Страница 37 из 38
Ну, а Филатов? Тогда Андрей еще сказал: "Веня — идеальный мальчик для битья, каждым своим шагом дает повод!" Нет, Андрей, не каждым. Одним своим шагом он перечеркнул все эти доводы: когда шагнул из самолета на лед. Что ж, рано или поздно у каждого человека приходит время переоценки ценностей, подумал Семенов. Неприятный процесс, мучительный, но необходимый для того, чтобы стряхнуть с глаз пелену. Кто, изломанный и морально и физически, запустил дизель на Востоке? Филатов. Кто умолял взять его, рвался в неисправный самолет Крутилина? Филатов. Кто первым полез в огонь оттаскивать бочки, кто…
Погоди, остановил себя Семенов, коли взялся переоценивать, то клади на одну чашу весов хорошее, а на другую плохое. Если отбросить шелуху, все наносное и не очень значительное, то хуже всего Филатов выглядел на станции Лазарев, когда, как и Пухов с Груздевым, любой ценой требовал эвакуации, чтобы не остаться на вторую зимовку. А тот же Дугин беспрекословно оставался!
Семенов сам себе удивился: именно этим воспоминанием он хотел осудить Филатова, а никакого возмущения не почувствовал. Не ложилось это воспоминание на другую чашу весов, никак не ложилось! То ли время стерло его остроту, то ли…
Да, тогда он оценивал людей так: согласен остаться на вторую зимовку — ты настоящий полярник, не согласен — значит, ты человек для высоких широт случайный. Так попали в случайные Груздев и Филатов… Но ведь жизнь доказала, что и здесь ты ошибался! Просто ты забыл об одном: есть предел человеческим возможностям, и нет никакой беды в том, что человек рассчитал себя лишь на одну зимовку. Человек не станок, его не запрограммируешь! Ты осудил их, потому что не хотел и думать о том, что сколько людей, столько индивидуальностей, что они, как говорил Груздев, все разные, все непохожи друг на друга. А ты хотел — опять же говорил Груздев! — из них всех вылепить маленького, но очень удобного Женьку Дугина, с которым никогда не было никаких хлопот. Ты не понимал, что, если человек слишком удобен, слишком беспрекословен, значит, в нем есть какая-то ущербность…
— Николаич, — послышался голос Бармина, — не пора?
— Спи, — сердито сказал Семенов, — у тебя еще почти час.
— Не могу. — Бармин приподнялся, потер лицо снегом. — Дрыхнут, негодяи? Вот что, я тебе сейчас секрет выболтаю, раз они дрыхнут.
— Какой секрет?
— "Аграмаднейший", как говорит дядя Вася! Спал и изо всех сил старался проснуться — так сей секрет меня распирает. Нашел место и время! — Бармин радостно заулыбался. — Сколько лет в себе ношу, а только сейчас имею законное право поставить отца-командира в известность!
— Много лишних слов, Саша, — усмехнулся Семенов. — Выкладывай свой секрет.
— Помнишь аккумулятор, из-за которого на Востоке мы чуть сандалии не отбросили? Веня его уронил.
— Еще бы не помнить.
— Не ронял его Веня!
— А кто же?
— Женька Дугин. Просил, умолял Веню не выдавать.
— Почему раньше не сказал? — ошеломленно спросил Семенов.
— А потому, что кончается на "у", — засмеялся Бармин. — Любимое словцо моего Сашки, Нина пишет. Все, нарыв вскрыт — больному легче, больной может бай-бай. — Бармин зевнул. — Если прилетит Белов, пусть подождет в приемной, я еще не выспался.
И Бармин мгновенно уснул.
Сам бы мог догадаться, упрекнул себя Семенов, хотя теперь, впрочем, все равно. Ну, еще один штрих, пусть не лишний, но картина и без него закончена. Все три зимовки Филатов тебя озадачивал, а если никакой загадки и не было, были лишь шоры на твоих глазах? Человек настроения, порыва, "кошмар для составителя характеристик", а ведь сам лез в огонь, без приказа, сам остался на льду! Знал ведь, что не падет на него выбор, что только самых близких и надежных оставит начальник, а прыгнул на лед! И знаешь, почему? Потому что именно себя Филатов и считал самым верным и надежным!
И Семенов с чувством, похожим на нежность, посмотрел на спящего Филатова и подумал про себя, что за этого парня он еще будет бороться.
А Груздев? Тоже ведь не понимал, терпеть его не мог — а ведь именно Груздев полетел на неисправной «Аннушке»! И, не будь у него сломано ребро, выпрыгнул бы вместе с Филатовым из самолета на лед, обязательно выпрыгнул! А Дугин, которого твоей тенью называли, остался.
