Страница 124 из 137
- Ваши войска будут стоять в Хорватии?
- В той или иной форме - да.
- Ваши войска смогут гарантировать безопасность отцов церкви от злодейства сербских фанатиков?
- Мы окажем вам любую помощь, отец Алойз.
- У вас есть еще какие-нибудь вопросы?
- Я хочу поблагодарить вас за любезное согласие принять ме...
- Спокойной ночи, - и Степинац первым поднялся с жесткого кресла, желаю вам доброго пути и всяческих благ.
Вернувшись в генеральное консульство, Веезенмайер, не ответив на недоуменный взгляд Фрейндта, быстро, чуть не бегом, поднялся к шифровальщикам и продиктовал телеграмму в Берлин.
"Рейхсканцелярия.
Экономическому советнику фюрера
Вильгельму Кепнеру.
Строго секретно.
Вручить лично.
Обергруппенфюрер!
Я рад сообщить Вам, что мои переговоры с архиепископом Хорватии
Алойзом Степинацем закончились нашей полной победой. Степинац, будучи
информирован папским двором о переписке, которая имела место между
фюрером и дуче, зная, видимо, что фюрер признал Хорватию сферой
итальянских интересов, согласился в своей повседневной деятельности
ориентироваться на нас, став, таким образом, второй силой Хорватии, а
по влиянию традиционного католицизма первой силой нации,
неподвластной Муссолини. Я бы просил Вас доложить об этой победе
германской стратегии великому фюреру германской нации, поскольку уже
после завершения переговоров со Степинацем, который дал согласие
лично встретить немецкие войска в Загребе, подчеркнув, таким образом,
роль истинных победителей в предстоящей кампании, я получил
телеграмму от рейхсминистра, в которой содержится требование прервать
все мои контакты в Хорватии, учитывая договоренность между фюрером и
дуче. Я думаю, однако, что Вы найдете в лице рейхслейтера Розенберга
и обергруппенфюрера Гейдриха союзников, которые также будут
проинформированы мною о проделанной работе. Я бы мечтал о том, чтобы
фюрер поддержал мою деятельность и защитил меня перед рейхсминистром,
который - опасаюсь - может быть раздосадован фактом этих
несанкционированных им переговоров. Зная Вашу постоянную ко мне
доброту, ощущая Вашу постоянную, невидимую, но могучую поддержку, я
бы просил почтительного разрешения и впредь верить, что вся моя
работа, отданная идеям великого фюрера, будет находить Ваше понимание
и поддержку.
Хайль Гитлер!
Искренне Ваш
доктор Э. Веезенмайер".
Отправив две короткие шифровки Гейдриху и Розенбергу, Веезенмайер уехал наконец в Фиуме исполнять предписание МИДа, понимая, что главную партию он выиграл неожиданно быстро и что все его прежние кажущиеся победы и поражения на самом-то деле были лишь подступами к главному триумфу.
"Чем глубже прыжок в зеленую жуть морской пучины, - думал Веезенмайер, удобнее устраиваясь в углу большого "майбаха", - тем сладостнее миг, когда ты поднялся к небу, и вдохнул полной грудью воздух, и увидел солнце в синих и вечных небесах. Сейчас я увидел солнце. Сейчас можно закрыть глаза и вздремнуть, и пусть мне во сне приснится матушка, добрая моя и нежная мамми".
МАЛОДУШИЕ ЛЕЖАТЬ, КОГДА МОЖЕШЬ ПОДНЯТЬСЯ
_____________________________________________________________________
Наутро Везич пообещал Ладе купить билеты на самолет в Швейцарию. Он дал ей слово, что не предпримет ни одного шага, который бы грозил не ему уже теперь, а им двоим. Однако он не мог до конца честно выполнить своего обещания и послать к черту этот бедлам, который именовался королевской Югославией, забыть ужас, который пришлось ему пережить в эти дни (а что может быть страшнее ужаса бессилия для натуры деятельной, способной четко и быстро мыслить). Желание уехать с Ладой существовало в нем неразделимо с желанием сделать то, что он мог и обязан был сделать перед лицом своей совести.
Он понимал, что, не сделай он того, что предписывал ему долг, счастью их будет постоянно грозить душевное терзание: "Ты мог, и ты не стал, и этим своим "не стал" обрек на мучительную гибель десятки, а то и сотни людей". Любовь, возросшая на смерти; счастье, построенное на предательстве; искренность, рожденная на измене, невозможны, как невозможно солнце в ночи.
Бросив машину на Власке, под Каптолом, Везич прошел через шумный, безмятежный, веселый, песенный Долаз, где женщины в бело-красном и мужчины в красно-черном крикливо продавали поделки из дерева, гусли, шерстяные расшитые наплечные чабанские сумки, старые ботинки, запонки, брюки, ручной работы сербские опанки - кожаные туфельки с резко загнутыми носами, серебряные кольца, позолоченные браслеты, привезенные из Далмации, толстые вязаные носки из Любляны; салат, макароны, фасоль, живую рыбу на льду; и оказался в темной маленькой улочке. Тишина этой некогда оживленной торговой улицы испугала его: в витринах было пусто, двери магазинов открыты, на полу шелестели бумаги, видимо, дома были брошены владельцами сегодняшней ночью.
Здесь, в центре старого Загреба, среди ссудных контор, дорогих ателье и ювелирных магазинов чудом затесалась парикмахерская Янко Вайсфельда. Везич любил приходить к нему стричься. Он слушал болтовню старика, исподволь советуясь с ним, не впрямую, естественно, а лишь задавая вопросы, ответы на которые помогали ему по-своему думать о замысленных им делах.
Он и сейчас хотел посидеть у Вайсфельда и попросить старика причесать его как можно тщательнее, сделать массаж, чтобы выглядел он ухоженным, и пока старик, хищно поигрывая золингенской бритвой, будет скоблить его щеки, он соберется, расслабившись поначалу, а потом появится среди своих коллег таким, каким его обычно привыкли видеть. Он не мог теперь не появиться в управлении, поскольку Родыгин сказал ему о Кершовани и Цесарце, которых арестовали. В былые времена он гордился этими своими противниками, учился у них методу мышления, и сейчас - он твердо был убежден в этом - место им в газетах, на митингах, в университете, но никак не в темнице.
"В газетах, - усмехнулся он, вспомнив "Утрени лист", "Хорватский дневник" и "Обзор". - Газеты печатают слащавые романы с продолжением о "чистой любви", сообщают о выставке новых мод из Виши, передают сплетни о том, что сейчас носят американские миллионеры, и ни слова о том, что нас ждет, ни слова..."