Страница 66 из 79
— Ты колючий…
— Я знаю, — он ткнулся губами мне в ладонь, которой я пыталась отвести его лицо от своего лица. — Я могу не целовать…
И спустился к груди, но я снова схватила его за колючие щеки…
— Тут тоже больно…
Теперь я поймала его на животе.
— Да иди ты… побрейся! — уже в голос хохотала я, потому что этот засранец вспомнил, что кроме иглоукалывания, я боюсь еще и щекотки…
Я крутилась и не могла выкрутиться из его рук — люди, не боящиеся щекотки, никогда не поймут, как это ужасно, и я со всей дури заехала ему пяткой в нос, или в зубы, или в глаз… Главное, что мне перестало быть до колик больно.
— Даш, ты это, смотри, что делаешь…
Он потирал лицо.
— Кузь, это не смешно… — я села и обхватила себя руками. — Не щекоти меня никогда…
Зачем я произнесла это дурацкое слово "никогда"? Никогда принадлежит вечности, а у нас минус один день, четыре в запасе и даже если мы израсходуем все четыре пачки, это ничего не поменяет в природе наших отношений: отпуск вместе, жизнь — порознь.
— Хорошо, не буду, — ответил Кузьма и остался приминать коленями матрас.
— Спасибо, — ответила я, чувствуя себя под его каким-то странно оценивающим взглядом не просто неловко, а прямо-таки жутко.
Хотелось спросить, чего ты? Но я точно язык проглотила. Снова думала про оставшиеся дни. Сейчас как спросит снова, что мы будем делать? А я не знаю, что мы будем делать со всем этим… Что буду делать я, когда мы распрощаемся с ним в зале прилета. А так ведь и будет.
— Даш, а ты серьезно, что ли, боишься щекотки?
Хорошо, что он задал вопрос пулеметной очередью, а то бы я навоображала себе бог знает чего, сделай он после моего имени паузу, даже секундную.
— Боюсь. А что, похоже, что я придуриваюсь? — добавила я уже с обидой. И даже не за недоверие к моим слабостям, а за то, что минуты бегут и их не остановить.
— А кто тебя знает… — пожал он плечами как-то совсем по-детски.
— Иди брейся, если хочешь… — я не договорила. Ком встал в горле, или так проявилось нежелание называть жопу жопой.
У нас просто секс. Ничего не значащий. Для него. Но какого фига он тогда обнимает меня во сне? И теперь, если я даже и найду кого-то для секса, то никто меня вот так не обнимет ночью. Да, блин, Дашка, так же спать совершенно неудобно?! Нет, так спать приятно… Пусть и неудобно.
— Не хочу…
Я смотрела ему в глаза и не дышала. Не хочешь? Минус одна возможность почувствовать себя тебе нужной. Хотя бы для этого… Я ведь чему-то научилась, да? Я ведь не бревно? Тебе со мной хорошо?
Я смотрела и чувствовала, что разревусь — вот прямо сейчас. Не хочет…
— … бриться. Ты не представляешь, какая эта экзекуция…
Я почти выдохнула. Нет, нет, он раздерет мне все лицо, если я соглашусь на него небритого.
— Тогда пошли завтракать, — прикусила я губу, чувствуя на ресницах предательские слезы. А я трезвая, это не от вина. Это…
— Как насчет завтрака в постели? — усмехнулся Кузьма. — Закрой глаза.
С большой радостью — так легче держать слезы внутри себя.
— И долго мне так сидеть? — спросила я с вымученной улыбкой, хотя для себя уже решила просидеть так до окончательной победы над слезами. Ведь не объяснишь, отчего плачу. Он меня больше не щекочет. Или?
— Кузя…
— Я не собираюсь тебя щекотать…
— Но это щекотно…
Ну что за фигня — наждачкой по позвоночнику тоже не фонтан!
— Да что ты за неженка такая?!
Он стиснул руки у меня на животе и нагло вжался подбородком в плечо. Я сидела по-прежнему с закрытыми глазами, хотя плакать расхотелось — было щекотно, но пока не до слез. И команда — открой глаза! — до сих пор не прозвучала. Похоже, Кузьма благополучно забыл, что велел мне зажмуриться.
Я схватила его за руку и подняла ее вверх, пытаясь нащупать его запястьем его же щеку…
— Почувствовал разницу? — спросила я, ткнув его второй рукой в мою щеку…
— И эта разница мне нравится… Но бриться я не пойду… Я мечтал хотя бы в отпуске не бриться…
— И что же? — процедила я сквозь зубы, вновь чувствуя нестерпимую резь в глазах.