Всех перебрал и снова вернулся к Дугину. Не хотел о нем думать, как не хотел бы лезть в холодную воду или дергать больной зуб, но сознавал, что, гони или не гони, эти мысли все равно придут, и никуда от них не денешься. Ведь зимовали душа в душу, не счесть сколько раз попадали в переделки, и не было такого случая, чтобы Женька прятался в кусты, не было!
И больше ни о чем, кроме того, почему Дугин улетел, Семенов думать не мог. А думать так не хотелось, что разбудил он Бармина, а сам улегся спать.
Когда Семенов проснулся, пурги уже не было и ребята алюминиевыми лопатками весело разбивали утрамбованную пургой ледяную дверь грота.
— С добрым утром, Николаич! — приветствовал его Бармин. — Решили выйти на воздух, нагулять аппетит.
Дверь подалась, рухнула, и люди вышли из грота. За десять часов пурги вал сильно замело, снег забился между торосами, ледяная гора приобрела более обтекаемую форму и уже не казалась взорванной пирамидой. В остальном же все осталось как прежде. Теперь следовало искать ровную льдину, годную для взлетно-посадочной полосы, а потом выходить на связь и вызывать самолет, а в случае если такой льдины поблизости не окажется, попытаться возвратиться на станцию и искать там. Второй выход был до крайности нежелателен, так как станция находилась в пяти километрах и волочить до нее полтонны груза — перспектива не из приятных. Чтобы решить, что делать, Семенов поднялся на вершину вала и с высоты осмотрел окрестность. Сколько хватало глаз, вокруг щетинились торосы и чернели разводья; и думать нечего, чтобы здесь принимать самолет. Но Семенов не очень огорчился, потому что за сутки станция не только не отдалилась, как он того опасался, а стала значительно ближе, километрах в трех. Хоть за это спасибо стихии, с уважением, чтобы стихия услышала и оценила, подумал Семенов.
Люди впряглись в клипербот и поволокли его по льду, обходя торосы и вплавь, уже на самом клиперботе, перебираясь через разводья. Когда же торосы шли сплошняком, люди разгружали клипербот и перебрасывали грузы по частям. "Напишу в журнал «Здоровье» — как лишний вес сгонять", — размечтался Филатов. Тяжелая оказалась дорога, три километра шли шесть часов и очень устали.
На разбитую, изуродованную станцию было горько смотреть. Не поддаваясь эмоциям, набрали в теплом складе консервов, разогрели их и хорошенько закусили, вышли на связь, доложили, что и как, и отправились отдыхать. Но сначала Семенов подошел к своему рабочему столику и снял висящие на гвоздике ручные часы. Привет вам, мои любимые! Часы Семенов забыл, когда уходил из лагеря, спохватился через сотню метров, но от возвращения воздержался — пути не будет. А может, что-то подсказало ему, что судьба завернет обратно? Накрутил старенькую «Победу», надел на руку и очень довольный улегся в постель. Тянет человека к старым вещам и старым друзьям, подумал Семенов, и снова вспомнил о Дугине, о котором совсем забыл за время перехода в лагерь.
Долго лежал, думал и все понял.
Дугин просто струсил!
Случись это не с Женькой, а с кем-нибудь другим, такая мысль, может, напрашивалась бы сама собой, но Женька… Раньше, когда в пургу товарища на себе тащил, когда из-под носа наступавшего вала выдергивал домики, когда… — сколько было такого! — держался отменно, а сейчас вдруг испугался? Логика-то где?
Есть логика, решил Семенов. Тогда, то есть раньше, выхода другого не было, ситуация заставляла отчаянно бороться за свою и чужую жизнь. И тогда Женька был надежным, своим в доску другом, на которого всегда можно было положиться: сознавал, что товарищ погибнет — и ты вместе с ним. В безвыходном положении лучшего товарища и не надо.
А вчера-то у Женьки выход имелся! Отвернул в сторону голову — и опасности как не бывало. Пустяк-то какой: всего лишь отвернуться, и останешься жить! Уж кто-кто, а Женька знал, что это такое — вал торосов, который идет на полосу! Видел Женька всю картину на один шаг вперед: как только самолет взлетит, вал сожрет полосу, и очень большой вопрос: сумеют ли те, кто остался, уйти от торосов? Очень большой вопрос. Куда уходить-то, когда вокруг сплошные разводья и вот-вот начнется пурга?