Миллионщик

В четверг пришли управляющий и душеприказчик. Проверил гроссбухи — вроде все сошлось, потом поехали в банк. В банке тоже все сошлось — из четырехсот тысяч, оставленных на хозяйство и строительство, на счету, который могли вместе контролировать Управляющий и душеприказчик, оставалось еще более семидесяти тысяч рублей. Добавил к этой сумме с основного счета еще двести тысяч, после чего на основном счете осталось четыре миллиона триста пятьдесят тысяч рублей (а ведь я на этой неделе еще для себя снял двести тысяч: надо будет Маше шубу покупать, мебель в дом, да и вообще, что за миллионщик без десятка тысяч в кармане). Посчитав, поехали обедать в «Славянский базар», где взяли отдельный кабинет. Ресторан славился русской едой, а также тем, что половые были во фраках. Из уважения к купцу-душеприказчику не пили, но наелись всяких вкусностей до отвала.

На следующий день поехали к одному из самых известных московских меховщиков — Петру Сорокоумовскому. Оказывается, Маше не по возрасту носить соболей, что я собирался ей купить, молодые женщины предпочитают меха попроще (но не сказать, что сильно дешевле). Некоторые сорта каракуля с мелкими и плотными завитками стоили ничуть не меньше — мода, но Маша уже для себя решила, что не будет ходить в этой шубе. Спросил приказчика, нет ли у них горностая. Он ответил, что горностай — мех царский[3] и дорогой, но для нас может расстараться. Принес шубку, шапочку и муфту за которые запросил тридцать тысяч (цена хорошего особняка в Москве, напомню, дом Генриха и Лизы с трудом продали за двенадцать с половиной тысяч). Но Маше понравилось больше всего этот комплект, хотя шубка из кунички была тоже ничего и в три раза дешевле.

Но, как говорится, «живем один раз» и «разберите стену, я здесь пройду» — князь ни за что бы не купил (сейчас если князь не из Романовых, а обычный, то денег у него, как правило, нет — все заложено и перезаложено, один титул остался, за немногим исключением. А вот для купца-миллионщика — «для меня невозможного — мало». Так что в моей двойственной натуре взыграл купец… Тут появился сам владелец и сделал мне персональную скидку в пять тысяч, так как узнал абиссинского героя и его принцессу (смеюсь, конечно, но он нас признал и ему интересно было посмотреть прежде всего, на Машу), так как в газетах уже появилась информация о пожаловании нам русских титулов. Ну как не уважить лучшего меховщика Российской Империи и я согласился на покупку. В качестве бонуса Сорокоумов предложил еще и отделать остатками горностаевых шкурок Машину зимнюю обувь, на что она, естественно, согласилась и Артамонов завтра привезет ее зимние ботиночки.

Маша была счастлива и хотела было ехать домой в обновке, но все же сентябрь в России — еще не тот месяц, чтобы ходить в шубе и нам завернули покупки, сказали, что рады будут видеть снова и скидка мне сохранится всегда. Подумал, может, бобровую шубу справить и шапку как у Шаляпина на картине Кустодиева, где певец в расстегнутой шубе на фоне ярмарки и с белым бульдожкой у ног. Тепло и солидно — все же «превосходительство», хотя в Москве я чаше ходил в партикулярном платье[4], это Петербург затянут в мундир, а купеческая Москва проще и свободнее в нравах. Пока ехали домой, размышлял не будет ли очень нескромно для Маши показаться в горностаях и пришел к выводу, а сего скромничать — на любом княжеском гербе фоном служит горностаевая мантия, да и Маша царской крови, пусть и не русской — так что с этим, как раз все в порядке.

Через неделю опять был на новом заводе и посвятил обходу целый день. На этот раз меня сопровождал помощник Управляющего Соколов Иван Егорович, выпускник коммерческого училища и с опытом руководства на уральских заводах — протеже Черновых. Впрочем, он недавно вернулся от них, передавал привет и добился скидок на поставку реакторной нержавейки. Мне он показался молодым (лет тридцать с небольшим) и дельным. При обходе работ с удовлетворением отметил, что рабочих стало больше, Соколов сказал, что нанял еще три артели строителей и теперь точно закончит цеха к декабрю, а зимой будет заниматься отделкой и установкой оборудования. Потом мы посмотрели, как идет строительство амбулатории с больницей на тридцать коек и школы на четыреста учеников, из них шестиклассной — на сто мест (четыре класса по двадцать пять учащихся с подготовкой к реальному училищу).