— Да вот… Девчонка красивая подвернулась…
Я не успела ничего сказать — или ответить, или промолчать, глотая обиду. Он ткнул меня носом в подушку: типа та мягкая… Как и его язык, сыгравший гамму на моей спине.
— Если чего-то не видеть, то его как бы и нет… — шептал Кузьма мне в ухо, касаясь шеи горячим языком, и я ежилась, потому что было щекотно…
— Мне можно открыть глаза? — спросила я, смотря в белую подушку.
— Можешь, все равно уже не увидишь моей щетины…
А зачем видеть? Я ее чувствую — она там, за моей спиной, на твоем улыбающемся лице. Тебе смешно — ты выкрутился, как всегда. Не хочешь чего-то делать и не делаешь… А я вот просто не знаю, чего хочу и ничего поэтому не делаю. Просто тихо, а порой громко принимаю твои ласки, и тебя, и приму все-то, что принесет с собой первый день в Питере. Пусть будет дождь. Тогда я просто скажу, что у меня на лице поцелуй дождя, а не твой — прощальный.
Глава 58 "Перчинка"
— Даш, ну чего мы еще не делали в Слано? — спросил Кузьма на утро третьего дня, когда я залезла на пляже под душ, как была в футболке и шортах, а мы сбегали всего-то до монастыря и обратно, три километра от силы.
Мы не говорили про завтра. Вот что мы не делали! Кузьма трындел в эти дни больше обычного, чтобы не возникло ни одного неловкого момента, вызванного затяжной паузой. Мы прокатились на водной мотоцикле. У меня даже получилось проплыть на доске, не огрев ни себя, ни его веслом. У меня стало хватать дыхания до буйков и обратно. У меня только не хватило времени свыкнуться с мыслью, что все хорошее, которое пусть в чём-то и плохое, заканчивается без предупреждения. Да, я знала число, время и место, где все закончится, но никто не предупредил меня, что это будет так больно.
— Ты не вытащил из моря ни одной медузы! — лучше отшучиваться.
Лучше… Но не легче. И я подняла голову, чтобы ледяные струи смыли с лица горячие слёзы.
— Так вылезай скорей из душа и пошли ловить!
И мы пошли, сдирая на ходу прилипшую к телу одежду. Купальник сидел на месте, уже мокрый, и встреча с морем далась легко. Но будет ли таким же легким прощание? Завтрашнее…
— Ты видишь хоть одну медузу? — крикнул Кузьма.
А я ничего не видела. Я жмурилась, но не от воды. У меня в глазах оказалось довольно собственной соли. Ёлки-палки, ведь встала сегодня человеком! И думала — я большая и по пустякам не реву!
Вчера медузы плавали по всей поверхности залива — белые полупрозрачные кружки, к которым я так и не решилась притронуться. Они появились из ниоткуда и, похоже, так же тихо сгинули отсюда. И мы уедем незаметно для окружающих — только официанты заметят наше отсутствие — и тихо разбежимся. Как будто ничего и не было. И этой Хорватии, и этого моря, и этих медуз не было и нет.
Но день был и будет самым обыкновенным: йогурт, пробежка, купание, лежание на шезлонге, мороженое, купание, прогулка до лежбища морских ежей, чтобы обсохнуть для обеда, салат, бокал вина и потом то, чего мне больше всего будет не хватать…
Я лежала у Кузьмы на груди, слушая, как его сердцебиение замедляется до нормального. Мое же сердце по-прежнему бешено стучало в ушах, и я не слышала, что Кузя говорил мне… или просто так, чтобы я не спросила его про завтра. Зря боится — не спрошу. Я знаю, что будет сегодня, когда с гор спустится непроглядная тьма — мы разольём по двум рюмашкам остатки домашней наливки, этого хорватского приворотного зелья, чтобы последний его глоток отвратил нас друг от друга не только физически, но и духовно. Я не хочу думать про завтра, не хочу! Сердце Кузьмы бьется с моим врозь и ничего с ним не поделаешь…
— Эй, чего не отвечаешь?
Он даже подтолкнул меня плечом, и я приподнялась. Он спрашивал, а я не слышала. Я слушала сердце. А сейчас подскочила и села с немым вопросом на лице — что?