Страница 38 из 42
Природа не делится на органическую и неорганическую. Само противопоставление живого и неживого отсутствует, как, например, в «Айтарея-араньяке»:
«<…> и тогда возник рот <…> изо рта вышла речь, из речи – огонь. Далее возникли ноздри. Из ноздрей вышло обоняние, из обоняния – ветер. Затем возникли глаза. Из глаз вышло зрение, из зрения – солнце. Затем возникли уши. Из ушей вышел слух, из слуха – страны света. Затем возникла кожа. Из кожи вышли волосы, из волос – растения и деревья. Затем возникло сердце. Из сердца вышла мысль, из мысли – луна. Затем возник пуп. Из пупа вышло выдыхание, из выдыхания – смерть. Затем возник детородный орган. Из детородного органа вышло семя, из семени – вода»248.
Природа в целом предстает как живое существо, все составляющие природы – как органы его тела. Например, «в древнескандинавской поэзии многократно встречается уподобление частей человеческого тела явлениям неживой природы и наоборот <…> Голову называли “небом”, пальцы – “ветвями”, воду – “кровью земли”, камни и скалы – “костями”, траву и лес – “волосами земли”»249.
Первобытные народы «представляют себе изготовленные человеком предметы живыми – на манер растений, животных, погруженных в зимнюю спячку, заснувших людей. Это своего рода приглушенная жизнь, тем не менее весьма могучая, способная проявляться пассивно своим сопротивлением и даже активно действовать тайными путями, могущая производить добро и зло»250.
Свидетельством того, что сознаваемый мир исходно являлся живым, служит сохранившийся в одном из дошедших до нас фрагментов законов Драконта экзотический обычай привлечения к судебной ответственности «совершивших убийство» животных и неодушевленных предметов. Наказание животных и неодушевленных предметов не было чертой только лишь первобытности, оно было широко распространенным явлением в Древнем Риме и Средневековой Европе и сохранялось до тех пор, пока сознаваемый мир оставался в целом живым миром.
Очень важно, что первобытное мышление страшится и не принимает изменений. Это обусловлено его настроенностью на неизменное досознательное. Леви-Брюль объясняет это свойство первобытного мышления следующим образом: «Мы здесь наблюдаем отнюдь не простой результат, как это думали раньше, верности обычаю и консерватизма, свойственных этим народам. Пред нами непосредственный результат действенной веры в мистические свойства предметов, связанные с их формой, свойства, которыми можно овладеть при помощи определенной формы, но ускользающие от контроля человека, если изменить в этой форме хотя бы малейшую деталь. Самое незначительное на вид новшество открывает доступ опасностям, оно может развязать враждебные силы, вызвать гибель новатора и тех, кто с ним связан»251.
Эмпирическое изучение характера первобытного мышления согласуется с характеристиками начального этапа сознательного творчества, выведенными нами на основе теоретико-познавательных соображений. Воображение первобытного человека настроено на все соответственные результаты познания, поскольку они неразличимы для первобытного человека. Стремясь избавиться от создаваемого диссонансом восприятий чувства неудовольствия, первобытный человек формирует свое видение мира, в котором отдается должное каждому из них не по отдельности, а в целом, без разграничения. Мир явлений и мир неявленный не существуют для него как различные миры. В продуктах вторичного воображения то, что соответствует явленному, и то, что соответствует неявленному, переплетено и смешано. Леви-Брюль пишет: «Для членов нашего общества, даже наименее культурных, рассказы о привидениях, духах и т.д. являются чем-то относящимся к области сверхъестественного: между этими видениями, волшебными проявлениями, с одной стороны, и фактами, познаваемыми в результате обычного восприятия и повседневного опыта, с другой стороны, существует четкая разграничительная линия. Для первобытного человека этой линии не существует»252.
Первобытные люди не стремятся к «объективности». «Для первобытного человека, восприятие которого иначе направлено, объективные черты и признаки, если он их и схватывает подобно нам, вовсе не исчерпывающие или наиболее существенные, чаще всего такие черты только знаки-проводники таинственных сил, мистических свойств, тех свойств, которые присущи всякому, а особенно живому существу»253.
Леви-Брюль отмечает, что для первобытного человека не играет роли различие между восприятием, полученным наяву, и сном, поскольку оба они одинаково мистические. Сновидения – не низшая и ошибочная форма, а напротив, высшая форма, поскольку в ней роль материальных и осязаемых элементов минимальна и общение с духами и невидимыми силами осуществляется наиболее непосредственно и полно254.
В этот период досознательное довлеет над человеком, потому что еще нет почти ничего созданного самим человеком. К.Г. Юнг пишет:
«Примитивный склад ума отличается от цивилизованного в основном тем, что сознание намного менее развито в плане протяженности и интенсивности. Такие функции, как мышление, воля и т.п., еще не дифференцированы; они досознательны. Например, в случае с мышлением это проявляется в том обстоятельстве, что дикарь не мыслит сознательно – eго мысли появляются сами. Дикарь не может утверждать, что он думает; скорее это “что-то думает в нем”»255.
По мере того как сознаваемый человеком мир становится все более связным, упорядоченным, дифференцированным, тайная сторона вещей утрачивает прежнее значение. Постепенно возникает тенденция к автономизации сознательного от досознательного.
§ 2. Загробный мир как сознательный образ досознательного
Если жизнь обязана своим существованием досознательному, то не следует ли сказать то же самое о смерти? Смерть есть уход живого существа из сознаваемого мира. Но все же смерть есть построение сознаваемого мира, и поэтому она неразрывно связана с этим миром. Размышления о смерти как переходе из сознаваемого мира в мир иной представляют собой попытку представить на уровне сознания непредставимое, недоступное сознанию. Таким образом, загробный мир – это сознательный образ досознательного.
В первобытности сознаваемый мир еще недостаточно сформирован в своих связях и отношениях, чтобы противопоставляться миру иному. Оба этих мира остаются практически одинаково неизвестными, поэтому загробный мир зачастую смешивается с миром здешним. Мертвые могут вести обычную жизнь охотников и собирателей, превращаться в животных и птиц, скитаться по земле, выходить по ночам из своих убежищ, возвращаться к стойбищам живых.
Древние культуры, в отличие от первобытных людей, уже разделяют реальность на два мира – здешний и иной, но при этом загробный мир остается для человека как бы незримо присутствующим.
Обитатели загробного, иного мира – это непременно духи, души, т.е. живые существа. Само понятие о загробной жизни свидетельствует о том, что люди, которым оно принадлежит, считали живым абсолютно все, даже умершее. Весь сознаваемый мир, включающий как мир здешний, так и мир иной (как он сознается), является целиком и полностью живым.
Иной мир – сознательный образ досознательного – это мир, порождающий и одновременно убивающий живое. При этом для первобытного сознания смерть живого существа парадоксальным и вместе с тем закономерным образом не делает его неживым, а приводит к его обновлению, возрождению.
248
Бонгард-Левин Г.М. Древнеиндийская цивилизация. М., 1993. С. 53–54.
249
Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры // Гуревич А.Я. Избранные труды. Средневековый мир. СПб., 2007. С. 54–55.
250
Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. С. 32.
251
Там же. С. 33.
252
Там же. С. 55.
253
Там же. С. 40.
254
Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. С. 49.
255
Юнг К.Г. Психология архетипа младенца // Юнг К.Г. Душа и миф: шесть архетипов. Киев, 1996. С. 88–89.