Страница 20 из 20
— Можешь меня у метро высадить? — спросила я ледяным звенящим голосом, которым даже за куклу зайца в сказке «Заячья избушка» не говорила.
Молчит. Снова. А лучше бы как медведь зарычал: пошла, Лиса, вон! Я с радостью, теряя тапки… Нет, кроссовки твердо к ногам привязаны — и я сейчас вся иду такими же цветными пятнами, как этот чертов тай-дай. Клоунесса, блин!
— Ты меня слышал?
Я лишь чуть повысила голос — больше не получилось, голос сел и пропал. К горлу подкатил горький ком: я действительно тупая. Была тупой все десять лет — и вот раз и поумнела. Где же ты, Валера, был все это время? Чего молчал? И молчишь!
— Слышал?
— Я тоже не люблю, когда мною командуют, — выдал он в стекло. — Я отвезу тебя домой. Мне это уже по пути.
— Нам с тобой не по пути. Высади меня у метро, пожалуйста. Или где угодно. Хоть на первом же съезде. Я такси поймаю. Пожалуйста.
— Александра, пожалуйста, уймись. Меня подробности не интересуют. Все. Я жалею, что начал этот разговор. Он уже погоды не делает.
— А я — нет, не жалею. Спасибо, что начал его. Слушай, можешь оказать мне услугу — сам передать Марианне, что ты решил, что я не должна делать Арсению праздник. Можешь?
В голосе слышалась то ли мольба, то ли слезы. Нет, я не разревусь. Он этого не стоит. Никто из Терёхиных не стоит моих слёз. Сволочи! Таким не только дети. Таким и друзья противопоказаны! Дебилы!
Вот теперь он повернул ко мне голову. На секунду, но этого оказалось достаточно, чтобы увидеть мою боевую раскраску, сделанную всеми оттенками розового цвета. Да что ж я смущаюсь, как малолетка!
— Ты совсем того, Скворцова? Какое это имеет значение сейчас? Через десять лет!
— Большое, — говорила я шепотом. На большее не была способна. — Я не переступлю порог дома, где мне улыбаются, обнимают, называют Алечкой, а думают: ах ты, шалава малолетняя! Спасибо. Аниматоров в Питере пруд пруди. Найдете хоть на завтра. А у вас еще две недели в запасе!
— Александра, кончай это, а? Я лично так не думаю… Ну было и было. Понятно же, что не из-за машины. В отце было много положительных качеств. Очень жаль, что ты не успела в больницу. Полчаса каких-то… Позвонила б, я спустился б за тобой.
— Хоть на кладбище успела, и то хорошо, а могли б и туда не пустить.
— Мать бы не позволила тебя выгнать. Скорее бы Наташу выставила. Может, в этом заключается женская мудрость? Как думаешь?
Он снова на секунду взглянул на меня.
— Я только знаю, в чем заключается мужская дурь. И я ей сыта по горло! Высади меня у метро, пожалуйста.
— Господи, Аля! Стань уже до конца Александрой! Да мне плевать, что ты спала с отцом. Это Наташе было не плевать, потому что у нее мозги всю жизнь куриные были, она всех по себе мерила…
— Заткнись! Не смей о Наташе говорить…
— Хорошо, не буду. О Наташе не буду. Но о себе могу сказать, могу? Я повел себя, как дурак. Повелся на бабский треп и… На меня просто все дела навалились. Я думал, все само разрешится. Ну елы-палы, никогда не поверю, что Марианна ничего не знала про вас. Ну не умеете вы, бабы, не трепаться об этом. Тем более, в восемнадцать! И была другая причина, я знаю, вам больше не общаться, не отец…
— Конечно, мы трепимся. Только вот беда: меня мальчики до двадцати лет не интересовали вообще. Костя был у меня первым. И меня его гитара больше интересовала, чем… Валера, высади меня у метро! Мне противно с тобой в одной машине. Ты только что оскорбил память отца и вытер об меня ноги. Пожалуйста, останови машину.
Не остановил. Хвататься за руль, наверное, бесполезно.
— Это правда?
— А кто тебе сказал, что это неправда? Твой отец, что ли?
— Он сказал, чтобы я занимался собственной женой.
— Отлично. А у меня спросить, слабо было, если уж ты сомневался?
— Знаешь, Александра, мне было пофиг, спишь ли ты с моим отцом или нет. Меня больше волновало, спит ли он с тобой. Чувствуешь разницу?
