Страница 4 из 20
Мне хотелось умчаться в аэропорт, чтобы улететь на какой-нибудь показ мод. Хотелось выступить на Бродвее, заглянуть за Железный занавес. Узнать, каковы на вкус французские слова. И только один человек из всех, живущих рядом, был знаком с миром за пределами Фройда, – миссис Густафсон.
Но хотя мы были соседями, она словно жила на расстоянии светового года от нас. Каждый Хеллоуин мама предупреждала:
– Над крыльцом Военной Невесты лампочка не горит. Это значит, что она не хочет, чтобы вы, ребята, стучали в ее дверь.
Когда мы с Мэри Луизой продавали печенье девочек-скаутов, мама Мэри Луизы говорила:
– Эта старуха живет скромно, так что не лезьте к ней!
Моя встреча с миссис Густафсон прибавила мне храбрости. Все, что мне было нужно, – это школьное задание, и тогда я смогла бы расспросить ее.
Как и ожидалось, мисс Хансон дала задание по «Айвенго». После урока я подошла к ее столу и спросила, могу ли я вместо этого написать сочинение о стране.
– Только на этот раз, – ответила мисс Хансон. – Я лично жду, когда можно будет прочитать твое сочинение о Франции.
Я так задумалась о своем плане, что, когда пошла в туалетную комнату, забыла заглянуть под двери кабинок и закрыть входную дверь. И конечно же, когда я закончила свои дела, у раковины уже крутились Тиффани Иверс и ее стайка. Тиффани взбивала перед зеркалом свои пшенично-золотые волосы.
– Смыв не работает, – заявила она. – Дерьмо всплывает.
Не слишком умное замечание, но когда я всмотрелась в свое отражение в зеркале, то увидела только тускло-коричневые, как дерьмо, волосы. Я стояла возле раковины, понимая, что, если начну сейчас мыть руки, Тиффани толкнет меня под кран и я намокну. А если я не стану их мыть, девчонки расскажут об этом всей школе. Они уже поступили так с Мэйси – и потом целый месяц никто не хотел сидеть рядом с «ручками в моче». А туалетный квартет ждал, сложив руки на груди.
Скрипнула дверь, и в туалет заглянула мисс Хансон:
– Ты снова здесь, Тиффани? Должно быть, у тебя серьезные проблемы с мочевым пузырем.
Девчонки быстро вышли, поглядывая на меня и словно говоря: «Это еще не конец».
Но я и сама это знала.
Мама, вечная оптимистка, постоянно твердила мне, что нужно во всем видеть светлую сторону. Ну, например: у старины Иверса лишь один отпрыск. И сегодня пятница.
Обычно по пятницам мои родители принимали гостей. Мама готовила ребрышки, Кэй приносила салат, а Сью Боб пекла перевернутый пирог с ананасами. Так что я проводила вечер у Мэри Луизы. Однако на этот раз я осталась в своей комнате и стала придумывать вопросы для миссис Густафсон. Пока взрослые ели, из столовой доносился смех. Когда же все затихло, это значило, что они, как лорды и леди в Англии, разделились. Женщины составили свою компанию, а мужчины устроились в креслах и говорили о том, чего нельзя сказать при женах.
Пока женщины мыли посуду, я прислушивалась к другому голосу мамы – тому, которым она обычно говорила с подругами. Рядом с ними она казалась счастливее. Забавно, каким один и тот же человек может быть разным. Это заставляло меня думать, что я далеко не все знаю о своей маме, хотя она и не представляла собой такой загадки, как миссис Густафсон.
Сидя за письменным столом, я записывала вопросы, по мере того как они приходили мне в голову. «Когда в последний раз кому-нибудь отрубали голову на гильотине? Есть ли и во Франции свидетели Иеговы? Почему люди говорят, что вы украли вашего мужа? Теперь, когда он умер, почему вы остаетесь здесь?»
Я так сосредоточилась, что не заметила, как мама пришла и встала за моей спиной, пока не ощутила на плече ее теплую руку.
– Ты не пошла сегодня к Мэри Луизе?
– Я делаю домашнее задание.
– В пятницу? – удивилась она; я ее не убедила. – Что, тяжелый день был в школе?
Большинство дней там были тяжелыми. Но мне не хотелось говорить о Тиффани Иверс. Мама показала мне подарок размером с обувную коробку:
– Я кое-что приготовила тебе.
– Спасибо!
Разорвав упаковку, я нашла там вязанный крючком жилет.
Я натянула его на футболку, и мама поправила его у талии, довольная, что не ошиблась размером.
– Ты прекрасна! Зеленый подчеркивает искры в твоих глазах.
