнем году не можем с успехом осаждать ее; но если мы опустошим теперь ее окрестности, то на будущий год ей нельзя будет запастись припасами, и мы заморим ее голодом.
Так и было: долины, окружавшие Гренаду, изумительно роскошные и плодоносные, были опустошены войсками испанскими. На берегах славного канала, орошавшего луга и поля, под самыми почти стенами города, король Фердинанд, с великою церемонией, посвятил в рыцари своего молодого сына Хуана, почти мальчика, которого в первый раз взял с собою на войну. Герцог Медина Сидония и Маркиз Кадикский были восприемниками принца, а затем посвящены были в рыцари многие знатные молодые Испанцы. И принц Хуан, и они горели желанием отличиться.
Войска испанские, опустошив окрестности Гренады, подошли под самый город. Злосчастный и недостойный Боабдиль, запершись в Альгамбре, равно боялся и своих подданных, и Испанцев.