Страница 44 из 124
- Ну что, Иван Петрович, проведем урок за пределами школы? - спрашивала Нина и одаривала смеющимися глазами, от которых физрук буквально терял ориентацию. - Но не обращайте внимание, я пошутила, я не хочу, что бы вы из-за меня страдали. Уволят вас, статью пришлют за развращение молодежи. Хи-хи, ну я пошла.
Подружка Нины Аня Мильчакова, старше ее на четыре года, уже окончила Московский институт, но как девушка, все еще оставалась невостребованной, в то время как Нина могла выйти уже десять раз замуж. Это наложило отпечаток на ее характер. Нина доводила своих ухажеров до исступления, а затем оставляла их безжалостно и неожиданно, меняла на новых кавалеров, к которым она никогда не испытывала настоящего чувства.
- Этого солдатика, которому служить, как медному котелку, я тебе оставлю, если хочешь, конечно, - сказала она Ане Мильчаковой, после того, как я ушел. - Займись им, соблазни его, он еще не знает, что это такое. Увидишь, как он, после этого, прилипнет к твоей юбке.
- Он тебя любит, а не меня, я здесь не причем,- сказала Аня.
- Я бы его совратила, а потом бросила, - интересно, что бы с ним было? Но он меня мало интересует.
- Пора бы тебе остановиться на ком-нибудь, а то ты стала чересчур разборчива. Это может плохо кончиться для тебя. Останешься старой девой. Меня бы такой солдатик вполне устроил. Я бы его заставила окончить среднюю школу, а потом поступить в институт. По-моему, человек он хороший, это сразу видно. И потом, ты хорошо знаешь, какое соотношение мужского и женского пола после недавней войны. Эти данные не публикуются, но, наверное, на трех баб один мужик приходится. Так что не больно-то выпендривайся...Целиковская.
- У меня уже есть жених, и ты знаешь об этом. А что касается тебя и этого солдатика, то я берусь устроить ваше сближение, - с озорством, сказала Нина. - Если я выйду за этого связиста, на свадьбе ты будешь моей подружкой, а этого Витю мы пригласим в качестве гостя, идет?
- Как знаешь, - сдалась Аня. - Но едва ли из этой затеи что-то выйдет.
Тем временем я активно готовился к свиданию с Ниной, своей богиней, которой я уже весь, без остатка принадлежал. Мне казалось, что я давно ее знаю и что кроме божественной красоты, которая только в книгах да в кинофильмах, а в жизни встречается очень редко, есть еще много других положительных качеств. Она так приветлива, так хорошо и уверенно держит себя..., она нигде не пропадет, из любой ситуации выкрутится, потому что ни один мужчина, старый он или молодой, не сможет устоять пред ее обаянием. Почему она не в театре? Ей место на сцене, как Целиковской. Если ее приодеть, навести макияж, она будет выглядеть гораздо красивее и величественнее. В этом нет никакого сомнения. Целиковская уже немолодая, а Нина - распустившийся цветок.
После завтрака в солдатской столовой, с трешкой в кармане, я побежал в город покупать цветы, три жалких цветочка были куплены, и мне предстояло романтическое свидание, вершиной которой будет не только букетик цветов, но и ее очаровательная улыбка. Можно было начинать поиск барака, в котором жила Нина с матерью. Адрес у меня был на руках.
Барак стоял у самого нашего забора, сооруженного из больших бетонных плит, поодаль строились еще подобные бараки, но уже из кирпича, а рядом общественный туалет, поскольку в бараках подобного типа туалета не было и не могло быть.
Я вошел в коридор. Он никогда не запирался, входная дверь просто отсутствовала. Слева и справа несколько дверей с номерами комнат. Это вовсе не квартиры, а небольшие до десяти квадратных метров, комнаты, в которых ютились жильцы, счастливые советские люди, строящие коммунизм.
Электрические звонки были не везде, и в комнату, где жила Нина с матерью, пришлось стучать кулаком по дверному фанерному полотну, не облагороженному дерматином, или хотя бы старым одеялом с торчащими ржавыми шляпками мелких гвоздей.
Вскоре дверь открылась, и в ее проеме показалась прелестная Нина. Она была в длинном розовом халате и красных тапочках на босую ногу.
- Ты пришел на целых сорок минут раньше, посмотри на часы, они у тебя, наверно, барахлят, я еще не убрала со стола и...и не навела марафет, что ж ты так? но раз уж ты здесь - заходи, куда деваться? - она посмотрела на жалкий букетик цветов, едва заметно улыбнулась, взяла их в руку и поставила в стеклянный стакан вместо вазы.
- Да, действительно, только половина двенадцатого, а я должен был быть ровно в двенадцать, но я думал...добираться до вас надо минут сорок, а вышло...уж извините, я так больше не буду. А хотите, я приду позже? Позже будет лучше. Должно быть, у вас с матушкой какие-то дела, а я ворвался, не имея на то никакого права. Эх, вот всегда так выходит: хочешь вовремя, выходит раньше, думаешь раньше явиться, приходишь позже. Нет уж извините, я вернусь, обязательно вернусь позже.
Но тут вышла мать Нины, женщина еще довольно молодая и довольно красивая, с добрыми глазами и какой-то радостной улыбкой.
- Садитесь, посидите, мы рады гостям. И Нина тоже. Куда и зачем уходить. Я сейчас сама уйду, мне надо по делам. А вы оставайтесь вдвоем, по воркуете, как два голубка.
Нина, глядя на мать, которая широко улыбалась, оценивая очередного зятя, юного стеснительного мальчика, сама стала улыбаться, и как мне показалось, подобрела. Это было так важно и так нужно, мы втроем были так близко друг от друга, что я слышал дыхание Нины. От нее исходил, какой-то дурманящий аромат, туманящий мозг. Стоило протянуть руку, и рука очутилась бы на плече Нины, а что было бы дальше, никто не знает.
В комнатенке, очень узкой и удлиненной, чудом умещались две железные кровати, одна следовала за другой, а между ними стоял крохотный столик, чуть шире солдатской тумбочки, накрытый не то белой скатертью, не то полотенцем. Проход между кроватями и стеной такой, что с трудом двое могли разминуться. Обе кровати тщательно убраны, застелены белыми покрывалами, а в изголовье несколько массивных подушек, как символ благополучия советской семьи. Слева от единственного высокого, но узкого окна, висел довольно большой портрет вождя, который не так давно приказал долго жить. На дощатом полу старая истертая дорожка во всю длину. В комнатенке, чистой, вылизанной, всего два стула на железных, когда-то выкрашенных зеленой краской, ножках. Нина уселась на один из таких стульев, а мне предложила второй. Матери же пришлось сесть на край кровати.
- Это моя мама, зовут ее Антонина Ивановна.