Страница 22 из 124
- Что с тобой происходит, почему ты так кричал?
Я проснулся и почувствовал, что действительно горю и меня тянет на рвоту.
- Врача мне скорее! - попросил я дежурного. Лукьяненко не был такой гадкой тварью, как Артемьев. Он тут же побежал в штаб, позвонил, и вскоре прибыла медицинская помощь. Женщина в белом халате сунула градусник под мышку и ужаснулась. Не прошло и двух минут, - градусник стал показывать 39.5
- Срочно в госпиталь, - сказала она.
- У нас тут еще один мерзлый, - сказал дежурный по школе.
- Покажите!
Бомбушкарь тоже лежал с температурой. Он тихо стонал, боясь кого-то потревожить.
- Его тоже в госпиталь, я уже издалека вижу.
Меня одели в еще не просохшую шинель и вынесли на носилках, погрузили в машину и увезли в военный госпиталь.
9
Военный госпиталь располагался на улице Янки Купалы почти в центре города. Светлые, уютные, палаты с идеально чистым бельем, кровати на пружинах, мягкие пуховые подушки - все это напоминало воображаемый коммунистический рай. Как я убедился гораздо позже, такая роскошь была и могла быть только в столице Белоруссии. В столице и питание было другое и условия содержания солдат не равнялось тому, что было в провинции. Но мы этого не ценили. Я думаю, это касалось и офицерского состава, и офицеры этого не замечали. В то время никаких иностранных делегаций не было и не могло быть, но город Минск в целом был как бы зеркалом социализма республики. Кто это мог проверить и дать оценку. Конечно это был секретарь горкома партии или обкома, ибо они были хозяевами города. Кроме того , московские гости тоже могли посетить Минск, а Тьмутаракань, кому она нужна? Военные врачи госпиталя в белоснежных халатах, разговаривали с больными доброжелательно, и, казалось, проявляли отеческую заботу о каждом солдатике, попавшем к ним на лечение. В палате всегда стояла торжественная тишина, как во время обеденного сна, даже если бы где зазвенела муха где-то в углу, ее звон можно было бы услышать, не напрягая слуха.
Я когда проснулся от летаргического сна, не соображая, сколько же суток не открывал глаз, плохо ориентировался, не соображал, где нахожусь, как я тут очутился, что со мной происходит, и кто эти люди, все в одинаковых белых халатах, а потом снова куда-то провалился в тартарары. А несколько дней спустя, а точнее через неделю, впервые открыл глаза, врач, что сидел у ног моей кровати, взял мою руку, и как бы поглаживая ее, сказал:
- Ты чудом остался жив, парень. Мы едва спасли тебя, скажи нам спасибо, потому что, кроме спасибо, ты нам ничего не можешь сказать, ничем нас не можешь отблагодарить. Считай, что заново родился. У тебя была критическая температура, почти 41 градус с гаком. Ты балансировал между жизнью и смертью. Возможно, молодой организм выдержал это тяжелое испытание, а может суждено тебе жить. У нас такие случаи редко кончаются благополучно. Где же ты так простыл? у тебя двустороннее воспаление легких.
- Спасибо! - едва выдавил я из себя, и крупная слеза скатилась по правой щеке. - Вообще-то, вы могли меня и оставить... умирать. В этом мире слишком тяжело жить. Нет никакой радости. Мучает нас наш начальник, издевается над нами, как над подопытными крысами. И не только он, начальник школы служит для мучителей примером. Сержанты стараются изо всех сил. Вот сержант Артемьев заставил нас лечь прямо в болото, прикрытое снегом. Скромно одетые, в тонкую шинелишку, без подкладки, пролежали в снегу, провалились в болото и чувствуем: начинаем замерзать при минусе ниже четырнадцати градусов. Отправились бы на тот свет оба. И тут решили бежать, спасать свои шкуры. И ведь никто не спросил с Артемьева, за что намеревался погубить двух солдат. А почему? да потому, что мы для начальника школы - просто пешки, деревяшки. Наши жизни не стоят ни копейки. И так везде и повсюду. Или я неправ?
- Ну-ну, не кисни, будь мужчиной. Неужели тебе так тяжело, молодому солдату? Поправляйся. Мы поставим тебя на улучшенное питание, и ты быстро придешь в себя. А что касается отношения к вам со стороны начальника школы, тут мы тебе не помощники. Наше дело - лечить. И тебя мы вылечим, коль спасли, не дали помереть в молодом возрасте. Мы же тоже офицеры советской армии.
- Я не хочу поправляться, я не хочу жить, - шептал я. - Достоевский сказал, что жизнь это мучение, и я верю ему. Оно так и есть. Я не хочу возвращаться в школу. Не выписывайте меня из больницы.
- Достоевский? А где ты его взял? он ведь запрещен у нас. Знаешь что: денька через два-три тебе станет лучше, я приду к тебе, и мы поговорим, хорошо? Только не падай духом, - я не люблю слабых, хоть я и сам слабый. Но ты держись, будь молодцом, не переживай. Вот так, солдатик, еще не встречал такого. Вот так больной попался. Да...мы твоим родителям напишем, что ты задумал недоброе. Ты о матери не думаешь? Что она сделала тебе такого плохого? И что она будет делать, если ты сделаешь такую глупость?
- Не надо. Я пересмотрю свои взгляды, что делать? Я буду сильным.
- Вот это другое дело! Я слышу это от настоящего мужчины. А всякие там глупости от слабости, от невозможности преодолеть трудности. Пройдет год-два и ты смеяться будешь над своими мыслями. Мы конечно можем направить информацию командованию, но стоит ли?
- Нет, не стоит. Среди всех этих громил один Перепелка -нормальный человек. Он замполит, подполковник...
- Я могу ему позвонить.
- Не стоит. Я тоже покажусь ему слабым, а я хочу быть сильным, вы правы.
- Ну, теперь ты меня убедил, что поменял взгляд на временные трудности, - произнес врач, пожимая мне руку.
Я кивнул в знак согласия и врач ушел. Достав белоснежную салфетку, я стал вытирать слезы, градом катившиеся по бледным щекам. Вскоре пришла медицинская сестра колоть пенициллином в ягодицу.
- Ну, как дела, солдатик? Ты оказался живучим. С каких ты краев?
- Издалека, почти с того света. Не делайте мне больно. У вас игла тупая, только свиней колоть, - улыбнулся я.
- Терпи казак - атаманом будешь, - сказала медсестра и вогнала иглу на пять сантиметров.