Взгляд в зеркало подтвердил, что я выгляжу по-идиотски. Если я надену это в школу, Тиффани Иверс сожрет меня живьем.
– Он… симпатичный, – с запозданием сказала я.
Мама улыбнулась, скрывая обиду:
– Так над чем ты трудишься?
Я объяснила, что должна написать сочинение о Франции и что для этого мне нужно поговорить с миссис Густафсон.
– Ох, милая, я не уверена, что тебе стоит ее беспокоить.
– У меня всего несколько вопросов. Разве нельзя ее пригласить?
– Наверное… А о чем ты хочешь ее спросить?
Я показала на лист.
Посмотрев на мои записи, мама громко вздохнула:
– Понимаешь, у нее ведь могла быть причина не возвращаться…
Днем в субботу я быстро прошла мимо старенького «шевроле» миссис Густафсон, поднялась по шатким ступеням ее крыльца и позвонила в дверной колокольчик. Дин-дон! Ответа не последовало. Я позвонила еще раз. Снова никто не откликнулся, так что я подергала парадную дверь. И она со скрипом отворилась.
– Эй, привет! – громко произнесла я и вошла в дом.
Тишина.
– Есть кто-нибудь дома? – спросила я.
В гостиной все стены занимали полки с книгами. Под венецианским окном стояли на подставке папоротники. Стереопроигрыватель, размером с большой холодильник, мог вместить в себя человека. Я быстро просмотрела коллекцию записей: Чайковский, Бах, снова Чайковский…
Миссис Густафсон прошла по коридору, шаркая ногами, вид у нее был такой, словно она только что проснулась. Даже дома, в одиночестве, она была в платье с красным поясом. В одних чулках, без туфель, она казалась ранимой. Мне вдруг пришло в голову, что я никогда не видела перед ее домом машин каких-нибудь друзей, никогда не замечала, чтобы к ней приходили гости. Миссис Густафсон была воплощением одиночества.
Остановившись в нескольких футах передо мной, она уставилась на меня так, словно я была грабителем, явившимся, чтобы похитить ее запись «Лебединого озера».
– Что тебе нужно?
Вы кое-что знаете, и я тоже хочу это знать…
Она скрестила руки на груди:
– Ну?
– Я пишу сочинение о вас. Ну, то есть о вашей стране. Может, вы могли бы ответить мне на несколько вопросов?
Уголки ее губ опустились. Миссис Густафсон молчала.
Тишина заставила меня занервничать.
– У вас тут целая библиотека…
Я махнула рукой в сторону полок с книгами, авторов и названий которых я не знала: мадам де Сталь, «Мадам Бовари», Симона де Бовуар…
Пожалуй, это была плохая идея. Я повернулась, чтобы уйти.
– Когда? – вдруг спросила она.
Я оглянулась:
– А можно прямо сейчас?
– Я сейчас кое-чем занята…
Миссис Густафсон произнесла это живо, словно была президентом и должна была поскорее вернуться в свою спальню.
– Я пишу сочинение, – напомнила я, потому что школа занимала место сразу после Бога, страны и футбола.
Миссис Густафсон надела туфли на высоком каблуке и схватила ключи. Я следом за ней вышла на крыльцо, и она заперла дверь. Она была единственным человеком во Фройде, который это делал.
– Ты всегда врываешься в дома к людям? – спросила она, когда мы пересекали лужайку.
– Обычно они сами выходят, – пожала я плечами.
В нашей гостиной миссис Густафсон сначала сложила ладони вместе, а потом безвольно уронила руки. Ее взгляд скользнул по ковру, по диванчику у окна, по семейным фотографиям на стене. Ее губы шевельнулись, собираясь что-то сказать, возможно: «Как у вас мило», как сказали бы другие леди, – но потом ее челюсти крепко сжались.
– Добро пожаловать, – произнесла мама, подавая на стол блюдо с шоколадным печеньем.
Я жестом пригласила нашу соседку сесть. Мне и себе мама поставила простые кружки, а миссис Густафсон – свою любимую чашку. Я наизусть знала ее историю. Много лет назад, когда миссис Иверс отправилась в Англию на экскурсию по замкам, папа дал ей денег, чтобы она купила для мамы красивый фарфоровый сервиз. Но фарфор был очень дорог, и миссис Иверс вернулась с одной только чашкой и блюдцем. Боясь, что фарфор может разбиться, она все время трансатлантического перелета держала чайную пару на коленях. И мне казалось, что тонкая чашка, разрисованная изящными голубыми цветами, явилась из каких-то лучших мест. Более утонченных. Как миссис Густафсон.