По поводу лавки он не согласился с тем, что продукты несвежие, цена — да, процентов на двадцать выше, чем у селян, зато селяне в долг под расписки давать не будут. Зашли в лавку — ассортимент нормальный, попросил показать мясо — в СССР за таким бы сразу удавились в очереди. По поводу бараков Соколов сказал, что живут там вчерашние крестьяне, со всем их крестьянским сознанием и когда из них рабочий класс получится, даже Плеханов не знает (вот как, мы и революционную литературку почитываем?). Года через три можно будет начать переселять из бараков в кирпичные корпуса, Иван Егорович был в Твери и видел, как Морозов построил свой городок для рабочих с казармами из кирпича, ему понравилось, но зачем делать казармы пятиэтажными, двух вполне бы хватило.

Потом мы сидели все вместе в конторе и я получил цифры продаж и заказов в этом году, а также чистой прибыли по каждому продукту. Из графика выходило, что спрос на ТНТ возрос, после того как Военное и, особенно, Морское министерства стали размещать свои заказы. ТНТ оказался и самым прибыльным продуктом, второе место занял СЦ, а вот противотуберкулезные препараты, несмотря на то, что дорогие, прибыли приносили мало, синтез там сложный, себестоимость высокая, вот и нет маржи. Спрос на лекарства достаточно стабильный. К сожалению, сезонная реклама Диарума не дала результата — спрос практически не вырос. Сказал, что надо работать с врачами — пусть выписывают (в этом времени не как у нас, где аптекарь решает, что рекомендовать больному, здесь решает врач и выписывает рецепт даже на всякую пустяковину, за что и имеет свой гонорар).

Парамонов показал мне трубочки для ручек, я проверил, как катается шарик и не вылетает ли он при нажиме и остался доволен, мастер попросил по рублю за образец, что меня устраивало — охотничий патрон в медной или латунной гильзе стоил семьдесят копеек, а здесь более тонкая работа с катающимся шариком. Думаю, что при массовом производстве цена снизится, как минимум, вдвое, а то и втрое если удастся сделать удачный станок для прокатки тонкостенных трубочек — все же в паровых котлах трубки потолще и большего диаметра, но принцип производства тот же. Отдал Парамонову пять трубочек и попросил при случае передать в лабораторию в Купавне химику, что занимается чернилами с загустителем. Парамонов тут же сообразил, для чего эти трубочки, назвав их «вечной ручкой», и я подумал — а что, если удастся сделать смесь, их же перезаряжать можно, как и было с первыми стержнями в СССР. И тут же выдал идею — растворить каучук в лигроине и добавить краситель, по шарику краска с загустителем попадет на бумагу и лигроин (это тот же бензин пополам с легкой фракцией керосина), быстро испаряется, а краска остается. Мефодий тут же захотел проверить и потащил меня в свою лабораторию, нашел кусочек каучука, растворил его в лигроине и добавил чернил, затем шприцом с толстой иглой заполнил на дюйм высотой медную трубочку. Однако, ничего (или почти ничего не получилось — чернила вытекали и пачкались.

— Ничего, — сказал Парамонов, — сейчас вытряхнем, промоем и еще загустителя добавим.

Но на этот раз гель получился плотным и не набирался в шприц. Лишь с десятой попытки из под шарика полезло что-то удобоваримое, сохло, правда, не очень быстро. Я порекомендовал чистый бензин, а Мефодий сказал, что надо попробовать добавить солей органических кислот, например, пальмитиновой[5]. В общем, сказал, что доработает, а я ответил, что пусть будет предельно осторожен с огнем, когда будет работать с этой смесью. Потом взял ее остатки и мы пошли во двор, попросил Парамонова взять ведро воды. Во дворе поставил вертикально обрезок листа кровельного железа и с размаха прилепил к железу желеобразный сгусток, а потом поднес к нему горящую спичку — как и ожидалось, самодельный напалм загорелся и задымил черным дымом. Попросил Мефодия залить пламя водой — не тут-то было, продолжало все так же гореть, а за это время я дощечкой размазал на листе сгусток — и он прилип к дощечке, продолжая гореть.