Страница 20 из 25
– Уже всё прошло. Чувствую себя огурчиком!
– Надеюсь. Стипендию получаешь?
– Да, повышенную! – не моргнув и глазом, соврала я.
– Вот, молодец! – обрадовалась она. – Я и не сомневалась, всё-таки моей крови в тебе больше, чем порченной отцовской. Образование – это важно, сама знаешь! Вероника из 405-ой всего девять классов закончила и что? Только собой торговать осталось или папика найти. Да куда ей, с таким кривым рылом. А про Аньку, сестру её, слышала новости?
– Нет.
– Померла, бедняжка. Отец перестарался, теперь закрыли до суда. А знаешь, я ведь за неё даже рада. Слабая была, а в этом мире слабым места нет. Уж лучше так, чем в переулке замёрзнуть, как её бабка, никому не нужной чокнутой старухой. Воспитания никакого, образования, опять же, нет. Путь был только на панель.
Я что-то невнятно промычала в ответ. Слишком плохо знала соседских девчонок, чтобы плакать по ним, но и слова матери вызывали одно лишь отторжение. Она всегда любила оценивать чужую жизнь.
– А ты у меня молодец, значит не зря на тебя свои лучшие годы угрохала. Образовываешься, да ещё в Ленинграде! За ум взялась, на мазне много не заработаешь и в люди не выйдешь!
Я перевела взгляд на заброшенный в угол ноутбук. Рядом лежал разбитый графический планшет. Когда-то я мечтала, что буду рисовать. Даже закончила художку и выполняла простенькие заказы за деньги. Но мечты, кажется, так и останутся мечтами.
– Ты как всегда права, мама. Да и времени нет на рисунки, ещё на подработку собираюсь устроиться. Так что некогда заниматься ерундой.
– Вот и умничка. Да, кстати, в этом месяце, как и в прошлом, не получится тебе помочь деньгами, так что привыкай к “взрослой жизни”. Парня-то завела?
– Куда уж там, времени нет. Одинока, как перст, – засмеялась я, стараясь скрыть неловкость. От напряжения сводило скулы.
– Смотри, такого, как папаня твой, не надыбай! Помни, ты сама всё можешь! Не будь дурой и обещаниям не верь. И предохраняйся! Потом будешь тянуть спиногрыза.
– Мама! – попыталась возмутиться я.
– Когда я говорю – твоё дело слушать и впитывать! – грубо оборвала мать. Её слова стали твёрдыми, словно она чеканила их языком, как монеты. – Ты видно там совсем разучилась старших уважать. Забыла, что за это положено?
С того конца послышался металлический стук. Это мать мерно стучала ложкой по столу. Только вместо дерева раньше был мой язык. От этого звука внутри всё сжалось.
– Слушаешь? – Тихо спросила она. – Аустина? Ау!
– Да, – выдохнула я.
– Ты – моя девочка, и всегда останешься моей, где бы ни была, – ласково сказала она. – Учись хорошо, будь сильной, а как выучишься – возвращайся домой. Помни, здесь тебя ждут и любят, без куска хлеба не останешься. У нас в строительной фирме хотят через пару лет расширить штат, я похлопочу, место оставят специально для тебя. Поэтому не расстраивай мамочку и слушай, что тебе говорят. Ты всё поняла?
– Да, мама.
– Прекрасно. А теперь спокойной ночи. Не засиживайся долго за компьютером.
– Спокойной ночи, – на автомате ответила я.
Мама повесила трубку. Я закинула телефон в угол и зажмурилась, пытаясь угомонить воспоминания. Но перед глазами всплывали образы, от которых невозможно было отделаться.
Вспомнился вдруг отец. И то, как часто в детстве он заваливался домой “на рогах” и падал у порога бесформенной, проспиртованной грудой. Мать кричала на безмолвное тело, не делая попытки переложить его на кровать, а потом всегда звала меня. Показывала на отца и говорила:
“Девочка моя. Посмотри и хорошенько запомни, как выглядят, как воняют грязные животные. Они не достойны жалости. Как и тёплой постели. Собаке – место у двери. Скажи, Аустина, скажи, кого ты видишь?” – с притворной лаской спрашивала она, улыбаясь.
Я-то знала, как легко её красная улыбка ломается в оскал, как тяжела её рука. Как темно и жутко в платяном шкафу, где мать меня запирала на часок-другой “подумать о поведении”. В те минуты я не размышляла о холодном паркете и сквозняке. Не думала об отце, о его ласке и добрых словах. Страх наполнял лёгкие, и я трусливо лепетала вслед за мамой. Повторяла слово в слово, лишь бы она оставила меня в покое.
