Страница 39 из 128
Я заказал два «триплз» — тройных виски — два по семьдесят пять граммов. Бармен мгновенно исполнил просьбу и поставил нам тарелочку с миндальными орехами. Я проследил, как американец выпил сразу все и не тянул по глоточку. Потом сказал бармену, чтобы дал нам русской водки. Настало самое подходящее время начинать «глушить» бедного Боба. Бармен налил нам по пятьдесят граммов, но я взял у него бутылку и подлил еще в наши стаканы. Боб перешел уже грань, когда еще можно разумно сопротивляться, и за два приема прикончил водку. То ли его подсознание работало по-американски, что «на шару и уксус сладкий, а на дурницу и горчица», а это как раз и есть характерная особенность иностранцев, отличающая от нас, русских. Иностранцы прекрасно пьют, когда знают, что выпивка дармовая. Это я уже хорошо усвоил за полтора года пребывания на Ближнем Востоке и встречаясь с разной публикой.
Наказав бармену присмотреть за моим другом, я выскочил из бара. В туалете засунул два пальца в рот и освободился от всего, что было лишним в желудке. Потом проглотил таблетку аспирина, попросил у повара ложку оливкового масла, сославшись на больной желудок, и только после всех манипуляций позвонил Визгуну. Его дома не оказалось, и Шеин сразу снял трубку. Я сказал ему, что со мной американский журналист, аккредитованный в Пентагоне. Прибыл сюда с группой военных, которые намерены встретиться с Главкомом Амером. Весь разговор занял не больше минуты, дополнительно я сообщил ему, что Боб живет тут же, в гостинице.
Когда я вернулся, а отсутствовал не более пяти минут, Боб был уже готов. Его развезло — перед русской водкой он не выстоял эти пять минут. Я бросил бармену десять фунтов, подхватил под руку американца и, помогая ему кое-как держаться на ногах, повел к лифту. В номере Боб вырубился окончательно. Я свалил его на кровать, снял с него туфли и сел в кресло. Минут через пятнадцать пришли четверо: смазливая девица, очевидно, проститутка, мужчина, которого я знал в лицо, но не предполагал, что он работает на ГРУ. В руках у него был саквояж, глаза прикрывали темные очки. Третьего вообще видел впервые. Невысокий, чисто выбритый, с подкрашенными губами и подведенными глазами. Я догадался, что он «голубой», но не мог уяснить его роль в нашей шпионской компании. Возглавлял все это Визгун.
Тот, что был в очках, открыл саквояж, вытащил шприц, в который уже была набрана жидкость, и прямо через брюки сделал Бобу укол. Я смотрел, как споро они вдвоем с «голубым» раздели американца и «голубой» быстро сбросил с себя брюки, но тут запротестовала девица: она хотела первой отработать обещанный гонорар. В мгновение ока она оказалась без одежды и полезла в кровать к Бобу, который после укола несколько оживился и вскидывал мутные глаза, оглядывая гостей.
Я взирал на всю эту дикую сцену, которая разворачивалась передо мной как в кино, и не мог охватить все это разумом: то ли потому, что был сам еще пьян, то ли все это было нереальным. Очкастый выхватил из саквояжа фотокамеру и начал торопливо делать снимки, указывая проститутке, какую позу принять, с какой стороны наклониться и взять в рот член Боба. А голый «голубой» равнодушно глядел на эти сексуальные игры, ожидая своей очереди заняться любовью с американским журналистом.
Мне вдруг пришли в голову слова наркома юстиции Крыленко, что гомосексуализм является политическим преступлением, направленным против революции, советского строя и пролетариата. Чушь какая-то, хоть и наркомовская! Интересно, что бы сказал Крыленко при виде такой картины? Упал бы в обморок? А пролетариат бы, наверное, вымер.
Мне стало все противно до тошноты, я не мог больше вынести этого гнусного зрелища и тихо спросил Визгуна:
— А по-другому нельзя было с ним?
Визгун повернул ко мне голову, и я увидел в его холодном взгляде столько ненависти и презрения, что мне стало не по себе.