— Не чувствую. Ты за мать переживал? Странно… Жены всегда знают, изменяет им муж или нет, и с кем. Соглядатай им для этого не нужен!
— Не всегда.
— Ну, наверное, есть экземпляры, которые хорошо маскируются. Ты о себе сейчас?
— О Наташе. Она была уверена, что у меня другая. И запретила тебе приходить на поминки и потом Марианне с тобой общаться, потому что была уверена, что между нами будет… роман, — добавил он после паузы. — Похоже, отец думал так же, поэтому и ушел от прямого ответа. Типа, выходит, защищал тебя от меня. Скажи, я вел себя как-то не так с тобой?
— Понятия не имею. Я тебя тогда не замечала. А ты меня совсем не слышишь? Я не хочу, чтобы ты вез меня до дома.
— Почему?
— Потому! В кого ты такой тупой?! Я не буду доказывать, что я не верблюд людям, для которых все животные верблюды!
— Александра…
— Хватит! Господи, — мне хотелось спрятать лицо в ладони, но реветь было нельзя, и я из последних сил держалась за сумку. — Как же у Виталия Алексеевича получилось воспитать двух таких идиотов?! Да он просто Макаренко! Прости Господи… Я знаю, что так нельзя говорить…
И я зажала себе рот, потому что в глазах слезы стояли уже в таком количестве, что удержать их не получится все равно. Но сначала я прикушу язык, а уж потом размажу по щекам сопли…
— Александра, пожалуйста… Не надо…
Я без него, дурака, знала, что не надо, но кто же может управлять слезами…
— Я же сказал уже, что меня плохо воспитали… Сказал, что у меня действительно была лишь трудотерапия от таскания коробок на складе до… Ну не знаю… Гуляния с собакой. А мать только сладким закармливать умела. Александра, ну пожалуйста… Не надо плакать. Десять лет прошло… Я поумнел. Немножко. Возможно. Ну хочешь, я тебя действительно к метро подброшу, если ты меня дурака лишние пятнадцать минут вынести не можешь? Ну что мне сделать, скажи? Я все сделаю… Саша! Почему тебе не нравится имя Саша? Тебе бы оно пошло. Аля — это для девочки с бантиками, а Сашка… Ну над чем ты ревешь, черт возьми? Над чем?
Его правая рука нашла мои мокрые пальцы и отодрала от лица, сжала в кулак и впечатала в сумку.
— Прекрати! Плакать тут только мне надо, что я такой дурак… Дурак во всем! В том, что женился на Наташе, что не смог нормально развестись, что отправил сына с этой дурой черт знает куда… Что мать послал, когда та говорила, что я сам умом двинулся в браке с этой идиоткой…
— Не трогай Наташу! — сумела заорать я через слезы. — Не смей говорить о ней!
— Но ведь все из-за нее…
— Все из-за тебя, из-за Марианны, из-за Татьяны Васильевны… Не из-за Наташи! Господи, и вы еще детей пытаетесь воспитывать… Да вам они противопоказаны! Верблюды!
— Спроси тогда у своего Игоря, возьмет ли он еще двоих, если я куплю ему квартиру побольше?
Голос слишком серьезный. Как утром, у окна.
— Да у тебя опека их за такие слова заберет! — задыхалась я от бессилия достучаться до идиота. — И правильно сделает!
— Не заберет, — он снова ухмылялся, а у меня снова чесался кулак! — Формально я очень хороший отец. Каким был и твой любимый Виталий Алексеевич. Формально.
— А неформально любой другой в сто раз лучше тебя! — голос вернулся, хотя я и понимала, что Терёхин сейчас просто издевается. Типа, шутит.
— Или любая? Бери Арсения себе. У тебя ж опыт с маленькими детьми имеется. Я тебе и Гелю в придачу дам, чтобы тебе ему только сказки оставалось рассказывать. Да плавать учить. Ты-то сможешь зайти в воду с молодыми мамочками? Или тоже не по возрасту?
— Не смогу. У меня шрам в полбедра, забыл?
— А я никогда его не видел, — выдал он после секундной заминки.
— Валер, это не смешно, — мне уже реально хотелось выть.
И выйти из машины. Ещё хорошо бы под дождь, но он уже прекратился. Мы от него уехали.
— Я не буду вести день рождения. Скажи это Марианне. Я не хочу с ней разговаривать.
— Баба Яга обиделась… — он попытался улыбнуться. Краем губ. Оставаясь ко мне в профиль. — Забыла, что бабки Ёжки не обижаются на Валер-дураков, забыла?
Конец ознакомительного фрагмента.