Когда мне было одиннадцать, отец умер от воспаления лёгких. И пусть мать ничего не сказала, но я прочитала в её глазах застывшую там фразу, которую она повторяла так много раз, что слова въелись мне в подкорку: “Собаке – собачья смерть”.
Многие годы после этого ко мне во сне приходил чёрный пёс. Он ничего не делал, только сидел возле моей кровати и смотрел влажными, пьяными глазами, словно ждал, чтобы я пригласила его погреться под одеяло. Но я не могла этого сделать, хоть и хотела. Потому что даже во сне боялась монстра, что сидел в шкафу. У монстра была красная улыбка, готовая превратиться в ломаный оскал.
Я ещё какое-то время лежала, рассматривая трещины на потолке. Тревожные мысли о прошлом перетекли в беспокойство о настоящем.
Павел сказал, у нас есть две недели, а потом одна душа поглотит вторую. Вечная смерть, без шанса перерождения. Будет ли она похожа на сон без сновидений?
Стрелки часов перевалили за полночь, и меня вдруг одолело нервное беспокойство, похожее на то, что я испытала сегодня утром по дороге в универ. Словно я позабыла про какую-то важную встречу и теперь жутко опаздываю. Руки так и чесались сверить время, ноги вздрагивали, готовые бежать. Куда? Зачем?
Я зажмурила глаза и натянула одеяло до самого носа, стараясь заснуть и не думать о пока ещё незначительной, но очень быстро растущей тревоге, поселившейся точнёхонько под сердцем. Но чем дольше я лежала, тем скорее разрасталось волнение. Опять разыгрались Узы? Интересно, Павел чувствует то же самое?
– Достало, блин! – воскликнула я, сдаваясь, отбрасывая одеяло в сторону и вскакивая так, точно меня сдёрнули с кровати. Сна не было ни в одном глазу. Руки тут же схватили мобильник, крепко стиснули, словно собирались выжать его, как губку. Пальцы сами листали контакты в поисках номера Павла. Усилием воли я заставила себя остановиться.
“Неужели я такая слабачка и сразу кинусь звонить ему? Он говорил, влияние Уз будет похоже на любовь, но ей-богу, ничего общего! Скорее походит на волнение о невыключенном утюге“.
Телефон погас от бездействия. В чёрной глади экрана отразилось моё лицо – полузвериное, искажённое мукой. Вертикальный зрачок в окружении янтарной радужки, глаза широко раскрыты. На ещё человеческих щеках – лихорадочный румянец. Губы сжаты до белой линии, словно расслабься они на миг и не сдержат крика.
Я уже хотела отбросить телефон в сторону, но тут он бренькнул, и на экране высветилось уведомление о сообщении в соцсети.
Имя отправителя: Александр Клименко. С расплывчатой фотографии смотрело улыбающееся лицо Алека.
Я открыла сообщение с замиранием сердца.
“Привет! Я, наверное, вообще не имею права тебе писать и тем более что-то просить, и ты, возможно, уже закрыла сообщение, но если нет, то прочти до конца и ответь мне “Да”. Только “Да”. Другого ответа мне нельзя получить. Другой ответ НАС убьёт.
Знаю, я был полным козлиной последние пару лет и вполне это осознаю, но всё же должен теперь сказать кое-что очень важное. Возможно это “важное” как-то меня оправдает, хотя я того не желаю. Прошу всего об одном разговоре. Лично. Без сторонних лиц. Мне жаль, что я так долго с этим тянул, но больше ждать не имею права. Позволь мне объясниться, напиши “Да”, и я сегодня же приду к твоему дому. Ни в коем случае не говори об этом шакалу и ничего не спрашивай. Просто согласись, и я приеду так быстро, как смогу. Тина, это важно. Пожалуйста. Ради нашего прошлого”.
Я перечитала сообщение раз или два, телефон прыгал в ослабевших руках. Три раза “ДА” было впечатано в строку ответа, но всё ещё не отправлено. Я стирала и набирала их заново, и снова стирала. В ушах стучала кровь, а воздух с трудом пробивался в сведённое судорогой горло. Может ли это письмо оказаться злой шуткой? Нет, Алек не стал бы меня мучить, он серьёзен, и от того ещё страшнее.