— Пошел отсюда! — прошептал он злобно. — Чистоплюй! Шеф приказал тебе убираться отсюда! Чистюля! — процедил он сквозь зубы, думая, что эти слова наиболее оскорбительные для меня и являются барьером между мной и Визгуном. Я уже слышал от Мыловара про «чистоплюя». Шеф не только ненавидел, он меня презирал, потому что считал себя настоящим профессионалом, способным на любую гнусность, если это обеспечит ему выполнение приказа. В несколько секунд я понял все это, молча поднялся и пошел к двери. Там я приостановился и оглянулся, девица зажала голову Боба между голых ляжек, а «фотограф» примеривался как бы снять это поэффектнее.
Я дошел до лифта, мне не хватало воздуха, я задыхался и почти выбежал на улицу. Полной грудью вдохнул пахнущий Нилом ночной воздух. Как хорошо, что я здесь, не принимаю участия в той мерзости, что происходила в номере у американца. А если бы Шеин приказал мне? Смог бы я все это проделать с Бобом? Нет! Наверное, поэтому я и занимаюсь первой стадией — подбираю материал, кандидатов в агенты. Потом они проходят стадию компромата, этим занимаются другие люди, специалисты в этой области, а уж потом вступают в дело профессионалы по вербовке. И от того, какой компромат сделают на второй стадии, зависит успех вербовки. На четвертой стадии агент превращается в «дойную корову» — его хорошо кормят, и он хорошо доится. И все-таки замечательно, что я не продвинулся дальше контактера…
Что же собой представлял Визгун и почему он в нашем деле незаменим? Разведка должна иметь подобных людей. Они способны всадить тебе в спину нож или в голову пулю, а если потребуется, будут лизать тебе зад и целовать пятки, ненависть в них будет клокотать, словно в автоклаве, в который засунули консервные банки. Визгун — страшный человек, но он не убьет меня, он будет охранять, сдувать пыль и ждать, а вдруг прикажут свернуть мне шею, что он и сделает с огромным удовольствием. Такой приказ может поступить от Шеина, если меня заподозрят, что я предал Родину. Это не наказание, это необходимость — мера предосторожности. Свернуть голову одному, но спасти других агентов. Тут не о чем говорить, если Визгун предаст нас, я сам его уничтожу. Интересно, как бы это выглядело? На этом моя фантазия иссякла.
Как-то Визгун вызвал меня на встречу в посольство, хотя меня старались ограничить визитами в этот офис. Я думал, что оснований для каких-либо опасений пока еще не было.
Он сидел в кабинете военного атташе, в его кресле, за его рабочим столом и пыжился. Именно поэтому он и вызвал меня в посольство, чтобы я увидел его в кресле атташе и почувствовал трепет перед этой личностью. Меня было трудно провести, за плечами уже был солидный опыт по человеческой психологии. Но я и ухом не повел, что обо всем догадался.
— Садись! — величественным жестом предложил он, едва ответив на мое приветствие.
Я сел к столу, так как выбор места он оставил за мной, и преданно, как и подобает, уставился на Визгуна, что называется «ел глазами начальство».
— Завтра утром поедешь в Александрию. Там одна сволочь, — вдруг закипая и повышая голос, взвизгнул Визгун, — спуталась с местной проституткой! Никакой гражданской и партийной совести! Грязное пятно ложится на наших специалистов, на всю колонию! Советский офицер! Моряк! И полез к проститутке! — Он замолчал и смотрел на меня, чтобы понять, какое впечатление произвел на меня своей речью.
Но я ни гу-гу: поддакивать ему, что советский офицер аморальный тип, я не мог, потому что понимал этого офицера. Подумаешь, трахнул проститутку, лишь бы не заболел. А Визгун прямо читал мои мысли.
— Он, видите ли, пользовался презервативом. Как это восхитительно с его стороны. Защитился. Лучше бы надел презерватив на свой моральный облик, на идеологию! — Тут Визгун вдруг почувствовал, что сморозил что-то несуразное. Да еще я, идиот, слегка ухмыльнулся: надеть «презерватив на моральный облик советского офицера, презерватив на нашу советскую идеологию» — жаль, нет Берии или его компании, я бы лично донес на Визгуна. Что-нибудь такое подпел бы вроде «советский моральный облик — это, оказывается, всего-навсего мужской член. Или советская идеология — это тоже член». Браво, Визгун! Могу нахезать на тебя, сколько захочу, и вонь будет, и не отмоешься.